Какие телеграммы посылались другим главнокомандующим, я не знаю1.
10) Что я подозреваю, говоря, что Корниловский полк был задержан в Ставке, дабы предотвратить беспорядки?
По докладу дежурного генерала было ясно, что в Георгиевском батальоне и в различных командах Ставки шло брожение против ген. Корнилова. Впрочем, я все же должен ввести поправку в мое показание о том, что Корниловский полк и Другие части направлялись в Могилев лишь для поддержания порядка. Это мое личное мнение и мое решение не допустить какое-либо кровопролитие в Могилеве. Я как-то по этому вопросу говорил с ген. Корниловым и определенно ему сказал, что у Могилева и в самом Могилеве никакие сопротивления недопустимы, указал, что это невозможно вследствие того, что это было бы просто глупостью, а во-вторых, от того, что это могло бы нарушить на несколько дней связь с фронтами. Ген. Корнилов со мной согласился. В то же время должен отметить, что, производя смотр Георгиевскому б[атальо]ну и Корниловскому полку, ген. Корнилов им прямо сказал, что он теперь определенно идет против Временного правительства. Возможно, что ген. Корнилов, приказывая собрать несколько частей к Могилеву, допускал возможность куда-либо их направить (напр[имер], для занятия каких-либо важных железнодорожных узлов), но об этом он мне не говорил. Допускаю даже, что какие-либо горячие головы думали о вооруженном сопротивлении у Могилева, но, повторяю, я этой мысли не допускаю и уверен, что если б кто-либо и захотел осуществить, то мне удалось бы настоять на противном.
11) Хочу добавить еще несколько слов к п. 1. (Указать более точно мое отношение к событиям после 27 августа, т.е. после того момента, когда генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства).
Для того, чтобы правильно осветить вопрос, каким образом я, да, вероятно, и другие, решил 27 августа открыто идти против Bp. правительства, оставшись рядом с ген. Корниловым, необходимо понять весь кошмар создавшегося положения.
А) Для восстановления боеспособности армии было необходимо немедленно провести ряд мер, на каких настаивал ген. Корнилов. Главнейшие из них: 1) установить в тылу, как и на фронте, смертную казнь; 2) восстановить дисциплинарную власть начальников и их авторитет; 3) восстановить наружную дисциплину и обязательное взаимное приветствие; 4) ограничить право в армии митингов и собраний, широкое развитие коих мешало нести службу и производить занятия, и на которых безответственные ораторы разжигали страсти, вносили рознь между офицером и солдатом и разлагали армию; 5) выработать положение о комитетах и комиссарах, точно определяющее их права и обязанности. Без срочного проведения в жизнь этих мер армия в ближайшие 2-3 месяца должна окончательно развалиться, и продолжение войны будет невозможно, это же знаменует гибель России.
Введение смертной казни в тылу является необходимым для оздоровления тыла и армии". Пока этого не будет сделано, армия будет получать из запасных батальонов и полков такие укомплектования, которые будут постоянно развращать и разваливать действующие части. Кроме того, в связи с пропагандой «ленинцев» шкурный вопрос легко прикрывать «идеей» и уклоняться от отправления в действующую армию.
I В конце предложения поставлен знак: «x)». Под строкой Лукомским вписано: «Допускаю, что кой-что я забыл. Все телеграммы и документы находятся в делах 1-го генерал-квартирмейстера».
II Слова «и армии» вписаны над строкой.
236
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Без восстановления дисциплинарной власти начальников и их авторитета оздоровление армии невозможно. Увещеваниями и хорошими словами на темную массу не подействуешь. Чувствуя себя безответственным и не понимая чувства долга, солдату гораздо приятней делать то, что он хочет, а не то, что от него требуют. Требование порядка, занятий, добросовестное исполнение службы называют возвращением к «старому режиму» и не хотят подчиняться. Положение офицеров стало невыносимо, над ними издеваются, их не слушают. Намечено было дисциплинарную власть создать на иных началах, чем она была прежде. Предполагалось создать шкалу взысканий, наложение коих обязательно для начальника. За проступки же, не внесенные в шкалу взысканий, предавать дисциплинарным судам, образованным в войсковых частях. Восстановление наружной (внешней) дисциплины необходимо, чтобы, помимо придания воинского вида солдатам, облегчать проведение и внутренней дисциплины. Чем менее культурен народ, чем меньше в нем чувство долга, тем строже должна быть внешняя дисциплина, которая вносила бы привычку подчинения. Восстановление обязательного взаимного приветствия, причем младший обязан приветствовать первым, является безусловно необходимым, ибо это, при нашей некультурности, должно автоматически подымать1 значение начальника. Кроме того, проявление внешней вежливости должно быть вообще обязательным в армии.
Требование об ограничении митингов и собраний также вполне понятно. Ведь теперь даже в ближайшем районе к фронту больше «митингуют», чем занимаются и работают. В тылу же установилось полное безделье. Укомплектования, прибывающие в армию, совершенно не обучены, развращены и не желают признавать власти начальников.
Продолжать при этих условиях войну невозможно. Надо или открыто признать себя подлецами, нарушить союзнические обязательства и вести Россию к гибели, или принять решительные меры для приведения армии в боеспособный вид и для оздоровления тыла.
На все эти минимальные требования генерала Корнилова, по словам бывшего управляющего] В[оенным] министерством], последовало полное согласие министра-председателя, и оставалось лишь провести их через Bp. правительство. Для нас многое еще не ясно, многое скрыто от наших глаз. Я не сомневаюсь, что А.Ф. Керенский, г. Савинков, М.И. Терещенко, министры-кадеты и, вероятно, министр Некрасов вполне искренно решились бы удовлетворить требования ген. Корнилова, ибо они не могли не понимать весь ужас положения. Но вряд ли Чернов и те из министров, кои считали себя ответственными перед Советом солдатских и рабочих депутатов, пошли бы на удовлетворение требований ген. Корнилова. Скажут, что большинство министров должно было бы поддержать требования ген. Корнилова, и поэтому" проведение этих мер в жизнь было обеспечено. Да, это так, если б Bp. правительство рискнуло совсем порвать с Советом Р. и СД, так как проведение в жизнь этих мер, конечно, знаменовало бы этот разрыв, ибо CP и СД никогда бы на это не согласился и объявил бы открытую войну Bp. правительству. Согласие на эти меры Со-в[ет] Р. и СД не дал бы1" потому, что опубликование этих мер прежде всего уничтожило бы «декларацию прав военнослужащих»88, которой в Советах и солдатских массах придается такое громадное значение.
I Так в тексте.
II Далее зачеркнуто: «было признано».
III Далее зачеркнуто: «прежде всего».
РАЗДЕЛ I
237
Допускаю, что управляющий] В[оенным] министерством] Савинков, говоря ген. Корнилову о необходимости подвести к Петрограду 3-ий конный корпус и о передаче его в распоряжение Bp. правительства, ясно сознавал всю трудность проведения в жизнь намеченных мер и учитывал большую вероятность выступления Сов[ета] Р. и СД открыто против Bp. правительства и не ради поддержки большевиков, а чтобы не допустить проведение в жизнь мер, явно неугодных солдатской массе. Отношение Сов[ета] Р. и СД к мерам, проектировавшимся ген. Корниловым, совершенно определилось после Московского совещания. Достаточно просмотреть вышедшие за это время номера «Известий Исполнительного] комит[ета] Сов[етов] Р. и СД», чтобы ясно понять, что без большой борьбы Сов[ет] Р. и СД своей позиции не сдаст. Совет даже настаивал на отмене всех мер, кои были уже введены на фронте.
Положение Bp. правительства было действительно трудное, ибо ведь оно только номинально полновластно, в действительности же до последнего времени оно должно было сообразовать1 свои действия с гораздо более полновластным, чем оно, Советом Р. и СД.
Допускаю, что большинство членов Bp. правительства совершенно сознательно ради спасения армии и Родины предлагали пойти против Сов [era] Р. и СД и провести меры, предложенные ген. Корниловым. Но предполагать одно, а решиться это другое. Повторяю, что еще многое от нас скрыто. Но чувствуется, что Bp. правительство решалось <в последнюю минуту>п пожертвовать ген. Корниловым, а не разрывать с Сов[етом] Р. и СД.
Б) В России до последней минуты нет власти ни наверху, ни на местах. Развал полный во всех отраслях. Хлеб в деревне есть, но крестьяне его не везут к станциям и пристаням. В крупных центрах наступает голод. Заводы перестают работать. Железные дороги едва-едва справляются с подвозом к фронту самого необходимого, причем бывают крупные недовозы111, образовать на фронтах никаких запасов нельзя, обозных паровозов более 25%, и еще 25% ходят в неисправном виде и скоро выйдут из строя. В деревне идет захват крестьянами помещичьих угодий, в городах террор от «товарищей», прибывших с фронта. Вся страна кричит о том, чтобы дали ей, наконец, сильную власть. При этих условиях продолжать войну трудно. Нужны решительные меры, нужно спасать самое существование России, нужно создать действительно сильную власть, не находящуюся под давлением каких бы то ни было безответственных органов.
Генерал Корнилов, ответственный за армию и за исход войны, как Верховный главнокомандующий поднял и здесь свой голос. Судя по тому, что мне известно, взгляды ген. Корнилова разделялись и многими членами Bp. правительства и широкими общественными кругами. Но вот опять-таки то, что намечалось ген. Корниловым, вряд ли соответствовало взглядам тех безответственных организаций, которые привыкли руководить делами и для которых создание власти по схеме ген. Корнилова было бы равносильно самоупразднению. А это без борьбы не отдается.
Увольнение ген. Корнилова могло знаменовать не только перемену лица, но отказ Bp. правительства идти по тому пути, который главные члены этого же правительства считали пред тем единственно правильным для спасения России.
В) Выработке «Положения» о комиссарах и комитетах, точно определяющего их права, генерал Корнилов придавал чрезвычайное значение, так как толь-
I Так в тексте.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
III Так в тексте.
238
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ко при правильной постановке вопроса о комитетах и комиссарах жизнь в армии могла наладиться нормально. Проект «Положения» был выработан в Политическом отделе при управл[яющем] Военным министерством, и 24 августа г. Савинков привез этот проект на одобрение ген. Корнилова. Савинков настаивал, чтобы ген. Корнилов сейчас же одобрил проект, дабы его можно было беззамедлительно утвердить и опубликовать. Но генерал Корнилов, которого я перед тем просил с этим не торопиться, сказал, что это слишком серьезный вопрос, чтобы его решать в течение 1-2 часов, и ему нужно хоть 2 дня, чтобы основательно ознакомиться с проектом. Савинков все же настаивал хотя бы на принципиальном одобрении главных оснований проекта, говоря, что в Ставке теперь собраны все комиссары фронтов и армий и председатели фронтовых и армейских комитетов, которых надо ознакомить с проектом. При беглом просмотре обнаружилось два основания, с которыми ни ген. Корнилов, ни я никак согласиться не могли: а) право и обязанность1 соответствующих комитетов давать аттестации начальствующим лицам, причем эти аттестации должны подшиваться к послужным спискам и передаваться в новые места службы; б) право соответствующих комиссаров отводить (т.е., попросту говоря, увольнять) «младший» командный состав до командиров корпусов включительно.
Генерал Корнилов и я решительно заявили, что это недопустимо, что некоторый % командного состава будет подлаживаться и заискивать у комитетов и комиссаров, а многие при этих условиях примут все меры, чтобы уйти из армии, и армия потеряет много хороших генералов и офицеров.
Упр[авляющий] В[оенным] министерством] Савинков заявил, что он согласен с нашими замечаниями, что это напутали у него в Политическом отделе. Тут же Савинков обратился к присутствующему комиссару Филоненко и сказал, что оба эти пункта надо вычеркнуть и не докладывать в заседании с комиссарами и председателями комитетов.
Но дальше происходит что-то странное:
А) 25 августа, на заседании комиссаров и председателей комитетов под председательством Филоненко, начальник Политического отдела гр. Толстой, делая доклад о вновь выработанном «Положении», полностью говорит и об «аттестациях» и об «отводах»".
Б) В записке, присланной 27 августа, Филоненко на одобрение ген. Корнилова1" оснований нового «Положения», полностью говорится и об «аттестациях» и об «отводах».
Получается впечатление, что опять-таки в угоду принципа «демократизации армии» не хотят считаться с мнением и самолюбием командного состава. Согласие на такое «Положение» ген. Корнилов никогда бы не дал, а следовательно, для его проведения в жизнь™ на основаниях, выработанных в Политическом отделе упр[авляющего] Воен[ным] министерством, надо было бы убрать ген. Корнилова. Таким образом, уход ген. Корнилова и в этом отношении знаменовал бы собой дальнейший развал армии.
После получения распоряжения об увольнении ген. Корнилова обстановка рисовалась в следующем виде:
I Слова «и обязанность* вписаны над строкой.
II Над строкой поставлен знак: «x)». Внизу страницы примечание: «Может подтвердить полк. Плющик-Плющевский, бывший на заседании».
ш Над строкой поставлен знак: «xx)». Внизу страницы примечание: «Находится в делах 2-го генерал-квартирмейстера». 17 Далее зачеркнуто: «в редакции».
РАЗДЕЛ I
239
1) По тем или иным причинам Bp. правительство отказалось или принуждено отказаться от проведения в жизнь полностью всех требований ген. Корнилова.
2) Терялась надежда на образование достойной и твердой власти, которая могла бы вести Россию на путь спасения.
В итоге с уходом Корнилова невольно связывалось: 1) дальнейший развал армии и дальнейшая разруха в стране; 2) уход из армии или гибель лучших офицеров; 3) невозможность продолжения войны и гибель России.
Подчеркиваю, что здесь не дело1 в личности ген. Корнилова. Его, конечно, можно было бы заменить другим, и дело не погибло бы. А весь вопрос в том, как и при каких обстоятельствах увольнялся ген. Корнилов.
Получалась уверенность, что, собственно, увольняется не так сам ген. Корнилов, как отвергаются идеи, им проводимые. Последнее же было бы гибельно и позорно для многострадальной России.
Так понимал я. Отсюда вытекало и окончательное мое решение остаться рядом с ген. Корниловым. Еще теплилась надежда, что Bp. правительство пойдет на уступки, поймет, что весь этот вопрос при ином решении может получить катастрофический характер. Я отлично сознавал, что с формальной стороны я иду по преступному пути. Но, имея в виду лишь пользу Родины и пользу армии, я решил остаться с ген. Корниловым, считая, что та кара, которая нас постигнет, не должна меня останавливать. Вся эта кошмарная история, по моему глубокому убеждению, в результате принесет Родине пользу, встряхнет русское общество и заставит лиц, коих судьба выдвинет к кормилу правления, создать не только сильную, но и достойную Великой России власть.
К этому показанию прикладываю дополнительное мое показание со следующими заголовками: «Общий очерк», «Мои отношения к ген. Корнилову» и «Отношения мои к комиссару при Верх[овном] главнокомандующем] Филоненко и другим лицам, бывшим при ген. Корнилове».
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ Могилев. 4 сентября 1917 года
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
<Исправлено: на 19 стр. зачеркнуто и подписано «может»; на 25 стр. вписано «столкновений у Могилева, если б к нему были двинуты войска»; на 26 стр. — «помощь»; на 29 стр. вписано «и армии», зачеркнуто «не»; на 32 стр. «благоприятные» зачеркнуто, зачеркнуто «прежде»; на 33 стр. вписано «в последнюю минуту»; на 35 стр. вписано «и обязанность»; на 37 стр. зачеркнуто «в редакции». >п
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 50-69. Автограф.
Опубл. частично: Революционное движение в России... С. 428-432.
I Так в тексте.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан членом Чрезвычайной комиссии Укра-инцевым.
240
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№41
Дополнительное показание генерал-лейтенанта Лукомского в связи с обвинением его в мятеже1
4 сентября 1917 г.
Общий очерк.111) После Февральского переворота сейчас же за выходом приказа № 1 Совета солдатских и рабочих депутатов89 армия стала быстро разлагаться. Отмена этого приказа дела не исправила. Лозунг в толпу был брошен, и события стали развиваться естественным путем.
Между солдатами и офицерами образовалась пропасть. После первого угара, благодаря работе командного состава и работе войсковых комитетов (большая часть которых работала в примирительном направлении), отношения между солдатами и офицерами стали сглаживаться, и работа в армии начала налаживаться.
Но появление Ленина, его проповедь «большевизма» и объявленная «декларация прав» опять ухудшили положение. Проповедь «большевиков» нашла полный отклик в солдатской массе, и так как шкурный вопрос стало возможным легко объяснять «идеей», то «большевиков» стало в армии все более и более.
Некоторые из представителей высшего командного состава горячо восстали против создавшегося положения, но следствием этого явилось лишь увольнение генералов Алексеева, Гурко и Драгомирова. Положение в армии осложнялось тем, что никто не знал прав и обязанностей комитетов.
Приказ Верховного главнокомандующего о правах и обязанностях комитетов был заменен приказом по армии и флоту № 213, а затем, впредь до выработки нового положения, был отменен и приказ № 213. До настоящего времени нет положения о комитетах, и это внесло громадный сумбур. Многие комитеты произвольно стали расширять свои права, и это только вело за собой дальнейшие столкновения между командным составом и солдатами.
Речь А.Ф. Керенского в Исполнительном] комитете Совета Р. и СДШ, помещенная в «Известиях Совета», в которой говорится о праве «отвода начальников», внесла во взаимные отношения между солдатами и офицерами еще больше розни.
Учреждение в армии института комиссаров90 было, в общем, полезно, но грешило опять-таки тем, что не были определены точно права и обязанности комитетов. Все зависело от личности комиссаров, и в некоторых случаях они не улучшали, а ухудшали дело. Высший командный состав хорошо сознавал, что теперь без комитетов и комиссаров обойтись нельзя, но настойчиво требовал, чтобы права и обязанности как тех, так и других были точно определены.
Армия продолжала разваливаться. Высший командный состав сознавал, что скоро армия перестанет существовать, что мы не будем в состоянии продолжать войну, что вряд ли при создавшихся условиях армия останется на зиму в окопах. Прекращение же нами войны знаменовало бы гибель России, гибель полученных народом свобод и расплату за войну. Наши союзники от нас отвернулись бы, и, конечно, Россия, главным образом, должна была бы уплатить за войну другим государствам или территорией, или какими-либо другими компенсациями.
Заголовок документа.
Здесь и далее в документе текст, выделенный курсивом, вписан на полях и подчеркнут. Над строкой поставлен знак: «с>. Внизу страницы примечание: «В мае 1917г.».
РАЗДЕЛ I
241
Сознавал это и бывший Верховный главнокомандующий генерал Брусилов. Если обратить внимание на его приказы91, то ясно будет, как у него нарастала тревога за армию и насколько решительными и твердыми были его последние приказы перед уходом с поста Верховного главнокомандующего.
Между тем наши союзники, начавшие операции на Западном фронте, настойчиво требовали, чтобы мы, согласно обязательствам, данным на последней союзнической конференции92, перешли в наступление. Главнокомандующие фронтами оттягивали начало наступления, считая, что войска крайне ненадежны. Наконец, решено было произвести наступление в половине июля, начиная с Юго-Западного фронта. На серьезный успех никто не рассчитывал, но наступление являлось неизбежным ради наших союзнических обязательств. Наступление состоялось, и затем последовала всем известная катастрофа на Юго-Западном фронте93. Еще до наступления на Юго-Западном фронте высшим командным составом армии отлично сознавалось, что недостаточно требовать занятий и работы на фронте, но необходимо принять меры, чтобы разложение армии не шло с тыла. Неоднократно указывалось, что пропаганду «ленинцев» и «большевиков» надо считать столь же опасной для Родины и для свобод, завоеванных народом, как и пропаганду справа (контрреволюции). Указывалось, что за пропаганду большевизма надо карать со всей строгостью закона, объявив эту пропаганду преступной и опасной для Родины. Но правительством в этом отношении ничего существенного не предпринималось. Только в период катастрофы на Юго-Западном фронте раздался в первый раз громкий, решительный голос вновь назначенного главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала Корнилова. В своих требованиях о введении смертной казни на фронте генерал Корнилов был поддержан комиссарами Савинковым и Филоненко. Требования генерала Корнилова были удовлетворены. Но этого было недостаточно. Все отлично понимали, что, какие бы меры на фронте ни принимались, армию нельзя оздоровить до тех пор, пока не будет оздоровлен тыл.
После назначения генерала Корнилова Верховным главнокомандующим он немедленно стал настаивать перед Bp. правительством на проведении в жизнь ряда мер, которые должны были бы оздоровить и армию и тыл.
Еще до назначения генерала Корнилова Верх[овным] главнокомандующим на особом совещании в Ставке — при участии А.Ф. Керенского, М.И. Терещенко, Савинкова, генералов Брусилова, Алексеева, Рузского, Деникина, Клембовского и меня — рассматривались вопросы, проведение коих в жизнь считалось необходимым. Все присутствовавшие на заседании сошлись на том, что надо провести ряд решительных мер. Срочному проведению в жизнь мер по оздоровлению армии и тыла генерал Корнилов придавал чрезвычайное значение, ибо сознавал, что если эти меры не будут проведены в ближайшее время, то будет крайне трудно удержать армию в окопах на зиму и вряд ли можно будет привести ее в боеспособный вид к весне.
Как министр-председатель, так и управляющий Военным министерством шли навстречу требованиям ген. Корнилова, но разрешение вопроса затягивалось. Наконец, за несколько дней до Московского совещания представители правительства и генерал Корнилов вполне договорились.
На Московском совещании было сделано заявление о необходимости принять ряд решительных мер для оздоровления армии и тыла, и оставалось лишь провести меры через Bp. правительство.
После Московского совещания началась в различных крайних газетах, а также в «Известиях СС и РД» травля против г. Корнилова. И хотя 24 августа управляющий] В[оенным] министерством] Савинков провел готовый проект представ-
242
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ления во Bp. правительство, но ясно чувствовалось, что проведение в жизнь этих мероприятий встретит серьезные затруднения как со стороны большевиков, так и со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов.
В течение1 августа чувствовалось, что атмосфера сгущается. Со всех сторон стали поступать вполне определенные сведения о том, что большевики выступят в Петрограде между 28 и 31 августа. Имелись сведения, что большевики попытаются захватить, хотя на короткое время, власть в свои руки, а это могло бы повлечь за собой какой-нибудь шаг с их стороны, еще более серьезный, чем приказ № 1. В частности, ходили упорные слухи, что большевики, захватив власть в свои руки, немедленно объявят перемирие и постараются вступить с Германией в переговоры о мире. Если бы это случилось, то удержать армию на фронте было бы крайне трудно.
После катастрофы на Северном фронте (отдача Риги и беспорядочный отход XII армии) особенно остро встал вопрос о необходимости оздоровить Петроград.
Стратегическая обстановка указала на необходимость образовать Особую армию для обороны подступов к Петрограду по обоим берегам Финского залива. При этом штаб этой армии естественно должен был бы расположиться в Петрограде или в ближайших его окрестностях.
Обстоятельства требовали, чтобы в этом случае Петроград был очищен от всяких тыловых учреждений, запасных войск, а также являлось необходимым принять меры к тому, чтобы Петроград перестал быть очагом политических волнений, передающихся в армии. Последний вопрос крайне озабочивал верховное командование.
Мои отношения к ген. Корнилову. 2) Будучи назначен начальником Штаба Верховного главнокомандующего одновременно с назначением главковерхом генерала Брусилова, я после назначения и приезда генерала Корнилова немедленно его спросил, хочет ли он, чтобы я оставался начальником Штаба, и если хочет, то я остаюсь при условии полного ко мне доверия, так как только при этих условиях возможна совместная работа Верховного главнокомандующего и его начальника Штаба. В ответ на мой вопрос генерал Корнилов (это было 23 июля) сказал, что он меня совсем не знает, знает только по слухам, и также считал, что совместная работа возможна лишь при полном доверии, просит пока остаться, а затем, в зависимости как сложатся наши отношения, будет видно. Я остался.
До этого времени я ген. Корнилова знал только по слухам, ибо нам никогда не приходилось совместно служить. Видел я генерала Корнилова ежедневно: утром от 11 до 12 '/г ч. при оперативном докладе и от 6 до 7—7 1/г ч. — при ежедневном текущем докладе. Кроме чисто служебных разговоров приходилось касаться вопросов по устроению армии и ее оздоровлению. В этих вопросах наши взгляды вполне совпадали, и мы оба считали, что необходимо" принять все меры к тому, чтобы оздоровить тыл, а в частности, Петроград.
Характер работы у начальника Штаба Верховного главнокомандующего таков, что приходится заниматься в сутки от 12 до 14 часов и, помимо своего прямого дела, нет физической возможности заниматься еще чем-либо иным.
Отношения мои к комиссару при Верх[овном] главнокомандующем] Филоненко и другим лииам. бывшим при ген. Корнилове. 3) Вместе с ген. Корниловым с Юго-Западного фронта прибыл М.М. Филоненко, назначенный Bp. правительством комиссаром при Верховном главнокомандующем. После первой моей
Слова «в течение» вписаны над зачеркнутыми: «к концу». Далее зачеркнуто: «нужно».
РАЗДЕЛ I
243
встречи с г. Филоненко я вынес впечатление, что это человек умный, властный, но с громадным самомнением и вряд ли искренний.
В разговоре со мной г. Филоненко выказывал полную готовность идти рука об руку, высказывая, что наши взгляды не расходятся. Казалось, что он ничего против меня не имеет. Но вот я узнал от контр-адмирала Бубнова (при морском штабе в Ставке) и затем от приезжавшего в Ставку полковника Барановского (начальник кабинета военного министра), что г. Филоненко заявлял в Военном министерстве, что, по его мнению, г[енерал]-л[ейтенанта] Лукомского не следует оставлять в качестве начальника Штаба. Что это было доложено А.Ф. Керенскому, и последний предложил г. Филоненко оставить меня в покое. Затем, телеграммою от управляющего] В[оенным] министерством] Савинкова был экстренно вызван в Петроград начальник военных сообщений г[енерал]-м[айор] Тихменев, но на другой день была прислана телеграмма, что Тихменев не должен приезжать. Контр-адмирал Бубнов, ездивший в Петроград, рассказал мне, что вызов ген. Тихменева произошел по указанию г. Филоненко, обвинявшего г[енерал]-м[айора] Тихменева в контрреволюционерстве, и что после того как к[онтр]-ад[мирал] Бубнов сказал, что вряд ли возможно на основании каких-то непроверенных слухов вызвать для смещения с должности генералов из Ставки, решено было вызов ген. Тихменева отменить.
После этих случаев, видя полное доверие, оказываемое г. Филоненко генералом Корниловым, я спросил последнего, что за человек Филоненко и вообще насколько ему можно доверять. Ген. Корнилов ответил мне, что он вполне доверяет Филоненко, настолько же, насколько он доверяет Савинкову, что эти два человека идут с ним рука об руку в деле укрепления мощи армии и что они для него являются очень ценными, ибо окажут влияние не только на восстановление мощи армии, но и на устроение вообще сильной власти в государстве. На последние слова я тогда не обратил внимание и только, воспользовавшись случаем, спросил, зачем приехал в Ставку Завойко и что он будет делать; при этом предупредил, что, зная прежде Завойко, я несколько раз слышал, что он не пользуется солидной репутацией. Генерал Корнилов мне ответил, что Завойко его ординарец, иногда помогает ему в переписке по различным частным вопросам и что он ему вполне доверяет. Что касается офицеров, приехавших с ген. Корниловым с Юго-Западного фронта, и затем появившегося члена 1-ой Государственной Думы Аладьина, то я их прежде не знал.
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ1 4 сентября 1917г., г. Могилев
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
<Исправлено: на 40 стр. вписано «были»; на 46 стр. зачеркнуто «к концу»; надписано «в течение»; на 49 стр. зачеркнуто «нужно»; на 52 стр. зачеркнуто «Краткое описание событий».>п
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 70-76 об. Автограф.
I На полях зачеркнуто: «4). Краткое описание событий».
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан членом Чрезвычайной комиссии Укра-инцевым.
244
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№42
Показание бывшего члена Временного правительства П.Н. Милюкова
21 октября 1917 г.
Протокол
21 октября 1917г. в Петрограде Чрезвычайная комиссия по делу о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивала нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Павел Николаевич Милюков, 58 лет, православный, проживаю в Петрограде, Бассейная, 60, кв. 30.
Во время Московского Государственного совещания в августе 1917 г. я посетил ген. Корнилова в его вагоне на станции Александровской железной дороги, еще до его выступления, по приглашению самого ген. Корнилова, переданному мне кем-то из наших общих знакомых94. Я охотно принял это приглашение ввиду того, что к этому времени русское общество резко разделилось на 2 группы: сторонников решительного оздоровления армии и восстановления ее боеспособности по программе генерала Корнилова и противников его программы. Я знал, что вокруг этого вопроса шла затяжная борьба и среди членов Временного правительства.
Мое свидание с Корниловым происходило с глазу на глаз. Разговор наш касался общего положения России, ее распада; беседовали мы и на тему о восстановлении боеспособности армии, о принятии генералом Калединым и другими генералами программы Корнилова по укреплению силы и дисциплины в войсках. Далее он мне рассказал о двух своих поездках из Ставки в Петроград, имевших место — одна в начале августа, а другая непосредственно перед Московским Государственным совещанием. Во время этих поездок ген. Корнилов, по его словам, вел беседы с А.Ф. Керенским, который его спрашивал в первый раз о том, не следует ли ему выйти в отставку и не потеряна ли в армии его популярность, на что он, Корнилов, ответил, что хотя популярность Керенского действительно падает, но в некоторых частях она сохранилась еще, а потому уходить от власти ему, Керенскому, не следует. Во время второй поездки разговор Керенского и ген. Корнилова отчасти, насколько я помню, касался той же темы, однако велся уже в более острой форме, и Корнилов вынес впечатление, что отношение к нему Керенского ухудшилось, причем даже упоминалось и о возможности отставки ген. Корнилова. Помню, что Корнилов передавал мне также свои впечатления по поводу отсрочки прочтения им в правительстве своего доклада. Оказывается, что он желал доложить свои основные положения в пленарном заседании Временного правительства, а Керенский, по-видимому, хотел выслушать Корнилова в сокращенном составе министров. В конце концов Корнилов понял, что с изложением его доклада произошла какая-то оттяжка и что доклад свой он должен прочитать в Москве на Государственном совещании. Во время этой части нашей беседы вошел министр путей сообщения Юренев, как оказалось, командированный правительством для переговоров с генералом Корниловым по поводу предстоявшего его выступления на совещании. Я при их разговоре не присутствовал, выйдя из салона. После ухода Юре-нева я снова прошел к Корнилову, который был взволнован и рассказал мне, что правительство на Совещании предложило ему говорить только о положении армии, не касаясь вопроса об общей политической обстановке. Корнилов этим предложением был недоволен и высказывался в том смысле, что по долгу сове-
РАЗДЕЛ I
245
сти он должен Совещанию доложить все, и предполагал позднее по этому вопросу снестись с А.Ф. Керенским по телефону. Перед уходом от Корнилова я, увидев дожидавшегося также приема у Верховного главнокомандующего б[ыв-шего] члена 1-ой Государственной Думы А.Ф. Аладьина, счел своим долгом предупредить ген. Корнилова, что Аладьин не серьезный общественный деятель, а авантюрист. Для подобной характеристики у меня имелись следующие основания. В 90-ых годах я встречал Аладьина в Лондоне. Он был мелким бухгалтером и читал лекции в Уайт-Чапле; здесь он никогда не считался крупной величиной. Потом я с ним встретился в 1-ой Государственной Думе, где Аладьин сразу взял очень наглый тон. Он как-то спросил меня, каково мое мнение о характере его выступлений; я прямо сказал ему, что они недопустимы. Вообще я вынес впечатление, что внешность и тон его выступлений совершенно не соответствовали содержанию его речей. Трудно сказать, были ли у него какие бы то ни было убеждения. Позднее Аладьину снова пришлось выехать за границу, и он поселился опять в Лондоне. Носились слухи, что в этот период времени он доходил до вымогательства денег у русских граждан. Он, кроме того, пристроился к нашему посольству, где им первоначально пользовались для мелких посылок. Позднее ему удалось укрепить свою позицию и даже завоевать себе некоторый авторитет у англичан, которые стали с ним считаться как с серьезным политическим деятелем. Когда началась революция, Аладьин прислал б[ывшему] министру-председателю князю Львову телеграмму с изъявлением своего желания для пользы родины приехать в Россию. Зная Аладьина, я посоветовал отказать ему в возвращении. Но князь Львов, по свойственной ему мягкости характера, послал Аладьину по телеграфу уведомление, что его услуги в Лондоне нужнее, чем в России. Как я узнал впоследствии, Аладьин и этой телеграммой князя Львова воспользовался для самовозвеличивания. Во время малого Московского совещания в первой половине августа 1917 года Аладьин, только что перед тем прибывший из Лондона в Россию, появился в Москве и там во время заседаний также старался афишировать себя, стал рядом с Родзянко, а на другой день об этой подробности было сообщено в газетах. Вот все эти сведения о личности Аладьина и послужили основанием для предупреждения с моей стороны генерала Корнилова о том, что с Аладьиным не следует связываться. Я помню, что Корнилов на это мое замечание или совсем ничего не ответил, или сказал что-либо малозначащее, не оставшееся в моей памяти.
Коснувшись вопроса о Московском Государственном совещании, я должен еще отметить, что между членами правительства и военными секретарями в то время чувствовалась обостренность отношений, причем некоторые члены правительства выражали опасение, не сделают ли чего-либо против них военные. Я со своими товарищами по партии, входившими тогда в состав правительства, смеялись над этими страхами, считая их совершенно беспричинными.
26 августа вечером, когда уже темнело, ко мне на квартиру приешл1 В.Н. Львов в приподнятом настроении. Он мне рассказал, что приехал из Ставки и что ген. Корнилов уполномочил его передать А.Ф. Керенскому следующее предложение. Так как в Ставке, по данным разведки, имеются сведения более точные, чем у правительства, о том, что 27 или 28 августа готовится восстание большевиков, которые хотят захватить власть и заключить мир с неприятелем, по-видимому, сепаратный, и во время этого восстания жизнь Керенского будет находиться в опасности, то Корнилов и предлагает ему прибыть в Ставку. При этом Корнилов предлагал, по словам Львова, себя в качестве держателя военной
1 Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
246
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
власти, а Керенского и Савинкова приглашал в Могилев для обсуждения вопроса об их участии в Кабинете. Рассказывая мне об этом, Львов был очень высокого мнения о своей роли как спасителя Керенского и России. Объяснения Львова были довольно запутанны, и я сначала не мог понять всего. Главное, что меня удивило, это вопрос, чем же вызваны все эти переговоры. В дальнейшей беседе мне удалось выяснить, что эти предложения Корнилова являются результатом предыдущих переговоров и что Львов ездил к ген. Корнилову по поручению министра-председателя Керенского с тремя вариантами комбинаций, один из которых и был принят Корниловым. Я спросил В.Н. Львова, уверен ли он в приеме, который окажет Керенский ему при передаче предложения Корнилова, и просил его снова заехать ко мне после посещения Керенского. И действительно, позднее Львов снова заехал ко мне, радостный и довольный результатами своей беседы с министром-председателем. По его словам, Керенский сначала ему не Поверил и даже сказал: «Вы бредите». Когда же Львов убедил его, то Керенский все же колебался, докладывать ли об этом министрам, а потом сказал: «Ну что же, хорошо! Мне давно хочется бросить власть, я уйду». На В.Н. Львова еще произвела впечатление следующая фраза Керенского: «Знаете, Вы одни могли это сказать мне!» Львов эту фразу понял как подтверждение важности своей роли. Из бесед моих с Львовым в тот день я вынес совершенно определенное впечатление, что Львов понимает свою роль как человека, спасающего Россию улаживанием отношений между главою правительства и главою армии. Он ни слова не говорил мне о том, будто Керенскому грозит какая-либо опасность в Ставке, а, напротив, высказывался за необходимость ему уехать в Ставку от опасности, угрожающей ему в столице. Он считал так, что спасает Россию и Керенского при помощи Корнилова, и был весьма рад своему участию в этом спасении.
Ни о каких заговорах против Временного правительства, ни об опасности, грозившей министру иностранных дел Терещенко, Львов не обмолвился ни одним словом. О Завойко он в разговоре со мной не упоминал.
Я должен пояснить, что хотя я с В.Н. Львовым не был близок, однако знал его достаточно и всегда считал его человеком, правда, увлекающимся, но честным, прямолинейным. Нахожу, что он может поддаваться влиянию более сильных людей; его психология несложная. Я бы мог его назвать человеком боязливым. В тот день, 26 августа, его небо было совершенно безоблачное. И потому я был крайне изумлен, узнав на другой день об аресте Львова. Приезд его ко мне тогда я объяснял его уважением ко мне как к общественному деятелю. У меня он засиделся несколько более долго, чем предполагал. Он говорил, что ему необходимо попасть к определенному часу к аппарату Юза, так как Керенский, по словам Львова, все же хотел проверить сообщение Владимира Николаевича переговором с генералом Корниловым1. Я еще указал В.Н. Львову, с каким трамваем ему удобнее ехать, предупредив, что он, вероятно, не поспеет к назначенному часу.
На следующий день, 27 августа, стало известно, что Керенский принял сообщение Львова вовсе не так, как предполагал этот последний. Помнится, Василий Алексеевич Маклаков рассказывал, что между Керенским и Корниловым произошло недоразумение, что он и Б.В. Савинков вели переговоры с Корниловым по прямому проводу и сообщили о том А.Ф. Керенскому, который, однако, заявил, что уже поздно, и 2 часа уже по Москве и всей России гуляет телеграмма с извещением о мятеже ген. Корнилова. Но в этом отношении я
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
247
могу передавать Вам только чужие слова. Лично же мне о дальнейших событиях известно еще следующее.
28 августа днем я был в Зимнем дворце в помещении Федора Александровича Головина. Туда же приходили генерал М.В. Алексеев, В.В. Вырубов, С.А. Бала-винский и Фед[ор] Федорович] Кокошкин. Там друг другу передавались сведения о положении дел. Картина рисовалась тогда в следующем виде. Генерал Корнилов имеет успех, настроение правительства самое мрачное, Керенский находится в полной нерешительности. Помнится, Вырубов тут еще сказал: «Как бы повлиять на Керенского, чтобы он действовал, а не находился в прострации». Я вспомнил, что от генерала Корнилова я перед тем получил телеграмму с просьбой приехать в Ставку не позднее 29 августа, что я этим приглашением до сего времени не воспользовался, но я готов предложить ныне свои услуги и съездить в Могилев, если нужно что-либо передать генералу Корнилову через мое посредство. Вырубов ухватился за эту мысль и пошел переговорить с А.Ф. Керенским, не пожелает ли он принять меня и генерала Алексеева. На это со стороны министра-председателя последовало согласие, и мы с генералом Алексеевым сейчас же прошли в кабинет А.Ф. Керенского. В ответ на мое предложение последний сразу стал на ту точку зрения, что с Корниловым, как мятежником, он вести переговоры не считает для себя возможным, но что если есть группа лиц, которые чувствуют за собой силу, то он готов передать таким лицам власть с тем, чтобы они уже от себя вели переговоры с Корниловым. Я вернулся к Головину, а тем временем в Зимнем дворце началось заседание Совета Министров. По окончании заседания к Головину пришел Ф. Ф. Кокошкин и сообщил, что министр-председатель Керенский передал своим товарищам по Временному правительству свое предложение о передаче им власти тем лицам, которые чувствуют за собою силу, и что некоторые министры настойчиво поддерживали эту мысль, в том числе он, Кокошкин, а также А.С. Зарудный и, кажется, Проко-пович, остальные же министры, по словам Кокошкина, хотя и не вмешивались резко в переговоры, но, видимо, склонялись к тому же, при этом некоторые из говоривших выставили кандидатом на пост министра-председателя генерала М.В. Алексеева. Тогда Керенский возразил, что Алексеев не примет этого поста.
Присутствовавшие у Головина при вышеупомянутом сообщении Ф.Ф. Кокошкина обратились ко мне с вопросом, нельзя ли склонить генерала Алексеева принять на себя власть министра-председателя, если это ему будет предложено. Я вызвался узнать мнение генерала Алексеева по этому вопросу, съездить на1 вокзал Царскосельской дороги, где он останавливался в вагоне, и получил его принципиальное согласие. Это было уже вечером. Когда я вернулся в Зимний дворец, то узнал, что началось новое заседание Совета Министров с участием Н.М. Кишкина, которому я тотчас же послал записку с просьбой передать, в случае надобности, о согласии ген. Алексеева занять пост министра-председателя.
Несколько позднее я узнал, что вечером стали поступать сообщения о колебаниях в войсках Корнилова и что настроение А.Ф. Керенского и его ближайших друзей во Временном правительстве резко изменилось. Вот и все, что я имел пояснить по настоящему делу.
Вписано: «ехал», зачеркнуто: «Цар».п
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 46. Л. 97-103 об. Подлинник. Рукопись.
I Далее зачеркнуто: «Цар».
II Далее подписи отсутствуют. Вероятно, показания записаны М.И. Гольдман-Либером.
248
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№43
Протокол допроса начальника контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа Н.Д. Миронова95
19 сентября 1917 г.
Протокол
19 сентября 1917 года Чрезвычайная комиссия для расследования дела о ген. Корнилове и его соучастниках в камере своей допрашивала нижепоименованного, и он показал1:
Николай Дмитриевич Миронов, 37 лет, начальник контрразведыват[ельно-го] отделения штаба Петроградского военного округа, православный, проживаю в Петрограде, Зверинская, 2, кв. 23".
Окончив Страсбургский университет со степенью д[окто]ра философии в 1903 г., я по приезде в Петроград поступил на службу в Азиатский музей Академии наук, где работал над составлением каталога индийских рукописей. Официально состою причисленным к Министерству народного просвещения с 1909 г. Осенью 1916 г. стал читать лекции по санскриту в качестве приват-доцента по кафедре языкознания в Петроградском университете. С 1905 г. работал в революционных организациях партии социалистов-революционеров. В дни 1-ой Государственной Думы организовал издание газеты «Известия крестьянских депутатов». В июле 1906 г. был арестован по делу Железнодорожного союза партии социал-революционеров; ссылка в северные губернии была заменена высылкой на 2 года за границу. Эти 2 года провел большей частью в Париже, состоя членом парижской группы социал-революционеров. Принимал деятельное участие во внутренних распрях ее, примыкая к левому крылу сторонников террора и антагонистов Центрального комитета. После раскола внутри группы, поведшего к выделению правой группы содействия, оставался в группе, руководимой Агафоновым и Делевским. Эта группа немало поработала в деле разоблачения Азефа; начало этой работы проходило на моих глазах. По возвращении в Россию в 1908 г. я, под влиянием разоблачений о центральной провокации, — ввиду разгрома партии в России, — стал в стороне от революционной работы и ушел в научную деятельность. В 1909 г. парижская группа вышла из партии социал-революционеров. Таким образом, моя связь с партией порвалась, хотя я и поддерживал знакомство с некоторыми деятелями (Русановым, Ивановым-Разумником, А.Ф. Керенским, — с последним я знаком с 1901-02 гг.). Революция застала меня совершенно больным; только поэтому я не мог принять в ее событиях активного участия. Я вновь примкнул к партии социал-революционеров и ныне состою членом Организационного совета Петроградской группы социал-революционеров. В апреле с.г. я был приглашен в Комиссию по разработке дел б. Департамента полиции (позже — Комиссия по обследованию деятельности б. Департамента полиции) под председательством Щеголева. Здесь я, разрабатывая агентурные дела, познакомился с методами тайного розыска, доведенного в учреждениях б. Департамента полиции до виртуозности. Я заинтересовался преимущественно делами, связанными со шпионажем, контрразведкой, особенно делами о шпионаже или работе в интересах врага под политическим флагом. В половине июня с.г. б. министр юстиции П.Н. Переверзев
Текст, выделенный курсивом, вписан чернилами. Далее следует машинописный текст.
РАЗДЕЛ I
249
привлек меня к организации контрразведывательного отдела Министерства юстиции, имевшего целью борьбу со шпионажем под политическим флагом и контрреволюционными попытками (преимущественно справа, но также и слева). Необходимость в таком учреждении вызывалась ограниченностью сферы деятельности военной контрразведки, борющейся исключительно с вражеским шпионажем в чистом виде, т.е. преимущественно коммерческим. Однако Германия после революции быстро перестроила свою форму шпионажа, используя некоторые политические организации (дело Козловского и Ленина, — еще раньше деятельность «Союза вызволения Украины»96). Чины военной контрразведки слишком мало были подготовлены для такой работы, не разбираясь в политических группировках, кроме того, при неопределенности политического положения часто не имели достаточной решительности. Неподготовленность их к политическим делам признавалась высшими руководителями Военного ведомства (напр[имер], б. начальником Главного управления Генерального штаба генералом Романовским). Другая задача «борьба с контрреволюцией или вообще попытками ниспровержения существующего строя» не менее необходима: ни один режим — от самодержавного до анархического — не может не заботиться о самосохранении и должен располагать органом, который бы, по крайней мере, осведомлял его о готовящихся покушениях на его насильственное ниспровержение. Такого рода деятельность «революционного жандарма» представлялась и представляется мне1 чрезвычайно тяжелой, но вместе с тем крайне необходимой. Всякий тайный розыск по своей природе легко ведет к злоупотреблениям, дает своим представителям возможность известным образом влиять на политику власти, — так легко неверно осведомить в каких-либо личных или политических видах. Я полагал, что, обладая теоретическими познаниями по методу розыска, старым опытом конспиративной работы, я могу взять на себя подобные обязанности. Меня побуждали к тому еще следующие мотивы: будучи с юных лет революционером и социалистом, я был и остаюсь горячим патриотом, поклонником принципа национальности и национального государства, — что не мешает мне, конечно, видеть идеал международного строя в братстве свободных народов — Интернационале, — для меня представляется величайшим преступлением против России, революции и международного социализма — работа на пользу Вильгельма под флагом Интернационала97 со стороны некоторых революционных группировок, — работа на пользу и на средства Германии. Такая работа ослепленных фанатиков и негодяев, примазавшихся к революции, грозит, по моему мнению, не только существованию России, но и самой идее революционного социализма.
Я позволяю себе остановиться так долго на этом вопросе вследствие чрезвычайного интереса Комиссии к постановке контрразведки и особенно замеченного мною недоумения члена Центрального исполнительного комитета Либера по поводу моего назначения на эту должность: я полагаю, что я не менее способен руководить контрразведкой, чем бывшие партийные агитаторы русским государством. Мои ближайшие сотрудники по организации контрразведывательного отдела Министерства юстиции были даны мне П.Н. Переверзевым, именно работавшие по приведению в порядок архива б. Петроградского охранного отделения, прап[орщик] В.А. Афанасьев (Таврическая, 7, тел. 126-32) и B.C. Ко-лонтаев. Я был назначен заведующим, поименованные лица — моими помощниками, причем между нами было условлено, что мы будем действовать только сообща, коллегиально. Выработанное нами положение о контрразведыватель-
1 Слово «мне» вписано над строкой.
250
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ном отделе (довольно несовершенное и не согласованное с постановлением Временного правительства о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведьшательной службы от 17 июня с.г.) было утверждено министром юстиции 3 июля; отдел был учрежден с ведома и одобрения Временного правительства, однако положение было утверждено лишь в порядке внутреннего управления министерством, а распубликовано не было. Тем самым контрразведывательный отдел был обречен на неустойчивость, чересчур зависел от отношения к делу министра. Мы приступили к набору служащих, к завязыванию связей с учреждениями Военного ведомства и пр., однако в самом начале этой работы организация отдела была прервана Июльским мятежом, повлекшим за собой уход П.Н. Переверзева из состава Временного правительства. Несмотря на слабость аппарата (всего 5-8 наблюдателей), отдел мог сообщить министру (и военным властям) некоторые сведения о готовящемся выступлении анархистов и большевиков. Уход П.Н. Переверзева и последовавшая быстрая смена лиц, стоящих во главе ведомства юстиции (Скарятин, Ефремов, Зарудный), обрекли отдел на бездействие, особенно при Зарудном, относившемся к отделу неблагосклонно. Столкновения с моими помощниками — людьми политически незрелыми и не способными к самостоятельной работе — побудили меня 18 или 19 июля просить управляющего министерством Скарятина об отставке, которую я, однако, по настоянию Г.Д. Скарятина, через несколько дней взял обратно, хотя с тех пор почти не работал в отделе. К тому меня вынудили, кроме внутренних трений, моя болезнь и, наконец, назначение на должность начальника контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа (28 июля).
За все время моего ближайшего участия в работе контрразведывательного отдела Министерства юстиции таковая сводилась почти исключительно к негласному наблюдению и информированию властей; самостоятельных дознаний чины отдела почти не производили. Позже (в августе) мои помощники принимали участие в ликвидации «заговора Хитрово»98. Я стоял в стороне от этого дела, считая его, по некоторым данным, несерьезным, раздутым (что впоследствии подтвердилось).
С начала августа я стал получать поручения от управляющего Военным министерством Б.В. Савинкова, а также от А.Ф. Керенского: в воздухе носились слухи о каких-то контрреволюционных монархических интригах; не оставалась без внимания и Ставка. Сам ген. Корнилов не возбуждал сомнений, но Савинков полагал, что окружающие его (Лукомский, Плющевский-Плющик1, Завойко и др.) могут толкнуть его на авантюру. Привлекал к себе внимание «Союз офицеров», во всяком случае антидемократическая организация. Поступали сведения о «Союзе монархистов» с Клерже, Дюсиметьером и капитаном II ранга Фоминым. Некоторые сведения поступали к Савинкову (и Керенскому) от меня. Большей же частью Савинков давал мне указания для наблюдения и разработки. Мое положение было нелегко: аппарат контрразведывательного отдела Министерства юстиции был слишком слаб, средствами же контрразведывательного отделения штаба округа я не мог пользоваться, так как политический розыск не может входить в круг деятельности этих военных учреждений. Тем не менее, получив от Савинкова указания относительно Завойко и Аладьина, я счел возможным установить за ними наблюдение агентами военной контрразведки: Завойко был в каких-то сношениях с известным шпионом Кюрцем, Аладьин же, по собственному признанию, прибыл в Россию с какими-
В документе фамилия указана ошибочно: «Плющик-Плющевский».
РАЗДЕЛ I
251
то странными поручениями от английских властей. Известную пользу в разработке этих данных приносил и агентурный аппарат Министерства юстиции (которым я пользовался через моего помощника прапорщика Афанасьева). Однако результаты были довольно скудны, установить какую-либо связь «Союза монархистов» со Ставкой не удалось (позже она стала ясна: Дюсиметьеру направляли офицеров из Ставки). Некоторое беспокойство внушали и бывшие великие князья Михаил и Павел Александровичи: после отъезда б. императора в Тобольск в их дворцах замечалось какое-то странное оживление, особенно по ночам. Таким образом, были основания ожидать какой-нибудь попытки переворота справа. Вместе с тем, из разных источников шли известия о готовящемся выступлении большевиков, назначались дни этого выступления и пр. Проверить эти сведения наружным наблюдением невозможно; необходимо было бы «внутреннее освещение», завести таковое и трудно, и рискованно, если не желать чистого политического розыска. Между прочим, французские офицеры сообщили Савинкову сведения (полученные из Стокгольма) о большевистском выступлении между 1—5 сентября. Аналогичные сведения тогда же попали в газеты («Новое время»99). (Позже такие же сведения были доставлены и в Генеральный штаб заграничной агентурой.) По этим данным большевистское выступление должно было совпасть с решительными военными и морскими операциями со стороны немцев. Таким образом, Временному правительству угрожал, с одной стороны, переворот контрреволюционный (реставрация), с другой — большевистский мятеж. 22 августа Савинков выехал в Ставку, имея в виду по поручению А.Ф. Керенского ликвидировать Комитет «Офицерского союза» и избавить ген. Корнилова от его влияния. Савинков взял меня с собой именно для негласного расследования на месте деятельности этого Комитета. Цель моей поездки была известна начальнику штаба Петроградского военного округа полковнику (ныне генерал-майору) Багратуни и генерал-квартирмейстеру подполковнику Пораделову. Мне было дано официальное поручение обсудить в Ставке вопрос о подчинении финляндской контрразведки штабу Петроградского военного округа. По приезде в Ставку я беседовал с Филоненкой, который сообщил мне, что еще в начале августа он чуть было не ушел в отставку вследствие своего требования удаления из Ставки генерала Лукомского и др., казавшихся ему политически опасными, нашедшими, однако, защитника в лице А.Ф. Керенского.
Я пытался завязать некоторые связи в Ставке, среди ее антидемократических элементов: я познакомился с кап. Роженко, — но сразу же убедился, что от него ничего узнать не удастся. Моя попытка возобновить знакомство с моим товарищем по гимназии Э.П. Шуберским, начальником Управления путей сообщения, не удалась вследствие отъезда этого лица (а Шуберский, как я слышал, афишировал свое контрреволюционное настроение).
Беседа с полк. Плющевским-Плющиком носила чисто деловой характер и также нимало не помогла мне в сборе сведений о настроениях Ставки. Хотя я посвятил ббльшую часть времени, проведенного в Ставке, беседам по вопросу о финляндской контрразведке, истинная цель моего приезда оказалась известна генералу Корнилову: как Савинков сообщил мне на обратном пути, Корнилов грозил арестовать меня и отдать текинцам для расстрела, если я в поисках контрреволюции стал бы производить обыски и аресты без его ведома. Мы уехали из Ставки под тяжелым впечатлением подробностей неудачи под Ригой, — ходили слухи об очищении и Двинска. На обратном пути я спросил Савинкова, не считает ли он необходимым усилить Петроградский гарнизон частями с фронта, на которые могло бы положиться Временное правительство на случай ка-
252
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ких-либо выступлений, и узнал, что он просил Корнилова направить в Петроград кавалерийские части, причем ему (Савинкову) удалось добиться замены назначенной Корниловым Тузем[ной] дивизии — дивизией регулярной.
В день отъезда из Ставки (24 августа) на вокзале я встретил В.Н. Львова, с которым я лично не знаком. Из слов б. управляющего Морским министерством В.И. Лебедева я узнал, что Львов приехал в Ставку для поступления в армию добровольцем; я вполне согласился с Лебедевым, что положение России отчаянное, если такие люди, как Львов, идут в добровольцы. Лишь позже мне стала ясна цель приезда Львова в Ставку. Около 9 час. веч. 26 августа пом[ощник] главнокомандующего войсками Петроградского военного округа А. И. Козьмин по телефону передал мне приказание министра-председателя прибыть в Зимний дворец. Здесь я увидел этого же Львова, прошедшего в кабинет А.Ф. Керенского. Стоя в соседней комнате вместе с Козьминым и замечая некоторую растерянность на лицах всех виденных мною во дворце, я спросил его, что все это значит, и узнал, что опасаются государственного переворота, м[ожет] б[ыть], ареста Временного правительства. На моих глазах В.Н. Львов был арестован. Причину ареста я узнал несколькими часами позже. Под утро я был приглашен на совещание, в котором участвовали Керенский, Савинков, Барановский, кн. Туманов и генерал Половцов. Насколько я мог судить, Керенский и Савинков стояли за решительные меры по отношению к Корнилову, тогда как Барановский, казалось, старался смягчить остроту положения, восставая, напр[имер], против посылки радиотелеграммы в армию. С утра 27 августа я находился в штабе округа, где выполнял различные поручения генерал-губернатора Савинкова и А.Ф. Керенского. По их указаниям я произвел несколько обысков и арестов лиц, заподозренных в соучастии с Корнилов[ым] и вообще в контрреволюционной деятельности (Пуришкевич, полковник Клерже, обыск у полковника Дюсиметьера, обыски и аресты в «Астории»). Я действовал по полномочию, предоставленному мне министром юстиции. Вследствие совершенно ненормальных отношений моих к контрразведывательному отделу Министерства юстиции я вынужден был действовать один или же с помощниками-добровольцами. Работа моя задерживалась также необходимостью работать в контрразведывательном отделении штаба округа. Вызванный 7 сентября управляющим Министерством юстиции г. Демьяновым, я высказал свое мнение о необходимости упразднения контрразведывательного отдела, так как в своем настоящем виде он совершенно бесполезен. По предложению управляющего министерством я представил ему на следующий день рапорт в этом смысле. Но еще 7 сентября в вечернем заседании Временного правительства100 г. Демьянов, ссылаясь на мое мнение, доложил о необходимости упразднения контрразведывательного отдела Министерства юстиции1.
Продолжаю собственноручно. Выступление ген. Корнилова было для меня полной неожиданностью, и никаких предвестников я не имел. Насколько мне известно, мои помощники по к[онтр]р[азведывательному] отд. Министерства] ю[стиции] Афанасьев и Колонтаев никаких непосредственных докладов помимо меня у Керенского и Савинкова не имели. Я наводил справки в качестве нач. к[онтр]р[азведывательного] отд. штаба округа об адресах и фамилиях членов ЦИК, имея в виду главным образом выяснение деятельности отдела международных сношений, полагая, что секретарем" является подозрительный — по шпионажу, ведущий отправку курьеров.
Далее текст показания дописан Н.Д. Мироновым. Далее фамилия неразборчива. Вероятно, «Перазич».
РАЗДЕЛ I
253
При сем прилагаю:
1) Брошюру «Новый народный главнокомандующий» с визитной карточкой Соскова1.
2) Три (3) справки о Завойко и Аладьине11.
3) Записка на телеграфном бланке без числа и без подписи на листах111.
4) Заявление о «Монархическом союзе» на 2 листах14'.
Николай МИРОНОВ Полковник УКРАИНЦЕВ М. ГОЛЬДМАН-ЛИБЕР
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 53-58. Подлинник. Машинопись. №44
Показание финляндского генерал-губернатора Н.В. Некрасова
15 сентября 1917 г.
Протокол допроса
1917г. сентября 15 дня, в гор. Гельсингфорсе член Чрезвычайной комиссии по делу о генер. Корнилове полковник Раупах допрашивал нижепоименованного, причем на предложенные вопросы он показал4:
Я, финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович Некрасов, 37 лет, православный, несудимый, по делу показываю:
О телеграмме комисарверха Филоненко относительно выяснившегося для него заговора в Ставке, каковая телеграмма была им послана на имя министра-председателя А.Ф. Керенского 31 июля, я узнал от самого министра-председателя вскоре по получении им названной телеграммы. Я не помню, однако, чтобы в передаче Александром Федоровичем Керенским мне содержания этой телеграммы шел разговор о заговоре. Насколько помню, А.Ф. Керенский говорил мне о том, что вновь назначенный комисарверхом Филоненко сразу же по прибытии в Ставку не поладил с наштаверхом Лукомским и другими чинами его Штаба. При чрезвычайно внимательном отношении А.Ф. Керенского ко всяким сведениям о контрреволюционных замыслах я не сомневаюсь, что тон А.Ф. Керенского был бы иной, если бы сообщенные Филоненко сведения носили серьезный характер. Я помню, однако, что и при этом случае, как и во многих других, я не скрыл от министра-председателя своего отрицательного отношения к сохранению Лукомского в должности наштаверха. На это А.Ф. Керенский ответил мне, что он и сам рад был бы заменить Лукомского другим лицом, но совершенно не видит подходящего для этого кандидата. Генерала Лукомского я считаю чрезвычайно умным, талантливым и прекрасно знающим организацию Военного министерства и армии человеком, но относился к нему резко отрица-
I Брошюру «Первый народный главнокомандующий генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов» см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 60 (в деле листы брошюры не пронумерованы). Объем брошюры 48 стр. Визитную карточку Соскова см.: Там же. Л. 59, 59 об.
II Справки о B.C. Завойко и А.Ф. Аладьине см.: Там же. Л. 61—64 об.
III Записку на имя Б.В. Савинкова см.: Там же. Л. 65—68.
17 Заявление о «Монархическом союзе» см.: Там же. Л. 69-70 об., 71. v Текст, выделенный курсивом, вписан чернилами.
254
дело генерала л.г. корнилова. том ii
тельно, помня ту роль, которую играл он, будучи помощником военного министра Поливанова. Переход Лукомского, бывшего одним из ближайших сотрудников генерала Сухомлинова, в сторонники сменившего Сухомлинова генералом Поливановым1 показывал, с моей точки зрения, лишь уменье генерала Лукомского приспособиться к любой обстановке, но заставлял сильнейшим образом сомневаться в искренности такого перехода. Действительно, в дальнейшем деятели общественных организаций, работавшие, как я, в Особом совещании по обороне государства, не раз имели случаи убедиться, что при внешней благожелательности генерал Лукомский на деле постоянно тормозил нашу работу, стремясь всеми способами стеснить и урезать права общественных организаций. Во всяком случае, от разговора с А.Ф. Керенским относительно телеграммы Филоненко у меня не осталось впечатления заговора, особенно потому, что в то же время я не раз слышал от А.Ф. Керенского о серьезных мерах, принимавшихся им для предотвращения контрреволюционных попыток по неизмеримо меньшим поводам. Вскоре после этого генерал Корнилов приехал в Петроград и 3 августа впервые делал сообщение Временному правительству в качестве Верховного главнокомандующего. В этом заседании я сидел, как и всегда, по правую руку Керенского, а по левую от него сидел генерал Корнилов. Во время доклада генерала Корнилова, говорившего с чрезвычайной свободой и касавшегося вопросов глубокой военной и политической тайны, у меня было впечатление, что некоторых пунктов он напрасно касается даже в среде Временного правительства, ибо это не вызывалось никакой необходимостью, а вместе с тем вводило в круг знающих лиц новых 10-15 человек. В то же время Б.В. Савинков, сидевший на другом конце стола, прислал А.Ф. Керенскому записку, которую А.Ф. Керенский показал и мне. В этой записке, насколько помню, было определенное указание на нежелательность раскрытия таких военных и государственных тайн в присутствии министра земледелия В.М. Чернова. Записку эту ни я, ни Керенский, думаю, не могли принять в смысле указания на возможность сознательного разглашения В.М. Черновым государственных тайн, но я лично понял ее как повторение неоднократно и с разных сторон высказывавшегося недоумения по поводу того, что В.М. Чернов, участник Цим-мервальдской конференции101, может горячо относиться к делу обороны государства. Я помню, что, проходя вскоре после этого к телефону мимо Б.В. Савинкова, я остановился около него и сказал, что вообще удивляюсь, зачем Корнилов без всякой надобности касается специально военных тайн. В заседании этом генерал Корнилов совершенно не затрагивал в острой форме вопросов внутренней организации армии и поднятия дисциплины в тылу, но в беседах с А.Ф. Керенским он уже ставил соответствующие вопросы. Последующий затем период до самого мятежа 27 августа Временное правительство провело, можно сказать, в постоянном ожидании кризиса в отношениях со Ставкою и в стремлениях как-либо избежать казавшегося временами неизбежным столкновения. В моей памяти особенно напряженным был период с 3 по 10 августа. В газетах появлялись секретные телеграммы Корнилова А.Ф. Керенскому раньше, чем они получались адресатом; в официальных сообщениях Ставки чувствовалась определенная тенденция, всем требованиям генерала Корнилова стремились с разных сторон придать ультимативный характер. В этих условиях членам Временного правительства стало известно, что генерал Корнилов 10 августа приезжает в Петроград для экстренного доклада своих требований по части поднятия дисциплины в армии, а также суровых репрессий в тылу. Этот внезапный приезд
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
255
накануне Московского совещания производил тяжелое впечатление, ибо подтверждал газетную кампанию, противопоставлявшую генерала Корнилова Временному правительству. При выяснении вопроса, зачем приезжает генерал Корнилов, оказалось, что его выезд состоялся по настоянию Б.В. Савинкова, так как сам генерал Корнилов считал нежелательным уезжать из Ставки в очень напряженный стратегический моменте А.Ф. Керенский о вызове Савинковым генерала Корнилова узнал уже как о совершившемся факте. Это обстоятельство и послужило основной причиной предполагавшегося в тот момент ухода Б.В. Савинкова в отставку. Вообще, в истории с требованиями генерала Корнилова Б.В. Савинков1 вел вместе с комисарверхом Филоненко свою самостоятельную линию, не совпадавшую с намерениями А.Ф. Керенского и большинства членов Временного правительства. Достаточно сказать, что вторая записка генерала Корнилова, содержавшая наиболее неприемлемые требования, была подписана также Филоненко и Савинковым, эта вторая записка стала мне известной одновременно с первой запиской, носившей подпись лишь генерала Корнилова, вечером 10 августа в кабинете А.Ф. Керенского, где после дневных переговоров Корнилова с Керенским собрались А.Ф. Керенский, я, М.И. Терещенко для ознакомления с предположениями генерала Корнилова. Мое внимание было привлечено в особенности той частью второй записки, которая касалась мероприятий в тылу — милитаризации железных дорог и промышленности. Я счел своим долгом высказать свое определенно отрицательное мнение к этой части записки, в чем был поддержан и М.И.Терещенко. Генерал Корнилов сказал на это, что ему важны результаты, а в вопросе о средствах по гражданской части он не считает себя вполне компетентным. Тем не менее он тут же подписал вторую записку, уже имевшую подписи Филоненко и Савинкова. Я отчетливо помню то тяжелое впечатление, которое создалось у меня при этой демонстрации солидарности трех человек. Что касается военной части записки, то все присутствовавшие сознавали неизбежность пойти навстречу требованиям Ставки насколько возможно больше. В последовавшем затем обсуждении Временным правительством соответствующих мероприятий накануне Московского совещания выяснилось, что принципиальная допустимость необходимых мер признавалась всем Временным правительством. В своей речи на Московском совещании А.Ф. Керенский даже менее определенно выразил положительное отношение Временного правительства к пожеланиям Ставки, чем это было им формулировано в самом заседании Временного правительства. Министры — члены партии народной свободы — были этим определенно недовольны. На Московском совещании я был только первый день его, а Корнилов приехал на второй, почему в переговорах с ним в Москве я не участвовал. Мой отъезд в Петроград был вызван определенными сведениями о готовящемся вооруженном выступлении большевиков. На этот случай признавалось необходимым мое присутствие в Петрограде как человека, знавшего в качестве участника революции, а также событий 3—5 июля все условия возможной вооруженной борьбы. Помню, однако, что уже первый день совещания в Москве начался для министров чрезвычайно тревожно. Были получены сведения о том, что Верховный главнокомандующий Корнилов вопреки уговору с членами Временного правительства приезжает в Москву на первый же день совещания и будет требовать слова вслед за представителями Временного правительства. Между тем в бытность Корнилова в Петрограде было решено, что он приедет на второй день к вечеру и выступит лишь на третий день. Известие это оказалось затем неправильным, но
1 Слова «Б.В. Савинков» вписаны над строкой.
256
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
в первый момент создало большую тревогу, ибо совпало с известием о движении к Москве казачьих полков, часть которых была задержана уже в Можайске по распоряжению командующего Московским военным округом, тогда полковника Верховского. У всех были свежи в памяти и воспоминания о приезде Корнилова в Петроград в сопровождении сильного конвоя текинцев. По-видимому, такое настроение было довольно широко распространено, так как по приезде в Петроград я слышал со слов инженера, прибывшего из Ставки, что Корнилов выехал в Москву с текинцами и пулеметами. К началу совещания вопрос о Корнилове еще не был выяснен, и я помню, что А.Ф. Керенский ехал на заседание под сильным впечатлением всех разговоров. Вернувшись в Петроград, я застал здесь полное внешнее спокойствие, но толки о возможном выступлении большевиков не прекращались, причем постоянно приходилось слышать, что в пользу выступления ведут сильную агитацию и крайние правые элементы под маскою большевизма. Тревожное настроение в этом отношении особенно усилилось после Рижского прорыва, ибо в первые моменты не было ясно, где нашим войскам удастся задержать наступление неприятеля. Еще до прорыва генерал Корнилов сообщал, что в случае удара германцев под Ригой он не надеется остановить отступающую нашу армию раньше позиций Чудского озера. При этих условиях мы должны были неизбежно считаться с появлением в Петрограде волны беженцев и дезертиров, которые могли бы повторить здесь картины Тарнополя, Калуша и Черновиц. Объявление военного положения в Петрограде при этих условиях становилось совершенно неизбежным. Нужно заметить, что подобные разговоры уже и ранее неоднократно имели место, хотя и совершенно в иной постановке. Говорилось именно о необходимости поставить беспечное петроградское население в такие условия, при которых жизнь в Петрограде перестала бы [быть] приманкою для бездельников и прожигателей жизни. Предполагалось в этом направлении прекратить увеселения, публичные собрания, рано прекращать движение по улицам, закрыть модные магазины и торговлю предметами роскоши и т.п., под каковыми мерами понимался переход Петрограда «на военное положение». Поэтому почва для введения в Петрограде военного положения была вполне подготовлена, и требования генерала Корнилова в этом смысле не застали врасплох Временное правительство. Последнее не считало лишь возможным передать Петроград — резиденцию Временного правительства — в распоряжение Верховного главнокомандующего, так как этим создавалось бы недопустимое двоевластие. Кроме того, считалось возможным, что самое объявление военного положения может послужить поводом для взрыва мятежа в Петрограде. На этот случай считалось необходимым иметь в распоряжении Временного правительства дисциплинированную военную силу для подавления беспорядков. Таким образом, вызов к Петрограду кавалерийских частей носил, так сказать, оборонительный на случай мятежа, а не наступательный — в смысле борьбы с Советами — характер. Я не помню, чтобы шла речь специально о Кронштадте, но, конечно, военное положение и предохранительные меры должны были коснуться и его. Подробности военных мероприятий, носившие технический характер, и в этом случае, как всегда, не подвергались обсуждению во Временном правительстве, но принципиально вопрос об объявлении военного положения был предрешен Временным правительством, причем одновременно было решено и выделение Петрограда в отдельное генерал-губернаторство. Эта последняя мера, несомненно, имела не только теоретический, принципиальный характер с целью избежать двоевластия, но, несомненно, и предохранительный против возможных покушений Ставки оказать давление на Временное правительство. К этому времени относится
РАЗДЕЛ I
257
поездка1 в Ставку Б.В. Савинкова, главною целью которой было урегулировать вопрос о так называемых «требованиях генерала Корнилова» в отношении тыла. По возвращении его выяснилось, что между Военным министерством и Ставкою достигнуто полное соглашение о порядке и пределах необходимых мероприятий в отношении тыла. Подробности этого соглашения я не знаю, но был совершенно спокоен, считая, что соглашение Керенского и Корнилова обеспечивает интересы государства со всех сторон.
О цели и результатах поездки в Ставку полковника Барановского мне ничего не известно. После сравнительного успокоения, связанного с благоприятными результатами поездки Савинкова, приезд В.Н. Львова и переданные им требования Корнилова явились для меня совершенною неожиданностью. 26 августа, вечером, я приехал в заседание Временного правительства, в Зимний дворец, с некоторым опозданием, о котором заранее предупредил А.Ф. Керенского. Войдя в Малахитовый зал, я увидел, что заседание еще не открыто; ко мне сейчас же подошел Б.В. Савинков, отвел в сторону и взволнованно спросил: «Правда ли, что Корнилов прислал Керенскому какой-то ультиматум и что Керенский поехал на прямой провод говорить с Корниловым?» Я ответил, что мне ничего об этом не известно, и немедленно прошел в кабинет А.Ф. Керенского. Оказалось, что последний уже посылал за мною адъютанта и встретил меня очень взволнованным, рассказывая о визите В.Н. Львова, своем разговоре с генералом Корниловым по прямому проводу и последующем разговоре с В.Н. Львовым в присутствии С. А. Балавинского, находившегося на хорах без ведома В.Н. Львова. Я помню фразу А.Ф. Керенского, которой он закончил свой рассказ: «Я им революции не отдам. Готовы Вы, Николай Виссарионович, идти со мною до конца?» Я был совершенно ошеломлен этим известием и просил дать мне хоть пять минут, чтобы вдуматься в документ и разговор по телеграфной ленте, которые А.Ф. Керенский мне передал. Через несколько минут вошел Б.В. Савинков, которому Керенский начал снова рассказывать о происшедшем, а я сказал А.Ф. Керенскому, что, конечно, пойду с ним вместе, и высказал лишь сомнение, достаточно ли определенно Корнилов подтвердил свое присоединение к требованиям, переданным В.Н. Львовым, так как при беглом чтении ленты мне не было это вполне ясно. А.Ф. Керенский тут же обратил мое внимание на некоторые места разговора по ленте, которые, по его мнению, совершенно подтверждали, что В.Н.Львов совершенно точно передал требования Корнилова. В ультимативном характере самого документа, который был подписан В.Н. Львовым, никаких сомнений у меня не возникало. Относительно первого посещения В.Н. Львова А.Ф. Керенский упомянул лишь вскользь, причем ни о каких полномочиях, которые будто бы получил от него В.Н. Львов, не было и речи. Тут же возник вопрос, когда сообщить остальным министрам о происшедшем. Так как А.Ф. Керенский должен был отдавать срочные распоряжения на случай нападения со стороны Корнилова, то он не мог немедленно прийти в заседание, и я предложил вести его пока в деловом порядке, а затем попросить министров собраться снова в час ночи и тогда доложить об ультиматуме Корнилова. Так и было сделано. Доклад Керенского произвел на министров ошеломляющее впечатление: требования Керенским чрезвычайных полномочий для борьбы с мятежом не вызвали никаких возражений. Государственный контролер Ф. Ф. Кокошкин сразу же заявил, что в таком положении, когда одному лицу передаются диктаторские полномочия, роль остальных министров совершенно меняется, ибо они делаются простыми ис-
1 Слово «поездка» вписано над зачеркнутым: «повестка».
258
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
полнителями воли диктатора, и он предпочитает вручить немедленно свою отставку. Затем и остальные министры заявили о своих отставках, тут же написав прошения и передав их А.Ф. Керенскому. Многие министры, однако, считали необходимым оставаться при техническом исполнении своих обязанностей, как бы на правах управляющих министерствами. На другой день предполагалось собраться в два часа дня лишь для того, чтобы подписать необходимые журналы о чрезвычайных полномочиях А.Ф. Керенского и о новом составе Временного правительства, который предполагалось к этому времени уже составить. После заседания я уехал на несколько часов домой, почему при отправлении телеграммы Керенского Корнилову с предложением сдать должность не присутствовал. Приехавши утром в Зимний дворец, я получил поручение от А.Ф. Керенского проредактировать1 текст объявления о совершившемся для передачи по радиотелеграфу, через телеграфное агентство и по железнодорожному телеграфу. Редакция эта была мною окончательно закончена совместно с А.М. Никитиным и, если не ошибаюсь, С.Н. Прокоповичем. Журналистам, Петроградскому агентству и по железным дорогам этот текст был передан немедленно, отправка же по радиотелеграфу задержалась по причинам, мне не вполне ясным, но зависевшим не от А.Ф. Керенского. Около этого же времени А.Ф. Керенский отдал распоряжение по железным дорогам относительно задержки эшелонов войск, двигавшихся к Петрограду. Еще раньше для передачи текста объявления А.Ф. Керенского по железным дорогам я вызвал в Зимний дворец директора канцелярии министра путей сообщения П.И. Корженевского, распоряжение же А.Ф. Керенского передал П.П. Юреневу, который до этого момента еще не передавал управление министерством никому. Получив распоряжение А.Ф. Керенского, П.П. Юренев сказал мне, что в таком случае он немедленно передаст управление старшему товарищу министра А.В. Ливеров-скому. Последний был немедленно вызван в Зимний дворец, получил распоряжение и вместе с П.И. Корженевским отправился их выполнять. Тем временем были получены ответные телеграммы Корнилова с отказом сложить полномочия, телеграмма Лукомского с отказом принять командование, и для нас всех не могло быть никаких сомнений, что завязывается настоящая гражданская война. Тем не менее, для избежания кровопролития считалось необходимым не упустить ни малейшей возможности, чем и объясняется поездка на прямой провод Б.В. Савинкова и В.А. Маклакова для разговора с генералом Корниловым. Возвращение Б.В. Савинкова пришлось ждать долго. Наконец вместо него приехали помощники военного министра Якубович и Туманов с заявлениями, что, по их и Б.В. Савинкова мнению, налицо, несомненно, недоразумение, ибо генерал Корнилов был введен в заблуждение В.Н. Львовым. На вопрос, где же сам Б.В. Савинков и лента его разговора, мы узнали, что Б.В. Савинков проехал поесть и просил до его возвращения не предпринимать никаких шагов, в частности же, еще задержать радиотелеграмму, до этого момента (часов около 7 вечера) еще не посланную. Я горячо протестовал против дальнейших оттяжек — указывал, что вся тактика Ставки указывает на полную подготовленность заговора и каждый час промедления может оказаться роковым, ибо заговорщики, несомненно, не дремлют и действуют. Тем не менее радиотелеграмма была еще задержана. Прошло около полутора часов, пока вернулся Б.В. Савинков и привез ленту разговора. Для А.Ф. Керенского и других присутствовавших министров было ясно, что все ссылки генерала Корнилова на переговоры с комиссаром Филоненко, Б.В. Савинковым и В.Н. Львовым как на
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
259
источники недоразумения не выдерживают критики перед ярким фактом открытого мятежа, определенно подготовленного и планомерно проводимого. Все колебания были оставлены, радиотелеграмма послана, и с этого момента борьба с мятежом вступила в совершенно определенные формы.
<Вписанному моей рукой «Б.В. Савинков», исправленному моей рукой «ко-миссарверхом», «генерала Корнилова», «милитаризации», надписанному моей рукой сверх зачеркнутого «поездка» верить, зачеркнутого «тех, кто спокоен, считая» и «[упо]мянул» не читать.
Бывший заместитель министра-председателя Временного правительства и министр финансов, ныне финляндский генерал-губернатор, инженер путей сообщения Николай Виссарионович Некрасов. >'
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 1-5. Подлинник. Машинопись.
№45
Протокол допроса финляндского генерал-губернатора Н.В. Некрасова
2 октября 1917 г.
Протокол допроса
1917 года октября 2 дня в гор. Гельсингфорсе член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове полковник Раупах допрашивал нижепоименованного, причем на предложенные вопросы он показал:
Я, финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович Некрасов, 37 лет, православный, не судился, по делу показываю дополнительно:
Первоначальная мысль о вызове в Петроград более надежных войск возникла по поводу получавшихся правительством сведений о большевистском движении. Вопрос этот относился к числу секретных и обсуждался11 в «закрытом заседании» Bp. правительства. По регламенту состав таких заседаний слагался исключительно из членов Bp. правительства, из управляющих министерствами111 военным и морским, и финансов, причем заменять себя товарищами в таких заседаниях министры не могли. Очень часто по14, вопросам, обсуждавшимся в таких заседаниях, решения правительства в журнал не заносились, а выполнялись тем министром, в сферу ведения которого он входил, и в пределах его полномочий. Усиление Петроградского гарнизона новым войском входило в компетенцию военного министра и Верх[овного] главнокомандующего, почему по этому вопросу и не должно было быть особого постановления «закрытого заседания». Какого именно числа обсуждался в закрытом заседании правительства вопрос о свежих войсках, я теперь сказать не могу, но знаю, что особенно острым он стал после падения Риги. Подтверждаю, что вызов новых войск ни в коем случае не преследовал наступательных целей и вызывался исключительно
I Текст, заключенный в угловые скобки, вписан Н.В. Некрасовым.
II Далее зачеркнуто: «по 3 пункту».
III Слово «министерствами» вписано над строкой. 17 Далее зачеркнуто: «эти».
260
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
ожидавшимся1 выступлением большевиков, с которым, как и вообще со всеми элементами, восставшими против Bp. правительства, ему и приходилось бы вести борьбу. О борьбе с Советами мысль в правительстве вообще не возникала, т.к. с Центральным комитетом он всегда находился в полном контакте. Однако в Петроградском Совете последнее время влияние большевиков значительно усилилось, и предположение, что часть его членов будет действовать с большевиками против правительства, казалось возможным. Если бы это осуществилось, то, конечно, действовать пришлось бы и против них.
Насколько мне известно, Савинков отправлялся в Ставку для совещания с комиссаром, имевшего место 27 августа, и обсуждения проектов г. Корнилова о предполагавшихся мероприятиях в тылу. Поручено ли ему было детальное обсуждение деятельности посылавшегося в Петроград отряда, мне неизвестно, во всяком [случае], во Временном правительстве Савинков по своем возвращении из Ставки ничего об этом не докладывал.
Когда именно мне говорил А.Ф. Керенский о своем первом разговоре с В.Н. Львовым, как и подробности этого разговора, я теперь вспомнить не могу. Помню, что в ироническом тоне он как-то сообщил мне об одном из членов Государственной Думы, сделавшем ему «заманчивые предложения», и что его заинтересовал вопрос об источнике этих предложений. Что касается второго посещения Львова, то о нем я знаю не только со слов А.Ф. Керенского, но и читал сам изложенный собственноручно Львовым ультиматум Корнилова, хотя в нем говорилось, что генерал Корнилов «предлагает», но для всех знакомых с прежними обращениями генер. Корнилова к правительству, неизменно носившими повелительный и ультимативный характер, не могло быть сомнений, что «предложение» ген. Корнилова означало не выраженное им мнение или пожелание, а являлось обращенным к правительству требованием. Такого же взгляда держались и все члены правительства, которые были ознакомлены 26 августа вечером с составленным Львовым, по предложению А.Ф. Керенского, письменным изложением требований Корнилова. Получал ли Львов от Корнилова переданные им требования и в какой форме последний их ему изложил, я, конечно, не знаю, и редакция ленты разговора А.Ф. Керенского с Корниловым во мне лично не создала твердой уверенности, что Корнилов подтвердил переданный Львовым ультиматум, но сам А.Ф. Керенский, разбирая отдельные фразы разговорной ленты, находил, что они вполне подтверждают сообщенное Львовым. Выраженное А.Ф. Керенским в одном заседании правительства желание обладать всей полнотой власти для борьбы с мятежом было обусловлено тем, что при все увеличивавшейся разнице в политических взглядах правого и левого крыла правительства обсуждение и принятие срочных мер являлось крайне затруднительным. Насколько помню, с этим соглашались тогда все члены правительства, и потому все они вручили А.Ф. Керенскому свои портфели. С этого момента он и являлся" единственным обладателем правительственной власти до сформирования нового кабинета. Сосредоточение всей полноты власти в руках одного лица и срочные меры, которые должен был принять А.Ф. Керенский еще 26 августа, обусловливались также твердою уверенностью, что г. Корнилов будет стремиться осуществить свой ультиматум при помощи вооруженной силы. В этом убеждал ультимативный характер всех предъявляемых им правительству требований, посылка Туземной дивизии и поручение командования генер. Кры-
1 Слово исправлено. Первоначально было: «ожидавшегося». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой. " Далее зачеркнуто: «фактически».
РАЗДЕЛ I
261
мову вопреки определенно выраженной Савинковым просьбе именно генерала Крымова не посылать. 27 августа около часу дня я получил распоряжение министра-председателя остановить движение всех направлявшихся на Петроград эшелонов и не исполнять могущих быть по этому поводу распоряжений Корнилова. Как я уже говорил в первом своем показании, министр путей сообщения Юренев отказался привести это распоряжение в исполнение и заявил, что передает управление министерством Ливеровскому. Последний был вызван и отправился выполнять приказания Керенского. Часов около трех дня Ливеровс-кий уведомил меня по телефону, что Туземная дивизия захватывает силой паровозы и что при таких условиях остановить движение эшелонов можно только при помощи порчи пути или устройства искусственного крушения. Я доложил об этом А.Ф. Керенскому и по его приказанию передал Ливеровскому, чтобы он не останавливался ни перед какими мерами, но добился бы остановки движения Корниловских войск. После этого под Семрино и был испорчен путь.
27 августа между 12 и 2 часами дня, до разговора Савинкова с Корниловым по прямому проводу, я вместе с Никитиным и, кажется1, Прокоповичем редактировал правительственное сообщение о текущих событиях, вышедшее за подписью Керенского.
Существование заговора подтверждалось главным образом посылкой Туземной дивизии, назначением вопреки уговору ген. Крымова и всей предыдущей политикой Ставки в отношении Временного правительства, так отдельные факты, которым раньше не придавалось значение, приобретали теперь особый смысл. Таковым фактом, например, являлась телеграмма Корнилова с демонстративной поддержкой требований Союза паровозных бригад.
Больше ничего по делу я показать не могу. Прочитано.
Зачеркнуто: «по 3 пункту», «[ожидавшегося», «фактически». Вписано: «министерствам», «[ожидавш]имся», «кажется».
Финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович НЕКРАСОВ 2 октября 1917 года
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 11-15. Подлинник. Рукопись.
№46
Протокол допроса вольноопределяющегося 11-го Сибирского стрелкового запасного полка Н.М. Палутиса
IS сентября 1917 г.
Протокол допроса свидетеля
1917 года сентября 18 дня в гор. Петрограде Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генер. Корнилове и др. допрашивала нижепоименованного, который на предложенные ему вопросы показал:
Я, вольноопределяющийся 11-го Сибирского стрелк[ового] полка Николай Михайлович Палутис, 26 лет, православный, не судился.
1 Слово «кажется» вписано над строкой.
262
10) Что я подозреваю, говоря, что Корниловский полк был задержан в Ставке, дабы предотвратить беспорядки?
По докладу дежурного генерала было ясно, что в Георгиевском батальоне и в различных командах Ставки шло брожение против ген. Корнилова. Впрочем, я все же должен ввести поправку в мое показание о том, что Корниловский полк и Другие части направлялись в Могилев лишь для поддержания порядка. Это мое личное мнение и мое решение не допустить какое-либо кровопролитие в Могилеве. Я как-то по этому вопросу говорил с ген. Корниловым и определенно ему сказал, что у Могилева и в самом Могилеве никакие сопротивления недопустимы, указал, что это невозможно вследствие того, что это было бы просто глупостью, а во-вторых, от того, что это могло бы нарушить на несколько дней связь с фронтами. Ген. Корнилов со мной согласился. В то же время должен отметить, что, производя смотр Георгиевскому б[атальо]ну и Корниловскому полку, ген. Корнилов им прямо сказал, что он теперь определенно идет против Временного правительства. Возможно, что ген. Корнилов, приказывая собрать несколько частей к Могилеву, допускал возможность куда-либо их направить (напр[имер], для занятия каких-либо важных железнодорожных узлов), но об этом он мне не говорил. Допускаю даже, что какие-либо горячие головы думали о вооруженном сопротивлении у Могилева, но, повторяю, я этой мысли не допускаю и уверен, что если б кто-либо и захотел осуществить, то мне удалось бы настоять на противном.
11) Хочу добавить еще несколько слов к п. 1. (Указать более точно мое отношение к событиям после 27 августа, т.е. после того момента, когда генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства).
Для того, чтобы правильно осветить вопрос, каким образом я, да, вероятно, и другие, решил 27 августа открыто идти против Bp. правительства, оставшись рядом с ген. Корниловым, необходимо понять весь кошмар создавшегося положения.
А) Для восстановления боеспособности армии было необходимо немедленно провести ряд мер, на каких настаивал ген. Корнилов. Главнейшие из них: 1) установить в тылу, как и на фронте, смертную казнь; 2) восстановить дисциплинарную власть начальников и их авторитет; 3) восстановить наружную дисциплину и обязательное взаимное приветствие; 4) ограничить право в армии митингов и собраний, широкое развитие коих мешало нести службу и производить занятия, и на которых безответственные ораторы разжигали страсти, вносили рознь между офицером и солдатом и разлагали армию; 5) выработать положение о комитетах и комиссарах, точно определяющее их права и обязанности. Без срочного проведения в жизнь этих мер армия в ближайшие 2-3 месяца должна окончательно развалиться, и продолжение войны будет невозможно, это же знаменует гибель России.
Введение смертной казни в тылу является необходимым для оздоровления тыла и армии". Пока этого не будет сделано, армия будет получать из запасных батальонов и полков такие укомплектования, которые будут постоянно развращать и разваливать действующие части. Кроме того, в связи с пропагандой «ленинцев» шкурный вопрос легко прикрывать «идеей» и уклоняться от отправления в действующую армию.
I В конце предложения поставлен знак: «x)». Под строкой Лукомским вписано: «Допускаю, что кой-что я забыл. Все телеграммы и документы находятся в делах 1-го генерал-квартирмейстера».
II Слова «и армии» вписаны над строкой.
236
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Без восстановления дисциплинарной власти начальников и их авторитета оздоровление армии невозможно. Увещеваниями и хорошими словами на темную массу не подействуешь. Чувствуя себя безответственным и не понимая чувства долга, солдату гораздо приятней делать то, что он хочет, а не то, что от него требуют. Требование порядка, занятий, добросовестное исполнение службы называют возвращением к «старому режиму» и не хотят подчиняться. Положение офицеров стало невыносимо, над ними издеваются, их не слушают. Намечено было дисциплинарную власть создать на иных началах, чем она была прежде. Предполагалось создать шкалу взысканий, наложение коих обязательно для начальника. За проступки же, не внесенные в шкалу взысканий, предавать дисциплинарным судам, образованным в войсковых частях. Восстановление наружной (внешней) дисциплины необходимо, чтобы, помимо придания воинского вида солдатам, облегчать проведение и внутренней дисциплины. Чем менее культурен народ, чем меньше в нем чувство долга, тем строже должна быть внешняя дисциплина, которая вносила бы привычку подчинения. Восстановление обязательного взаимного приветствия, причем младший обязан приветствовать первым, является безусловно необходимым, ибо это, при нашей некультурности, должно автоматически подымать1 значение начальника. Кроме того, проявление внешней вежливости должно быть вообще обязательным в армии.
Требование об ограничении митингов и собраний также вполне понятно. Ведь теперь даже в ближайшем районе к фронту больше «митингуют», чем занимаются и работают. В тылу же установилось полное безделье. Укомплектования, прибывающие в армию, совершенно не обучены, развращены и не желают признавать власти начальников.
Продолжать при этих условиях войну невозможно. Надо или открыто признать себя подлецами, нарушить союзнические обязательства и вести Россию к гибели, или принять решительные меры для приведения армии в боеспособный вид и для оздоровления тыла.
На все эти минимальные требования генерала Корнилова, по словам бывшего управляющего] В[оенным] министерством], последовало полное согласие министра-председателя, и оставалось лишь провести их через Bp. правительство. Для нас многое еще не ясно, многое скрыто от наших глаз. Я не сомневаюсь, что А.Ф. Керенский, г. Савинков, М.И. Терещенко, министры-кадеты и, вероятно, министр Некрасов вполне искренно решились бы удовлетворить требования ген. Корнилова, ибо они не могли не понимать весь ужас положения. Но вряд ли Чернов и те из министров, кои считали себя ответственными перед Советом солдатских и рабочих депутатов, пошли бы на удовлетворение требований ген. Корнилова. Скажут, что большинство министров должно было бы поддержать требования ген. Корнилова, и поэтому" проведение этих мер в жизнь было обеспечено. Да, это так, если б Bp. правительство рискнуло совсем порвать с Советом Р. и СД, так как проведение в жизнь этих мер, конечно, знаменовало бы этот разрыв, ибо CP и СД никогда бы на это не согласился и объявил бы открытую войну Bp. правительству. Согласие на эти меры Со-в[ет] Р. и СД не дал бы1" потому, что опубликование этих мер прежде всего уничтожило бы «декларацию прав военнослужащих»88, которой в Советах и солдатских массах придается такое громадное значение.
I Так в тексте.
II Далее зачеркнуто: «было признано».
III Далее зачеркнуто: «прежде всего».
РАЗДЕЛ I
237
Допускаю, что управляющий] В[оенным] министерством] Савинков, говоря ген. Корнилову о необходимости подвести к Петрограду 3-ий конный корпус и о передаче его в распоряжение Bp. правительства, ясно сознавал всю трудность проведения в жизнь намеченных мер и учитывал большую вероятность выступления Сов[ета] Р. и СД открыто против Bp. правительства и не ради поддержки большевиков, а чтобы не допустить проведение в жизнь мер, явно неугодных солдатской массе. Отношение Сов[ета] Р. и СД к мерам, проектировавшимся ген. Корниловым, совершенно определилось после Московского совещания. Достаточно просмотреть вышедшие за это время номера «Известий Исполнительного] комит[ета] Сов[етов] Р. и СД», чтобы ясно понять, что без большой борьбы Сов[ет] Р. и СД своей позиции не сдаст. Совет даже настаивал на отмене всех мер, кои были уже введены на фронте.
Положение Bp. правительства было действительно трудное, ибо ведь оно только номинально полновластно, в действительности же до последнего времени оно должно было сообразовать1 свои действия с гораздо более полновластным, чем оно, Советом Р. и СД.
Допускаю, что большинство членов Bp. правительства совершенно сознательно ради спасения армии и Родины предлагали пойти против Сов [era] Р. и СД и провести меры, предложенные ген. Корниловым. Но предполагать одно, а решиться это другое. Повторяю, что еще многое от нас скрыто. Но чувствуется, что Bp. правительство решалось <в последнюю минуту>п пожертвовать ген. Корниловым, а не разрывать с Сов[етом] Р. и СД.
Б) В России до последней минуты нет власти ни наверху, ни на местах. Развал полный во всех отраслях. Хлеб в деревне есть, но крестьяне его не везут к станциям и пристаням. В крупных центрах наступает голод. Заводы перестают работать. Железные дороги едва-едва справляются с подвозом к фронту самого необходимого, причем бывают крупные недовозы111, образовать на фронтах никаких запасов нельзя, обозных паровозов более 25%, и еще 25% ходят в неисправном виде и скоро выйдут из строя. В деревне идет захват крестьянами помещичьих угодий, в городах террор от «товарищей», прибывших с фронта. Вся страна кричит о том, чтобы дали ей, наконец, сильную власть. При этих условиях продолжать войну трудно. Нужны решительные меры, нужно спасать самое существование России, нужно создать действительно сильную власть, не находящуюся под давлением каких бы то ни было безответственных органов.
Генерал Корнилов, ответственный за армию и за исход войны, как Верховный главнокомандующий поднял и здесь свой голос. Судя по тому, что мне известно, взгляды ген. Корнилова разделялись и многими членами Bp. правительства и широкими общественными кругами. Но вот опять-таки то, что намечалось ген. Корниловым, вряд ли соответствовало взглядам тех безответственных организаций, которые привыкли руководить делами и для которых создание власти по схеме ген. Корнилова было бы равносильно самоупразднению. А это без борьбы не отдается.
Увольнение ген. Корнилова могло знаменовать не только перемену лица, но отказ Bp. правительства идти по тому пути, который главные члены этого же правительства считали пред тем единственно правильным для спасения России.
В) Выработке «Положения» о комиссарах и комитетах, точно определяющего их права, генерал Корнилов придавал чрезвычайное значение, так как толь-
I Так в тексте.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
III Так в тексте.
238
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ко при правильной постановке вопроса о комитетах и комиссарах жизнь в армии могла наладиться нормально. Проект «Положения» был выработан в Политическом отделе при управл[яющем] Военным министерством, и 24 августа г. Савинков привез этот проект на одобрение ген. Корнилова. Савинков настаивал, чтобы ген. Корнилов сейчас же одобрил проект, дабы его можно было беззамедлительно утвердить и опубликовать. Но генерал Корнилов, которого я перед тем просил с этим не торопиться, сказал, что это слишком серьезный вопрос, чтобы его решать в течение 1-2 часов, и ему нужно хоть 2 дня, чтобы основательно ознакомиться с проектом. Савинков все же настаивал хотя бы на принципиальном одобрении главных оснований проекта, говоря, что в Ставке теперь собраны все комиссары фронтов и армий и председатели фронтовых и армейских комитетов, которых надо ознакомить с проектом. При беглом просмотре обнаружилось два основания, с которыми ни ген. Корнилов, ни я никак согласиться не могли: а) право и обязанность1 соответствующих комитетов давать аттестации начальствующим лицам, причем эти аттестации должны подшиваться к послужным спискам и передаваться в новые места службы; б) право соответствующих комиссаров отводить (т.е., попросту говоря, увольнять) «младший» командный состав до командиров корпусов включительно.
Генерал Корнилов и я решительно заявили, что это недопустимо, что некоторый % командного состава будет подлаживаться и заискивать у комитетов и комиссаров, а многие при этих условиях примут все меры, чтобы уйти из армии, и армия потеряет много хороших генералов и офицеров.
Упр[авляющий] В[оенным] министерством] Савинков заявил, что он согласен с нашими замечаниями, что это напутали у него в Политическом отделе. Тут же Савинков обратился к присутствующему комиссару Филоненко и сказал, что оба эти пункта надо вычеркнуть и не докладывать в заседании с комиссарами и председателями комитетов.
Но дальше происходит что-то странное:
А) 25 августа, на заседании комиссаров и председателей комитетов под председательством Филоненко, начальник Политического отдела гр. Толстой, делая доклад о вновь выработанном «Положении», полностью говорит и об «аттестациях» и об «отводах»".
Б) В записке, присланной 27 августа, Филоненко на одобрение ген. Корнилова1" оснований нового «Положения», полностью говорится и об «аттестациях» и об «отводах».
Получается впечатление, что опять-таки в угоду принципа «демократизации армии» не хотят считаться с мнением и самолюбием командного состава. Согласие на такое «Положение» ген. Корнилов никогда бы не дал, а следовательно, для его проведения в жизнь™ на основаниях, выработанных в Политическом отделе упр[авляющего] Воен[ным] министерством, надо было бы убрать ген. Корнилова. Таким образом, уход ген. Корнилова и в этом отношении знаменовал бы собой дальнейший развал армии.
После получения распоряжения об увольнении ген. Корнилова обстановка рисовалась в следующем виде:
I Слова «и обязанность* вписаны над строкой.
II Над строкой поставлен знак: «x)». Внизу страницы примечание: «Может подтвердить полк. Плющик-Плющевский, бывший на заседании».
ш Над строкой поставлен знак: «xx)». Внизу страницы примечание: «Находится в делах 2-го генерал-квартирмейстера». 17 Далее зачеркнуто: «в редакции».
РАЗДЕЛ I
239
1) По тем или иным причинам Bp. правительство отказалось или принуждено отказаться от проведения в жизнь полностью всех требований ген. Корнилова.
2) Терялась надежда на образование достойной и твердой власти, которая могла бы вести Россию на путь спасения.
В итоге с уходом Корнилова невольно связывалось: 1) дальнейший развал армии и дальнейшая разруха в стране; 2) уход из армии или гибель лучших офицеров; 3) невозможность продолжения войны и гибель России.
Подчеркиваю, что здесь не дело1 в личности ген. Корнилова. Его, конечно, можно было бы заменить другим, и дело не погибло бы. А весь вопрос в том, как и при каких обстоятельствах увольнялся ген. Корнилов.
Получалась уверенность, что, собственно, увольняется не так сам ген. Корнилов, как отвергаются идеи, им проводимые. Последнее же было бы гибельно и позорно для многострадальной России.
Так понимал я. Отсюда вытекало и окончательное мое решение остаться рядом с ген. Корниловым. Еще теплилась надежда, что Bp. правительство пойдет на уступки, поймет, что весь этот вопрос при ином решении может получить катастрофический характер. Я отлично сознавал, что с формальной стороны я иду по преступному пути. Но, имея в виду лишь пользу Родины и пользу армии, я решил остаться с ген. Корниловым, считая, что та кара, которая нас постигнет, не должна меня останавливать. Вся эта кошмарная история, по моему глубокому убеждению, в результате принесет Родине пользу, встряхнет русское общество и заставит лиц, коих судьба выдвинет к кормилу правления, создать не только сильную, но и достойную Великой России власть.
К этому показанию прикладываю дополнительное мое показание со следующими заголовками: «Общий очерк», «Мои отношения к ген. Корнилову» и «Отношения мои к комиссару при Верх[овном] главнокомандующем] Филоненко и другим лицам, бывшим при ген. Корнилове».
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ Могилев. 4 сентября 1917 года
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
<Исправлено: на 19 стр. зачеркнуто и подписано «может»; на 25 стр. вписано «столкновений у Могилева, если б к нему были двинуты войска»; на 26 стр. — «помощь»; на 29 стр. вписано «и армии», зачеркнуто «не»; на 32 стр. «благоприятные» зачеркнуто, зачеркнуто «прежде»; на 33 стр. вписано «в последнюю минуту»; на 35 стр. вписано «и обязанность»; на 37 стр. зачеркнуто «в редакции». >п
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 50-69. Автограф.
Опубл. частично: Революционное движение в России... С. 428-432.
I Так в тексте.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан членом Чрезвычайной комиссии Укра-инцевым.
240
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№41
Дополнительное показание генерал-лейтенанта Лукомского в связи с обвинением его в мятеже1
4 сентября 1917 г.
Общий очерк.111) После Февральского переворота сейчас же за выходом приказа № 1 Совета солдатских и рабочих депутатов89 армия стала быстро разлагаться. Отмена этого приказа дела не исправила. Лозунг в толпу был брошен, и события стали развиваться естественным путем.
Между солдатами и офицерами образовалась пропасть. После первого угара, благодаря работе командного состава и работе войсковых комитетов (большая часть которых работала в примирительном направлении), отношения между солдатами и офицерами стали сглаживаться, и работа в армии начала налаживаться.
Но появление Ленина, его проповедь «большевизма» и объявленная «декларация прав» опять ухудшили положение. Проповедь «большевиков» нашла полный отклик в солдатской массе, и так как шкурный вопрос стало возможным легко объяснять «идеей», то «большевиков» стало в армии все более и более.
Некоторые из представителей высшего командного состава горячо восстали против создавшегося положения, но следствием этого явилось лишь увольнение генералов Алексеева, Гурко и Драгомирова. Положение в армии осложнялось тем, что никто не знал прав и обязанностей комитетов.
Приказ Верховного главнокомандующего о правах и обязанностях комитетов был заменен приказом по армии и флоту № 213, а затем, впредь до выработки нового положения, был отменен и приказ № 213. До настоящего времени нет положения о комитетах, и это внесло громадный сумбур. Многие комитеты произвольно стали расширять свои права, и это только вело за собой дальнейшие столкновения между командным составом и солдатами.
Речь А.Ф. Керенского в Исполнительном] комитете Совета Р. и СДШ, помещенная в «Известиях Совета», в которой говорится о праве «отвода начальников», внесла во взаимные отношения между солдатами и офицерами еще больше розни.
Учреждение в армии института комиссаров90 было, в общем, полезно, но грешило опять-таки тем, что не были определены точно права и обязанности комитетов. Все зависело от личности комиссаров, и в некоторых случаях они не улучшали, а ухудшали дело. Высший командный состав хорошо сознавал, что теперь без комитетов и комиссаров обойтись нельзя, но настойчиво требовал, чтобы права и обязанности как тех, так и других были точно определены.
Армия продолжала разваливаться. Высший командный состав сознавал, что скоро армия перестанет существовать, что мы не будем в состоянии продолжать войну, что вряд ли при создавшихся условиях армия останется на зиму в окопах. Прекращение же нами войны знаменовало бы гибель России, гибель полученных народом свобод и расплату за войну. Наши союзники от нас отвернулись бы, и, конечно, Россия, главным образом, должна была бы уплатить за войну другим государствам или территорией, или какими-либо другими компенсациями.
Заголовок документа.
Здесь и далее в документе текст, выделенный курсивом, вписан на полях и подчеркнут. Над строкой поставлен знак: «с>. Внизу страницы примечание: «В мае 1917г.».
РАЗДЕЛ I
241
Сознавал это и бывший Верховный главнокомандующий генерал Брусилов. Если обратить внимание на его приказы91, то ясно будет, как у него нарастала тревога за армию и насколько решительными и твердыми были его последние приказы перед уходом с поста Верховного главнокомандующего.
Между тем наши союзники, начавшие операции на Западном фронте, настойчиво требовали, чтобы мы, согласно обязательствам, данным на последней союзнической конференции92, перешли в наступление. Главнокомандующие фронтами оттягивали начало наступления, считая, что войска крайне ненадежны. Наконец, решено было произвести наступление в половине июля, начиная с Юго-Западного фронта. На серьезный успех никто не рассчитывал, но наступление являлось неизбежным ради наших союзнических обязательств. Наступление состоялось, и затем последовала всем известная катастрофа на Юго-Западном фронте93. Еще до наступления на Юго-Западном фронте высшим командным составом армии отлично сознавалось, что недостаточно требовать занятий и работы на фронте, но необходимо принять меры, чтобы разложение армии не шло с тыла. Неоднократно указывалось, что пропаганду «ленинцев» и «большевиков» надо считать столь же опасной для Родины и для свобод, завоеванных народом, как и пропаганду справа (контрреволюции). Указывалось, что за пропаганду большевизма надо карать со всей строгостью закона, объявив эту пропаганду преступной и опасной для Родины. Но правительством в этом отношении ничего существенного не предпринималось. Только в период катастрофы на Юго-Западном фронте раздался в первый раз громкий, решительный голос вновь назначенного главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала Корнилова. В своих требованиях о введении смертной казни на фронте генерал Корнилов был поддержан комиссарами Савинковым и Филоненко. Требования генерала Корнилова были удовлетворены. Но этого было недостаточно. Все отлично понимали, что, какие бы меры на фронте ни принимались, армию нельзя оздоровить до тех пор, пока не будет оздоровлен тыл.
После назначения генерала Корнилова Верховным главнокомандующим он немедленно стал настаивать перед Bp. правительством на проведении в жизнь ряда мер, которые должны были бы оздоровить и армию и тыл.
Еще до назначения генерала Корнилова Верх[овным] главнокомандующим на особом совещании в Ставке — при участии А.Ф. Керенского, М.И. Терещенко, Савинкова, генералов Брусилова, Алексеева, Рузского, Деникина, Клембовского и меня — рассматривались вопросы, проведение коих в жизнь считалось необходимым. Все присутствовавшие на заседании сошлись на том, что надо провести ряд решительных мер. Срочному проведению в жизнь мер по оздоровлению армии и тыла генерал Корнилов придавал чрезвычайное значение, ибо сознавал, что если эти меры не будут проведены в ближайшее время, то будет крайне трудно удержать армию в окопах на зиму и вряд ли можно будет привести ее в боеспособный вид к весне.
Как министр-председатель, так и управляющий Военным министерством шли навстречу требованиям ген. Корнилова, но разрешение вопроса затягивалось. Наконец, за несколько дней до Московского совещания представители правительства и генерал Корнилов вполне договорились.
На Московском совещании было сделано заявление о необходимости принять ряд решительных мер для оздоровления армии и тыла, и оставалось лишь провести меры через Bp. правительство.
После Московского совещания началась в различных крайних газетах, а также в «Известиях СС и РД» травля против г. Корнилова. И хотя 24 августа управляющий] В[оенным] министерством] Савинков провел готовый проект представ-
242
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ления во Bp. правительство, но ясно чувствовалось, что проведение в жизнь этих мероприятий встретит серьезные затруднения как со стороны большевиков, так и со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов.
В течение1 августа чувствовалось, что атмосфера сгущается. Со всех сторон стали поступать вполне определенные сведения о том, что большевики выступят в Петрограде между 28 и 31 августа. Имелись сведения, что большевики попытаются захватить, хотя на короткое время, власть в свои руки, а это могло бы повлечь за собой какой-нибудь шаг с их стороны, еще более серьезный, чем приказ № 1. В частности, ходили упорные слухи, что большевики, захватив власть в свои руки, немедленно объявят перемирие и постараются вступить с Германией в переговоры о мире. Если бы это случилось, то удержать армию на фронте было бы крайне трудно.
После катастрофы на Северном фронте (отдача Риги и беспорядочный отход XII армии) особенно остро встал вопрос о необходимости оздоровить Петроград.
Стратегическая обстановка указала на необходимость образовать Особую армию для обороны подступов к Петрограду по обоим берегам Финского залива. При этом штаб этой армии естественно должен был бы расположиться в Петрограде или в ближайших его окрестностях.
Обстоятельства требовали, чтобы в этом случае Петроград был очищен от всяких тыловых учреждений, запасных войск, а также являлось необходимым принять меры к тому, чтобы Петроград перестал быть очагом политических волнений, передающихся в армии. Последний вопрос крайне озабочивал верховное командование.
Мои отношения к ген. Корнилову. 2) Будучи назначен начальником Штаба Верховного главнокомандующего одновременно с назначением главковерхом генерала Брусилова, я после назначения и приезда генерала Корнилова немедленно его спросил, хочет ли он, чтобы я оставался начальником Штаба, и если хочет, то я остаюсь при условии полного ко мне доверия, так как только при этих условиях возможна совместная работа Верховного главнокомандующего и его начальника Штаба. В ответ на мой вопрос генерал Корнилов (это было 23 июля) сказал, что он меня совсем не знает, знает только по слухам, и также считал, что совместная работа возможна лишь при полном доверии, просит пока остаться, а затем, в зависимости как сложатся наши отношения, будет видно. Я остался.
До этого времени я ген. Корнилова знал только по слухам, ибо нам никогда не приходилось совместно служить. Видел я генерала Корнилова ежедневно: утром от 11 до 12 '/г ч. при оперативном докладе и от 6 до 7—7 1/г ч. — при ежедневном текущем докладе. Кроме чисто служебных разговоров приходилось касаться вопросов по устроению армии и ее оздоровлению. В этих вопросах наши взгляды вполне совпадали, и мы оба считали, что необходимо" принять все меры к тому, чтобы оздоровить тыл, а в частности, Петроград.
Характер работы у начальника Штаба Верховного главнокомандующего таков, что приходится заниматься в сутки от 12 до 14 часов и, помимо своего прямого дела, нет физической возможности заниматься еще чем-либо иным.
Отношения мои к комиссару при Верх[овном] главнокомандующем] Филоненко и другим лииам. бывшим при ген. Корнилове. 3) Вместе с ген. Корниловым с Юго-Западного фронта прибыл М.М. Филоненко, назначенный Bp. правительством комиссаром при Верховном главнокомандующем. После первой моей
Слова «в течение» вписаны над зачеркнутыми: «к концу». Далее зачеркнуто: «нужно».
РАЗДЕЛ I
243
встречи с г. Филоненко я вынес впечатление, что это человек умный, властный, но с громадным самомнением и вряд ли искренний.
В разговоре со мной г. Филоненко выказывал полную готовность идти рука об руку, высказывая, что наши взгляды не расходятся. Казалось, что он ничего против меня не имеет. Но вот я узнал от контр-адмирала Бубнова (при морском штабе в Ставке) и затем от приезжавшего в Ставку полковника Барановского (начальник кабинета военного министра), что г. Филоненко заявлял в Военном министерстве, что, по его мнению, г[енерал]-л[ейтенанта] Лукомского не следует оставлять в качестве начальника Штаба. Что это было доложено А.Ф. Керенскому, и последний предложил г. Филоненко оставить меня в покое. Затем, телеграммою от управляющего] В[оенным] министерством] Савинкова был экстренно вызван в Петроград начальник военных сообщений г[енерал]-м[айор] Тихменев, но на другой день была прислана телеграмма, что Тихменев не должен приезжать. Контр-адмирал Бубнов, ездивший в Петроград, рассказал мне, что вызов ген. Тихменева произошел по указанию г. Филоненко, обвинявшего г[енерал]-м[айора] Тихменева в контрреволюционерстве, и что после того как к[онтр]-ад[мирал] Бубнов сказал, что вряд ли возможно на основании каких-то непроверенных слухов вызвать для смещения с должности генералов из Ставки, решено было вызов ген. Тихменева отменить.
После этих случаев, видя полное доверие, оказываемое г. Филоненко генералом Корниловым, я спросил последнего, что за человек Филоненко и вообще насколько ему можно доверять. Ген. Корнилов ответил мне, что он вполне доверяет Филоненко, настолько же, насколько он доверяет Савинкову, что эти два человека идут с ним рука об руку в деле укрепления мощи армии и что они для него являются очень ценными, ибо окажут влияние не только на восстановление мощи армии, но и на устроение вообще сильной власти в государстве. На последние слова я тогда не обратил внимание и только, воспользовавшись случаем, спросил, зачем приехал в Ставку Завойко и что он будет делать; при этом предупредил, что, зная прежде Завойко, я несколько раз слышал, что он не пользуется солидной репутацией. Генерал Корнилов мне ответил, что Завойко его ординарец, иногда помогает ему в переписке по различным частным вопросам и что он ему вполне доверяет. Что касается офицеров, приехавших с ген. Корниловым с Юго-Западного фронта, и затем появившегося члена 1-ой Государственной Думы Аладьина, то я их прежде не знал.
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ1 4 сентября 1917г., г. Могилев
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
<Исправлено: на 40 стр. вписано «были»; на 46 стр. зачеркнуто «к концу»; надписано «в течение»; на 49 стр. зачеркнуто «нужно»; на 52 стр. зачеркнуто «Краткое описание событий».>п
Генерал-лейтенант ЛУКОМСКИЙ Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 70-76 об. Автограф.
I На полях зачеркнуто: «4). Краткое описание событий».
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан членом Чрезвычайной комиссии Укра-инцевым.
244
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№42
Показание бывшего члена Временного правительства П.Н. Милюкова
21 октября 1917 г.
Протокол
21 октября 1917г. в Петрограде Чрезвычайная комиссия по делу о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивала нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Павел Николаевич Милюков, 58 лет, православный, проживаю в Петрограде, Бассейная, 60, кв. 30.
Во время Московского Государственного совещания в августе 1917 г. я посетил ген. Корнилова в его вагоне на станции Александровской железной дороги, еще до его выступления, по приглашению самого ген. Корнилова, переданному мне кем-то из наших общих знакомых94. Я охотно принял это приглашение ввиду того, что к этому времени русское общество резко разделилось на 2 группы: сторонников решительного оздоровления армии и восстановления ее боеспособности по программе генерала Корнилова и противников его программы. Я знал, что вокруг этого вопроса шла затяжная борьба и среди членов Временного правительства.
Мое свидание с Корниловым происходило с глазу на глаз. Разговор наш касался общего положения России, ее распада; беседовали мы и на тему о восстановлении боеспособности армии, о принятии генералом Калединым и другими генералами программы Корнилова по укреплению силы и дисциплины в войсках. Далее он мне рассказал о двух своих поездках из Ставки в Петроград, имевших место — одна в начале августа, а другая непосредственно перед Московским Государственным совещанием. Во время этих поездок ген. Корнилов, по его словам, вел беседы с А.Ф. Керенским, который его спрашивал в первый раз о том, не следует ли ему выйти в отставку и не потеряна ли в армии его популярность, на что он, Корнилов, ответил, что хотя популярность Керенского действительно падает, но в некоторых частях она сохранилась еще, а потому уходить от власти ему, Керенскому, не следует. Во время второй поездки разговор Керенского и ген. Корнилова отчасти, насколько я помню, касался той же темы, однако велся уже в более острой форме, и Корнилов вынес впечатление, что отношение к нему Керенского ухудшилось, причем даже упоминалось и о возможности отставки ген. Корнилова. Помню, что Корнилов передавал мне также свои впечатления по поводу отсрочки прочтения им в правительстве своего доклада. Оказывается, что он желал доложить свои основные положения в пленарном заседании Временного правительства, а Керенский, по-видимому, хотел выслушать Корнилова в сокращенном составе министров. В конце концов Корнилов понял, что с изложением его доклада произошла какая-то оттяжка и что доклад свой он должен прочитать в Москве на Государственном совещании. Во время этой части нашей беседы вошел министр путей сообщения Юренев, как оказалось, командированный правительством для переговоров с генералом Корниловым по поводу предстоявшего его выступления на совещании. Я при их разговоре не присутствовал, выйдя из салона. После ухода Юре-нева я снова прошел к Корнилову, который был взволнован и рассказал мне, что правительство на Совещании предложило ему говорить только о положении армии, не касаясь вопроса об общей политической обстановке. Корнилов этим предложением был недоволен и высказывался в том смысле, что по долгу сове-
РАЗДЕЛ I
245
сти он должен Совещанию доложить все, и предполагал позднее по этому вопросу снестись с А.Ф. Керенским по телефону. Перед уходом от Корнилова я, увидев дожидавшегося также приема у Верховного главнокомандующего б[ыв-шего] члена 1-ой Государственной Думы А.Ф. Аладьина, счел своим долгом предупредить ген. Корнилова, что Аладьин не серьезный общественный деятель, а авантюрист. Для подобной характеристики у меня имелись следующие основания. В 90-ых годах я встречал Аладьина в Лондоне. Он был мелким бухгалтером и читал лекции в Уайт-Чапле; здесь он никогда не считался крупной величиной. Потом я с ним встретился в 1-ой Государственной Думе, где Аладьин сразу взял очень наглый тон. Он как-то спросил меня, каково мое мнение о характере его выступлений; я прямо сказал ему, что они недопустимы. Вообще я вынес впечатление, что внешность и тон его выступлений совершенно не соответствовали содержанию его речей. Трудно сказать, были ли у него какие бы то ни было убеждения. Позднее Аладьину снова пришлось выехать за границу, и он поселился опять в Лондоне. Носились слухи, что в этот период времени он доходил до вымогательства денег у русских граждан. Он, кроме того, пристроился к нашему посольству, где им первоначально пользовались для мелких посылок. Позднее ему удалось укрепить свою позицию и даже завоевать себе некоторый авторитет у англичан, которые стали с ним считаться как с серьезным политическим деятелем. Когда началась революция, Аладьин прислал б[ывшему] министру-председателю князю Львову телеграмму с изъявлением своего желания для пользы родины приехать в Россию. Зная Аладьина, я посоветовал отказать ему в возвращении. Но князь Львов, по свойственной ему мягкости характера, послал Аладьину по телеграфу уведомление, что его услуги в Лондоне нужнее, чем в России. Как я узнал впоследствии, Аладьин и этой телеграммой князя Львова воспользовался для самовозвеличивания. Во время малого Московского совещания в первой половине августа 1917 года Аладьин, только что перед тем прибывший из Лондона в Россию, появился в Москве и там во время заседаний также старался афишировать себя, стал рядом с Родзянко, а на другой день об этой подробности было сообщено в газетах. Вот все эти сведения о личности Аладьина и послужили основанием для предупреждения с моей стороны генерала Корнилова о том, что с Аладьиным не следует связываться. Я помню, что Корнилов на это мое замечание или совсем ничего не ответил, или сказал что-либо малозначащее, не оставшееся в моей памяти.
Коснувшись вопроса о Московском Государственном совещании, я должен еще отметить, что между членами правительства и военными секретарями в то время чувствовалась обостренность отношений, причем некоторые члены правительства выражали опасение, не сделают ли чего-либо против них военные. Я со своими товарищами по партии, входившими тогда в состав правительства, смеялись над этими страхами, считая их совершенно беспричинными.
26 августа вечером, когда уже темнело, ко мне на квартиру приешл1 В.Н. Львов в приподнятом настроении. Он мне рассказал, что приехал из Ставки и что ген. Корнилов уполномочил его передать А.Ф. Керенскому следующее предложение. Так как в Ставке, по данным разведки, имеются сведения более точные, чем у правительства, о том, что 27 или 28 августа готовится восстание большевиков, которые хотят захватить власть и заключить мир с неприятелем, по-видимому, сепаратный, и во время этого восстания жизнь Керенского будет находиться в опасности, то Корнилов и предлагает ему прибыть в Ставку. При этом Корнилов предлагал, по словам Львова, себя в качестве держателя военной
1 Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
246
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
власти, а Керенского и Савинкова приглашал в Могилев для обсуждения вопроса об их участии в Кабинете. Рассказывая мне об этом, Львов был очень высокого мнения о своей роли как спасителя Керенского и России. Объяснения Львова были довольно запутанны, и я сначала не мог понять всего. Главное, что меня удивило, это вопрос, чем же вызваны все эти переговоры. В дальнейшей беседе мне удалось выяснить, что эти предложения Корнилова являются результатом предыдущих переговоров и что Львов ездил к ген. Корнилову по поручению министра-председателя Керенского с тремя вариантами комбинаций, один из которых и был принят Корниловым. Я спросил В.Н. Львова, уверен ли он в приеме, который окажет Керенский ему при передаче предложения Корнилова, и просил его снова заехать ко мне после посещения Керенского. И действительно, позднее Львов снова заехал ко мне, радостный и довольный результатами своей беседы с министром-председателем. По его словам, Керенский сначала ему не Поверил и даже сказал: «Вы бредите». Когда же Львов убедил его, то Керенский все же колебался, докладывать ли об этом министрам, а потом сказал: «Ну что же, хорошо! Мне давно хочется бросить власть, я уйду». На В.Н. Львова еще произвела впечатление следующая фраза Керенского: «Знаете, Вы одни могли это сказать мне!» Львов эту фразу понял как подтверждение важности своей роли. Из бесед моих с Львовым в тот день я вынес совершенно определенное впечатление, что Львов понимает свою роль как человека, спасающего Россию улаживанием отношений между главою правительства и главою армии. Он ни слова не говорил мне о том, будто Керенскому грозит какая-либо опасность в Ставке, а, напротив, высказывался за необходимость ему уехать в Ставку от опасности, угрожающей ему в столице. Он считал так, что спасает Россию и Керенского при помощи Корнилова, и был весьма рад своему участию в этом спасении.
Ни о каких заговорах против Временного правительства, ни об опасности, грозившей министру иностранных дел Терещенко, Львов не обмолвился ни одним словом. О Завойко он в разговоре со мной не упоминал.
Я должен пояснить, что хотя я с В.Н. Львовым не был близок, однако знал его достаточно и всегда считал его человеком, правда, увлекающимся, но честным, прямолинейным. Нахожу, что он может поддаваться влиянию более сильных людей; его психология несложная. Я бы мог его назвать человеком боязливым. В тот день, 26 августа, его небо было совершенно безоблачное. И потому я был крайне изумлен, узнав на другой день об аресте Львова. Приезд его ко мне тогда я объяснял его уважением ко мне как к общественному деятелю. У меня он засиделся несколько более долго, чем предполагал. Он говорил, что ему необходимо попасть к определенному часу к аппарату Юза, так как Керенский, по словам Львова, все же хотел проверить сообщение Владимира Николаевича переговором с генералом Корниловым1. Я еще указал В.Н. Львову, с каким трамваем ему удобнее ехать, предупредив, что он, вероятно, не поспеет к назначенному часу.
На следующий день, 27 августа, стало известно, что Керенский принял сообщение Львова вовсе не так, как предполагал этот последний. Помнится, Василий Алексеевич Маклаков рассказывал, что между Керенским и Корниловым произошло недоразумение, что он и Б.В. Савинков вели переговоры с Корниловым по прямому проводу и сообщили о том А.Ф. Керенскому, который, однако, заявил, что уже поздно, и 2 часа уже по Москве и всей России гуляет телеграмма с извещением о мятеже ген. Корнилова. Но в этом отношении я
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
247
могу передавать Вам только чужие слова. Лично же мне о дальнейших событиях известно еще следующее.
28 августа днем я был в Зимнем дворце в помещении Федора Александровича Головина. Туда же приходили генерал М.В. Алексеев, В.В. Вырубов, С.А. Бала-винский и Фед[ор] Федорович] Кокошкин. Там друг другу передавались сведения о положении дел. Картина рисовалась тогда в следующем виде. Генерал Корнилов имеет успех, настроение правительства самое мрачное, Керенский находится в полной нерешительности. Помнится, Вырубов тут еще сказал: «Как бы повлиять на Керенского, чтобы он действовал, а не находился в прострации». Я вспомнил, что от генерала Корнилова я перед тем получил телеграмму с просьбой приехать в Ставку не позднее 29 августа, что я этим приглашением до сего времени не воспользовался, но я готов предложить ныне свои услуги и съездить в Могилев, если нужно что-либо передать генералу Корнилову через мое посредство. Вырубов ухватился за эту мысль и пошел переговорить с А.Ф. Керенским, не пожелает ли он принять меня и генерала Алексеева. На это со стороны министра-председателя последовало согласие, и мы с генералом Алексеевым сейчас же прошли в кабинет А.Ф. Керенского. В ответ на мое предложение последний сразу стал на ту точку зрения, что с Корниловым, как мятежником, он вести переговоры не считает для себя возможным, но что если есть группа лиц, которые чувствуют за собой силу, то он готов передать таким лицам власть с тем, чтобы они уже от себя вели переговоры с Корниловым. Я вернулся к Головину, а тем временем в Зимнем дворце началось заседание Совета Министров. По окончании заседания к Головину пришел Ф. Ф. Кокошкин и сообщил, что министр-председатель Керенский передал своим товарищам по Временному правительству свое предложение о передаче им власти тем лицам, которые чувствуют за собою силу, и что некоторые министры настойчиво поддерживали эту мысль, в том числе он, Кокошкин, а также А.С. Зарудный и, кажется, Проко-пович, остальные же министры, по словам Кокошкина, хотя и не вмешивались резко в переговоры, но, видимо, склонялись к тому же, при этом некоторые из говоривших выставили кандидатом на пост министра-председателя генерала М.В. Алексеева. Тогда Керенский возразил, что Алексеев не примет этого поста.
Присутствовавшие у Головина при вышеупомянутом сообщении Ф.Ф. Кокошкина обратились ко мне с вопросом, нельзя ли склонить генерала Алексеева принять на себя власть министра-председателя, если это ему будет предложено. Я вызвался узнать мнение генерала Алексеева по этому вопросу, съездить на1 вокзал Царскосельской дороги, где он останавливался в вагоне, и получил его принципиальное согласие. Это было уже вечером. Когда я вернулся в Зимний дворец, то узнал, что началось новое заседание Совета Министров с участием Н.М. Кишкина, которому я тотчас же послал записку с просьбой передать, в случае надобности, о согласии ген. Алексеева занять пост министра-председателя.
Несколько позднее я узнал, что вечером стали поступать сообщения о колебаниях в войсках Корнилова и что настроение А.Ф. Керенского и его ближайших друзей во Временном правительстве резко изменилось. Вот и все, что я имел пояснить по настоящему делу.
Вписано: «ехал», зачеркнуто: «Цар».п
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 46. Л. 97-103 об. Подлинник. Рукопись.
I Далее зачеркнуто: «Цар».
II Далее подписи отсутствуют. Вероятно, показания записаны М.И. Гольдман-Либером.
248
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№43
Протокол допроса начальника контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа Н.Д. Миронова95
19 сентября 1917 г.
Протокол
19 сентября 1917 года Чрезвычайная комиссия для расследования дела о ген. Корнилове и его соучастниках в камере своей допрашивала нижепоименованного, и он показал1:
Николай Дмитриевич Миронов, 37 лет, начальник контрразведыват[ельно-го] отделения штаба Петроградского военного округа, православный, проживаю в Петрограде, Зверинская, 2, кв. 23".
Окончив Страсбургский университет со степенью д[окто]ра философии в 1903 г., я по приезде в Петроград поступил на службу в Азиатский музей Академии наук, где работал над составлением каталога индийских рукописей. Официально состою причисленным к Министерству народного просвещения с 1909 г. Осенью 1916 г. стал читать лекции по санскриту в качестве приват-доцента по кафедре языкознания в Петроградском университете. С 1905 г. работал в революционных организациях партии социалистов-революционеров. В дни 1-ой Государственной Думы организовал издание газеты «Известия крестьянских депутатов». В июле 1906 г. был арестован по делу Железнодорожного союза партии социал-революционеров; ссылка в северные губернии была заменена высылкой на 2 года за границу. Эти 2 года провел большей частью в Париже, состоя членом парижской группы социал-революционеров. Принимал деятельное участие во внутренних распрях ее, примыкая к левому крылу сторонников террора и антагонистов Центрального комитета. После раскола внутри группы, поведшего к выделению правой группы содействия, оставался в группе, руководимой Агафоновым и Делевским. Эта группа немало поработала в деле разоблачения Азефа; начало этой работы проходило на моих глазах. По возвращении в Россию в 1908 г. я, под влиянием разоблачений о центральной провокации, — ввиду разгрома партии в России, — стал в стороне от революционной работы и ушел в научную деятельность. В 1909 г. парижская группа вышла из партии социал-революционеров. Таким образом, моя связь с партией порвалась, хотя я и поддерживал знакомство с некоторыми деятелями (Русановым, Ивановым-Разумником, А.Ф. Керенским, — с последним я знаком с 1901-02 гг.). Революция застала меня совершенно больным; только поэтому я не мог принять в ее событиях активного участия. Я вновь примкнул к партии социал-революционеров и ныне состою членом Организационного совета Петроградской группы социал-революционеров. В апреле с.г. я был приглашен в Комиссию по разработке дел б. Департамента полиции (позже — Комиссия по обследованию деятельности б. Департамента полиции) под председательством Щеголева. Здесь я, разрабатывая агентурные дела, познакомился с методами тайного розыска, доведенного в учреждениях б. Департамента полиции до виртуозности. Я заинтересовался преимущественно делами, связанными со шпионажем, контрразведкой, особенно делами о шпионаже или работе в интересах врага под политическим флагом. В половине июня с.г. б. министр юстиции П.Н. Переверзев
Текст, выделенный курсивом, вписан чернилами. Далее следует машинописный текст.
РАЗДЕЛ I
249
привлек меня к организации контрразведывательного отдела Министерства юстиции, имевшего целью борьбу со шпионажем под политическим флагом и контрреволюционными попытками (преимущественно справа, но также и слева). Необходимость в таком учреждении вызывалась ограниченностью сферы деятельности военной контрразведки, борющейся исключительно с вражеским шпионажем в чистом виде, т.е. преимущественно коммерческим. Однако Германия после революции быстро перестроила свою форму шпионажа, используя некоторые политические организации (дело Козловского и Ленина, — еще раньше деятельность «Союза вызволения Украины»96). Чины военной контрразведки слишком мало были подготовлены для такой работы, не разбираясь в политических группировках, кроме того, при неопределенности политического положения часто не имели достаточной решительности. Неподготовленность их к политическим делам признавалась высшими руководителями Военного ведомства (напр[имер], б. начальником Главного управления Генерального штаба генералом Романовским). Другая задача «борьба с контрреволюцией или вообще попытками ниспровержения существующего строя» не менее необходима: ни один режим — от самодержавного до анархического — не может не заботиться о самосохранении и должен располагать органом, который бы, по крайней мере, осведомлял его о готовящихся покушениях на его насильственное ниспровержение. Такого рода деятельность «революционного жандарма» представлялась и представляется мне1 чрезвычайно тяжелой, но вместе с тем крайне необходимой. Всякий тайный розыск по своей природе легко ведет к злоупотреблениям, дает своим представителям возможность известным образом влиять на политику власти, — так легко неверно осведомить в каких-либо личных или политических видах. Я полагал, что, обладая теоретическими познаниями по методу розыска, старым опытом конспиративной работы, я могу взять на себя подобные обязанности. Меня побуждали к тому еще следующие мотивы: будучи с юных лет революционером и социалистом, я был и остаюсь горячим патриотом, поклонником принципа национальности и национального государства, — что не мешает мне, конечно, видеть идеал международного строя в братстве свободных народов — Интернационале, — для меня представляется величайшим преступлением против России, революции и международного социализма — работа на пользу Вильгельма под флагом Интернационала97 со стороны некоторых революционных группировок, — работа на пользу и на средства Германии. Такая работа ослепленных фанатиков и негодяев, примазавшихся к революции, грозит, по моему мнению, не только существованию России, но и самой идее революционного социализма.
Я позволяю себе остановиться так долго на этом вопросе вследствие чрезвычайного интереса Комиссии к постановке контрразведки и особенно замеченного мною недоумения члена Центрального исполнительного комитета Либера по поводу моего назначения на эту должность: я полагаю, что я не менее способен руководить контрразведкой, чем бывшие партийные агитаторы русским государством. Мои ближайшие сотрудники по организации контрразведывательного отдела Министерства юстиции были даны мне П.Н. Переверзевым, именно работавшие по приведению в порядок архива б. Петроградского охранного отделения, прап[орщик] В.А. Афанасьев (Таврическая, 7, тел. 126-32) и B.C. Ко-лонтаев. Я был назначен заведующим, поименованные лица — моими помощниками, причем между нами было условлено, что мы будем действовать только сообща, коллегиально. Выработанное нами положение о контрразведыватель-
1 Слово «мне» вписано над строкой.
250
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ном отделе (довольно несовершенное и не согласованное с постановлением Временного правительства о правах и обязанностях чинов сухопутной и морской контрразведьшательной службы от 17 июня с.г.) было утверждено министром юстиции 3 июля; отдел был учрежден с ведома и одобрения Временного правительства, однако положение было утверждено лишь в порядке внутреннего управления министерством, а распубликовано не было. Тем самым контрразведывательный отдел был обречен на неустойчивость, чересчур зависел от отношения к делу министра. Мы приступили к набору служащих, к завязыванию связей с учреждениями Военного ведомства и пр., однако в самом начале этой работы организация отдела была прервана Июльским мятежом, повлекшим за собой уход П.Н. Переверзева из состава Временного правительства. Несмотря на слабость аппарата (всего 5-8 наблюдателей), отдел мог сообщить министру (и военным властям) некоторые сведения о готовящемся выступлении анархистов и большевиков. Уход П.Н. Переверзева и последовавшая быстрая смена лиц, стоящих во главе ведомства юстиции (Скарятин, Ефремов, Зарудный), обрекли отдел на бездействие, особенно при Зарудном, относившемся к отделу неблагосклонно. Столкновения с моими помощниками — людьми политически незрелыми и не способными к самостоятельной работе — побудили меня 18 или 19 июля просить управляющего министерством Скарятина об отставке, которую я, однако, по настоянию Г.Д. Скарятина, через несколько дней взял обратно, хотя с тех пор почти не работал в отделе. К тому меня вынудили, кроме внутренних трений, моя болезнь и, наконец, назначение на должность начальника контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа (28 июля).
За все время моего ближайшего участия в работе контрразведывательного отдела Министерства юстиции таковая сводилась почти исключительно к негласному наблюдению и информированию властей; самостоятельных дознаний чины отдела почти не производили. Позже (в августе) мои помощники принимали участие в ликвидации «заговора Хитрово»98. Я стоял в стороне от этого дела, считая его, по некоторым данным, несерьезным, раздутым (что впоследствии подтвердилось).
С начала августа я стал получать поручения от управляющего Военным министерством Б.В. Савинкова, а также от А.Ф. Керенского: в воздухе носились слухи о каких-то контрреволюционных монархических интригах; не оставалась без внимания и Ставка. Сам ген. Корнилов не возбуждал сомнений, но Савинков полагал, что окружающие его (Лукомский, Плющевский-Плющик1, Завойко и др.) могут толкнуть его на авантюру. Привлекал к себе внимание «Союз офицеров», во всяком случае антидемократическая организация. Поступали сведения о «Союзе монархистов» с Клерже, Дюсиметьером и капитаном II ранга Фоминым. Некоторые сведения поступали к Савинкову (и Керенскому) от меня. Большей же частью Савинков давал мне указания для наблюдения и разработки. Мое положение было нелегко: аппарат контрразведывательного отдела Министерства юстиции был слишком слаб, средствами же контрразведывательного отделения штаба округа я не мог пользоваться, так как политический розыск не может входить в круг деятельности этих военных учреждений. Тем не менее, получив от Савинкова указания относительно Завойко и Аладьина, я счел возможным установить за ними наблюдение агентами военной контрразведки: Завойко был в каких-то сношениях с известным шпионом Кюрцем, Аладьин же, по собственному признанию, прибыл в Россию с какими-
В документе фамилия указана ошибочно: «Плющик-Плющевский».
РАЗДЕЛ I
251
то странными поручениями от английских властей. Известную пользу в разработке этих данных приносил и агентурный аппарат Министерства юстиции (которым я пользовался через моего помощника прапорщика Афанасьева). Однако результаты были довольно скудны, установить какую-либо связь «Союза монархистов» со Ставкой не удалось (позже она стала ясна: Дюсиметьеру направляли офицеров из Ставки). Некоторое беспокойство внушали и бывшие великие князья Михаил и Павел Александровичи: после отъезда б. императора в Тобольск в их дворцах замечалось какое-то странное оживление, особенно по ночам. Таким образом, были основания ожидать какой-нибудь попытки переворота справа. Вместе с тем, из разных источников шли известия о готовящемся выступлении большевиков, назначались дни этого выступления и пр. Проверить эти сведения наружным наблюдением невозможно; необходимо было бы «внутреннее освещение», завести таковое и трудно, и рискованно, если не желать чистого политического розыска. Между прочим, французские офицеры сообщили Савинкову сведения (полученные из Стокгольма) о большевистском выступлении между 1—5 сентября. Аналогичные сведения тогда же попали в газеты («Новое время»99). (Позже такие же сведения были доставлены и в Генеральный штаб заграничной агентурой.) По этим данным большевистское выступление должно было совпасть с решительными военными и морскими операциями со стороны немцев. Таким образом, Временному правительству угрожал, с одной стороны, переворот контрреволюционный (реставрация), с другой — большевистский мятеж. 22 августа Савинков выехал в Ставку, имея в виду по поручению А.Ф. Керенского ликвидировать Комитет «Офицерского союза» и избавить ген. Корнилова от его влияния. Савинков взял меня с собой именно для негласного расследования на месте деятельности этого Комитета. Цель моей поездки была известна начальнику штаба Петроградского военного округа полковнику (ныне генерал-майору) Багратуни и генерал-квартирмейстеру подполковнику Пораделову. Мне было дано официальное поручение обсудить в Ставке вопрос о подчинении финляндской контрразведки штабу Петроградского военного округа. По приезде в Ставку я беседовал с Филоненкой, который сообщил мне, что еще в начале августа он чуть было не ушел в отставку вследствие своего требования удаления из Ставки генерала Лукомского и др., казавшихся ему политически опасными, нашедшими, однако, защитника в лице А.Ф. Керенского.
Я пытался завязать некоторые связи в Ставке, среди ее антидемократических элементов: я познакомился с кап. Роженко, — но сразу же убедился, что от него ничего узнать не удастся. Моя попытка возобновить знакомство с моим товарищем по гимназии Э.П. Шуберским, начальником Управления путей сообщения, не удалась вследствие отъезда этого лица (а Шуберский, как я слышал, афишировал свое контрреволюционное настроение).
Беседа с полк. Плющевским-Плющиком носила чисто деловой характер и также нимало не помогла мне в сборе сведений о настроениях Ставки. Хотя я посвятил ббльшую часть времени, проведенного в Ставке, беседам по вопросу о финляндской контрразведке, истинная цель моего приезда оказалась известна генералу Корнилову: как Савинков сообщил мне на обратном пути, Корнилов грозил арестовать меня и отдать текинцам для расстрела, если я в поисках контрреволюции стал бы производить обыски и аресты без его ведома. Мы уехали из Ставки под тяжелым впечатлением подробностей неудачи под Ригой, — ходили слухи об очищении и Двинска. На обратном пути я спросил Савинкова, не считает ли он необходимым усилить Петроградский гарнизон частями с фронта, на которые могло бы положиться Временное правительство на случай ка-
252
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ких-либо выступлений, и узнал, что он просил Корнилова направить в Петроград кавалерийские части, причем ему (Савинкову) удалось добиться замены назначенной Корниловым Тузем[ной] дивизии — дивизией регулярной.
В день отъезда из Ставки (24 августа) на вокзале я встретил В.Н. Львова, с которым я лично не знаком. Из слов б. управляющего Морским министерством В.И. Лебедева я узнал, что Львов приехал в Ставку для поступления в армию добровольцем; я вполне согласился с Лебедевым, что положение России отчаянное, если такие люди, как Львов, идут в добровольцы. Лишь позже мне стала ясна цель приезда Львова в Ставку. Около 9 час. веч. 26 августа пом[ощник] главнокомандующего войсками Петроградского военного округа А. И. Козьмин по телефону передал мне приказание министра-председателя прибыть в Зимний дворец. Здесь я увидел этого же Львова, прошедшего в кабинет А.Ф. Керенского. Стоя в соседней комнате вместе с Козьминым и замечая некоторую растерянность на лицах всех виденных мною во дворце, я спросил его, что все это значит, и узнал, что опасаются государственного переворота, м[ожет] б[ыть], ареста Временного правительства. На моих глазах В.Н. Львов был арестован. Причину ареста я узнал несколькими часами позже. Под утро я был приглашен на совещание, в котором участвовали Керенский, Савинков, Барановский, кн. Туманов и генерал Половцов. Насколько я мог судить, Керенский и Савинков стояли за решительные меры по отношению к Корнилову, тогда как Барановский, казалось, старался смягчить остроту положения, восставая, напр[имер], против посылки радиотелеграммы в армию. С утра 27 августа я находился в штабе округа, где выполнял различные поручения генерал-губернатора Савинкова и А.Ф. Керенского. По их указаниям я произвел несколько обысков и арестов лиц, заподозренных в соучастии с Корнилов[ым] и вообще в контрреволюционной деятельности (Пуришкевич, полковник Клерже, обыск у полковника Дюсиметьера, обыски и аресты в «Астории»). Я действовал по полномочию, предоставленному мне министром юстиции. Вследствие совершенно ненормальных отношений моих к контрразведывательному отделу Министерства юстиции я вынужден был действовать один или же с помощниками-добровольцами. Работа моя задерживалась также необходимостью работать в контрразведывательном отделении штаба округа. Вызванный 7 сентября управляющим Министерством юстиции г. Демьяновым, я высказал свое мнение о необходимости упразднения контрразведывательного отдела, так как в своем настоящем виде он совершенно бесполезен. По предложению управляющего министерством я представил ему на следующий день рапорт в этом смысле. Но еще 7 сентября в вечернем заседании Временного правительства100 г. Демьянов, ссылаясь на мое мнение, доложил о необходимости упразднения контрразведывательного отдела Министерства юстиции1.
Продолжаю собственноручно. Выступление ген. Корнилова было для меня полной неожиданностью, и никаких предвестников я не имел. Насколько мне известно, мои помощники по к[онтр]р[азведывательному] отд. Министерства] ю[стиции] Афанасьев и Колонтаев никаких непосредственных докладов помимо меня у Керенского и Савинкова не имели. Я наводил справки в качестве нач. к[онтр]р[азведывательного] отд. штаба округа об адресах и фамилиях членов ЦИК, имея в виду главным образом выяснение деятельности отдела международных сношений, полагая, что секретарем" является подозрительный — по шпионажу, ведущий отправку курьеров.
Далее текст показания дописан Н.Д. Мироновым. Далее фамилия неразборчива. Вероятно, «Перазич».
РАЗДЕЛ I
253
При сем прилагаю:
1) Брошюру «Новый народный главнокомандующий» с визитной карточкой Соскова1.
2) Три (3) справки о Завойко и Аладьине11.
3) Записка на телеграфном бланке без числа и без подписи на листах111.
4) Заявление о «Монархическом союзе» на 2 листах14'.
Николай МИРОНОВ Полковник УКРАИНЦЕВ М. ГОЛЬДМАН-ЛИБЕР
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 53-58. Подлинник. Машинопись. №44
Показание финляндского генерал-губернатора Н.В. Некрасова
15 сентября 1917 г.
Протокол допроса
1917г. сентября 15 дня, в гор. Гельсингфорсе член Чрезвычайной комиссии по делу о генер. Корнилове полковник Раупах допрашивал нижепоименованного, причем на предложенные вопросы он показал4:
Я, финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович Некрасов, 37 лет, православный, несудимый, по делу показываю:
О телеграмме комисарверха Филоненко относительно выяснившегося для него заговора в Ставке, каковая телеграмма была им послана на имя министра-председателя А.Ф. Керенского 31 июля, я узнал от самого министра-председателя вскоре по получении им названной телеграммы. Я не помню, однако, чтобы в передаче Александром Федоровичем Керенским мне содержания этой телеграммы шел разговор о заговоре. Насколько помню, А.Ф. Керенский говорил мне о том, что вновь назначенный комисарверхом Филоненко сразу же по прибытии в Ставку не поладил с наштаверхом Лукомским и другими чинами его Штаба. При чрезвычайно внимательном отношении А.Ф. Керенского ко всяким сведениям о контрреволюционных замыслах я не сомневаюсь, что тон А.Ф. Керенского был бы иной, если бы сообщенные Филоненко сведения носили серьезный характер. Я помню, однако, что и при этом случае, как и во многих других, я не скрыл от министра-председателя своего отрицательного отношения к сохранению Лукомского в должности наштаверха. На это А.Ф. Керенский ответил мне, что он и сам рад был бы заменить Лукомского другим лицом, но совершенно не видит подходящего для этого кандидата. Генерала Лукомского я считаю чрезвычайно умным, талантливым и прекрасно знающим организацию Военного министерства и армии человеком, но относился к нему резко отрица-
I Брошюру «Первый народный главнокомандующий генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов» см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 60 (в деле листы брошюры не пронумерованы). Объем брошюры 48 стр. Визитную карточку Соскова см.: Там же. Л. 59, 59 об.
II Справки о B.C. Завойко и А.Ф. Аладьине см.: Там же. Л. 61—64 об.
III Записку на имя Б.В. Савинкова см.: Там же. Л. 65—68.
17 Заявление о «Монархическом союзе» см.: Там же. Л. 69-70 об., 71. v Текст, выделенный курсивом, вписан чернилами.
254
дело генерала л.г. корнилова. том ii
тельно, помня ту роль, которую играл он, будучи помощником военного министра Поливанова. Переход Лукомского, бывшего одним из ближайших сотрудников генерала Сухомлинова, в сторонники сменившего Сухомлинова генералом Поливановым1 показывал, с моей точки зрения, лишь уменье генерала Лукомского приспособиться к любой обстановке, но заставлял сильнейшим образом сомневаться в искренности такого перехода. Действительно, в дальнейшем деятели общественных организаций, работавшие, как я, в Особом совещании по обороне государства, не раз имели случаи убедиться, что при внешней благожелательности генерал Лукомский на деле постоянно тормозил нашу работу, стремясь всеми способами стеснить и урезать права общественных организаций. Во всяком случае, от разговора с А.Ф. Керенским относительно телеграммы Филоненко у меня не осталось впечатления заговора, особенно потому, что в то же время я не раз слышал от А.Ф. Керенского о серьезных мерах, принимавшихся им для предотвращения контрреволюционных попыток по неизмеримо меньшим поводам. Вскоре после этого генерал Корнилов приехал в Петроград и 3 августа впервые делал сообщение Временному правительству в качестве Верховного главнокомандующего. В этом заседании я сидел, как и всегда, по правую руку Керенского, а по левую от него сидел генерал Корнилов. Во время доклада генерала Корнилова, говорившего с чрезвычайной свободой и касавшегося вопросов глубокой военной и политической тайны, у меня было впечатление, что некоторых пунктов он напрасно касается даже в среде Временного правительства, ибо это не вызывалось никакой необходимостью, а вместе с тем вводило в круг знающих лиц новых 10-15 человек. В то же время Б.В. Савинков, сидевший на другом конце стола, прислал А.Ф. Керенскому записку, которую А.Ф. Керенский показал и мне. В этой записке, насколько помню, было определенное указание на нежелательность раскрытия таких военных и государственных тайн в присутствии министра земледелия В.М. Чернова. Записку эту ни я, ни Керенский, думаю, не могли принять в смысле указания на возможность сознательного разглашения В.М. Черновым государственных тайн, но я лично понял ее как повторение неоднократно и с разных сторон высказывавшегося недоумения по поводу того, что В.М. Чернов, участник Цим-мервальдской конференции101, может горячо относиться к делу обороны государства. Я помню, что, проходя вскоре после этого к телефону мимо Б.В. Савинкова, я остановился около него и сказал, что вообще удивляюсь, зачем Корнилов без всякой надобности касается специально военных тайн. В заседании этом генерал Корнилов совершенно не затрагивал в острой форме вопросов внутренней организации армии и поднятия дисциплины в тылу, но в беседах с А.Ф. Керенским он уже ставил соответствующие вопросы. Последующий затем период до самого мятежа 27 августа Временное правительство провело, можно сказать, в постоянном ожидании кризиса в отношениях со Ставкою и в стремлениях как-либо избежать казавшегося временами неизбежным столкновения. В моей памяти особенно напряженным был период с 3 по 10 августа. В газетах появлялись секретные телеграммы Корнилова А.Ф. Керенскому раньше, чем они получались адресатом; в официальных сообщениях Ставки чувствовалась определенная тенденция, всем требованиям генерала Корнилова стремились с разных сторон придать ультимативный характер. В этих условиях членам Временного правительства стало известно, что генерал Корнилов 10 августа приезжает в Петроград для экстренного доклада своих требований по части поднятия дисциплины в армии, а также суровых репрессий в тылу. Этот внезапный приезд
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
255
накануне Московского совещания производил тяжелое впечатление, ибо подтверждал газетную кампанию, противопоставлявшую генерала Корнилова Временному правительству. При выяснении вопроса, зачем приезжает генерал Корнилов, оказалось, что его выезд состоялся по настоянию Б.В. Савинкова, так как сам генерал Корнилов считал нежелательным уезжать из Ставки в очень напряженный стратегический моменте А.Ф. Керенский о вызове Савинковым генерала Корнилова узнал уже как о совершившемся факте. Это обстоятельство и послужило основной причиной предполагавшегося в тот момент ухода Б.В. Савинкова в отставку. Вообще, в истории с требованиями генерала Корнилова Б.В. Савинков1 вел вместе с комисарверхом Филоненко свою самостоятельную линию, не совпадавшую с намерениями А.Ф. Керенского и большинства членов Временного правительства. Достаточно сказать, что вторая записка генерала Корнилова, содержавшая наиболее неприемлемые требования, была подписана также Филоненко и Савинковым, эта вторая записка стала мне известной одновременно с первой запиской, носившей подпись лишь генерала Корнилова, вечером 10 августа в кабинете А.Ф. Керенского, где после дневных переговоров Корнилова с Керенским собрались А.Ф. Керенский, я, М.И. Терещенко для ознакомления с предположениями генерала Корнилова. Мое внимание было привлечено в особенности той частью второй записки, которая касалась мероприятий в тылу — милитаризации железных дорог и промышленности. Я счел своим долгом высказать свое определенно отрицательное мнение к этой части записки, в чем был поддержан и М.И.Терещенко. Генерал Корнилов сказал на это, что ему важны результаты, а в вопросе о средствах по гражданской части он не считает себя вполне компетентным. Тем не менее он тут же подписал вторую записку, уже имевшую подписи Филоненко и Савинкова. Я отчетливо помню то тяжелое впечатление, которое создалось у меня при этой демонстрации солидарности трех человек. Что касается военной части записки, то все присутствовавшие сознавали неизбежность пойти навстречу требованиям Ставки насколько возможно больше. В последовавшем затем обсуждении Временным правительством соответствующих мероприятий накануне Московского совещания выяснилось, что принципиальная допустимость необходимых мер признавалась всем Временным правительством. В своей речи на Московском совещании А.Ф. Керенский даже менее определенно выразил положительное отношение Временного правительства к пожеланиям Ставки, чем это было им формулировано в самом заседании Временного правительства. Министры — члены партии народной свободы — были этим определенно недовольны. На Московском совещании я был только первый день его, а Корнилов приехал на второй, почему в переговорах с ним в Москве я не участвовал. Мой отъезд в Петроград был вызван определенными сведениями о готовящемся вооруженном выступлении большевиков. На этот случай признавалось необходимым мое присутствие в Петрограде как человека, знавшего в качестве участника революции, а также событий 3—5 июля все условия возможной вооруженной борьбы. Помню, однако, что уже первый день совещания в Москве начался для министров чрезвычайно тревожно. Были получены сведения о том, что Верховный главнокомандующий Корнилов вопреки уговору с членами Временного правительства приезжает в Москву на первый же день совещания и будет требовать слова вслед за представителями Временного правительства. Между тем в бытность Корнилова в Петрограде было решено, что он приедет на второй день к вечеру и выступит лишь на третий день. Известие это оказалось затем неправильным, но
1 Слова «Б.В. Савинков» вписаны над строкой.
256
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
в первый момент создало большую тревогу, ибо совпало с известием о движении к Москве казачьих полков, часть которых была задержана уже в Можайске по распоряжению командующего Московским военным округом, тогда полковника Верховского. У всех были свежи в памяти и воспоминания о приезде Корнилова в Петроград в сопровождении сильного конвоя текинцев. По-видимому, такое настроение было довольно широко распространено, так как по приезде в Петроград я слышал со слов инженера, прибывшего из Ставки, что Корнилов выехал в Москву с текинцами и пулеметами. К началу совещания вопрос о Корнилове еще не был выяснен, и я помню, что А.Ф. Керенский ехал на заседание под сильным впечатлением всех разговоров. Вернувшись в Петроград, я застал здесь полное внешнее спокойствие, но толки о возможном выступлении большевиков не прекращались, причем постоянно приходилось слышать, что в пользу выступления ведут сильную агитацию и крайние правые элементы под маскою большевизма. Тревожное настроение в этом отношении особенно усилилось после Рижского прорыва, ибо в первые моменты не было ясно, где нашим войскам удастся задержать наступление неприятеля. Еще до прорыва генерал Корнилов сообщал, что в случае удара германцев под Ригой он не надеется остановить отступающую нашу армию раньше позиций Чудского озера. При этих условиях мы должны были неизбежно считаться с появлением в Петрограде волны беженцев и дезертиров, которые могли бы повторить здесь картины Тарнополя, Калуша и Черновиц. Объявление военного положения в Петрограде при этих условиях становилось совершенно неизбежным. Нужно заметить, что подобные разговоры уже и ранее неоднократно имели место, хотя и совершенно в иной постановке. Говорилось именно о необходимости поставить беспечное петроградское население в такие условия, при которых жизнь в Петрограде перестала бы [быть] приманкою для бездельников и прожигателей жизни. Предполагалось в этом направлении прекратить увеселения, публичные собрания, рано прекращать движение по улицам, закрыть модные магазины и торговлю предметами роскоши и т.п., под каковыми мерами понимался переход Петрограда «на военное положение». Поэтому почва для введения в Петрограде военного положения была вполне подготовлена, и требования генерала Корнилова в этом смысле не застали врасплох Временное правительство. Последнее не считало лишь возможным передать Петроград — резиденцию Временного правительства — в распоряжение Верховного главнокомандующего, так как этим создавалось бы недопустимое двоевластие. Кроме того, считалось возможным, что самое объявление военного положения может послужить поводом для взрыва мятежа в Петрограде. На этот случай считалось необходимым иметь в распоряжении Временного правительства дисциплинированную военную силу для подавления беспорядков. Таким образом, вызов к Петрограду кавалерийских частей носил, так сказать, оборонительный на случай мятежа, а не наступательный — в смысле борьбы с Советами — характер. Я не помню, чтобы шла речь специально о Кронштадте, но, конечно, военное положение и предохранительные меры должны были коснуться и его. Подробности военных мероприятий, носившие технический характер, и в этом случае, как всегда, не подвергались обсуждению во Временном правительстве, но принципиально вопрос об объявлении военного положения был предрешен Временным правительством, причем одновременно было решено и выделение Петрограда в отдельное генерал-губернаторство. Эта последняя мера, несомненно, имела не только теоретический, принципиальный характер с целью избежать двоевластия, но, несомненно, и предохранительный против возможных покушений Ставки оказать давление на Временное правительство. К этому времени относится
РАЗДЕЛ I
257
поездка1 в Ставку Б.В. Савинкова, главною целью которой было урегулировать вопрос о так называемых «требованиях генерала Корнилова» в отношении тыла. По возвращении его выяснилось, что между Военным министерством и Ставкою достигнуто полное соглашение о порядке и пределах необходимых мероприятий в отношении тыла. Подробности этого соглашения я не знаю, но был совершенно спокоен, считая, что соглашение Керенского и Корнилова обеспечивает интересы государства со всех сторон.
О цели и результатах поездки в Ставку полковника Барановского мне ничего не известно. После сравнительного успокоения, связанного с благоприятными результатами поездки Савинкова, приезд В.Н. Львова и переданные им требования Корнилова явились для меня совершенною неожиданностью. 26 августа, вечером, я приехал в заседание Временного правительства, в Зимний дворец, с некоторым опозданием, о котором заранее предупредил А.Ф. Керенского. Войдя в Малахитовый зал, я увидел, что заседание еще не открыто; ко мне сейчас же подошел Б.В. Савинков, отвел в сторону и взволнованно спросил: «Правда ли, что Корнилов прислал Керенскому какой-то ультиматум и что Керенский поехал на прямой провод говорить с Корниловым?» Я ответил, что мне ничего об этом не известно, и немедленно прошел в кабинет А.Ф. Керенского. Оказалось, что последний уже посылал за мною адъютанта и встретил меня очень взволнованным, рассказывая о визите В.Н. Львова, своем разговоре с генералом Корниловым по прямому проводу и последующем разговоре с В.Н. Львовым в присутствии С. А. Балавинского, находившегося на хорах без ведома В.Н. Львова. Я помню фразу А.Ф. Керенского, которой он закончил свой рассказ: «Я им революции не отдам. Готовы Вы, Николай Виссарионович, идти со мною до конца?» Я был совершенно ошеломлен этим известием и просил дать мне хоть пять минут, чтобы вдуматься в документ и разговор по телеграфной ленте, которые А.Ф. Керенский мне передал. Через несколько минут вошел Б.В. Савинков, которому Керенский начал снова рассказывать о происшедшем, а я сказал А.Ф. Керенскому, что, конечно, пойду с ним вместе, и высказал лишь сомнение, достаточно ли определенно Корнилов подтвердил свое присоединение к требованиям, переданным В.Н. Львовым, так как при беглом чтении ленты мне не было это вполне ясно. А.Ф. Керенский тут же обратил мое внимание на некоторые места разговора по ленте, которые, по его мнению, совершенно подтверждали, что В.Н.Львов совершенно точно передал требования Корнилова. В ультимативном характере самого документа, который был подписан В.Н. Львовым, никаких сомнений у меня не возникало. Относительно первого посещения В.Н. Львова А.Ф. Керенский упомянул лишь вскользь, причем ни о каких полномочиях, которые будто бы получил от него В.Н. Львов, не было и речи. Тут же возник вопрос, когда сообщить остальным министрам о происшедшем. Так как А.Ф. Керенский должен был отдавать срочные распоряжения на случай нападения со стороны Корнилова, то он не мог немедленно прийти в заседание, и я предложил вести его пока в деловом порядке, а затем попросить министров собраться снова в час ночи и тогда доложить об ультиматуме Корнилова. Так и было сделано. Доклад Керенского произвел на министров ошеломляющее впечатление: требования Керенским чрезвычайных полномочий для борьбы с мятежом не вызвали никаких возражений. Государственный контролер Ф. Ф. Кокошкин сразу же заявил, что в таком положении, когда одному лицу передаются диктаторские полномочия, роль остальных министров совершенно меняется, ибо они делаются простыми ис-
1 Слово «поездка» вписано над зачеркнутым: «повестка».
258
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
полнителями воли диктатора, и он предпочитает вручить немедленно свою отставку. Затем и остальные министры заявили о своих отставках, тут же написав прошения и передав их А.Ф. Керенскому. Многие министры, однако, считали необходимым оставаться при техническом исполнении своих обязанностей, как бы на правах управляющих министерствами. На другой день предполагалось собраться в два часа дня лишь для того, чтобы подписать необходимые журналы о чрезвычайных полномочиях А.Ф. Керенского и о новом составе Временного правительства, который предполагалось к этому времени уже составить. После заседания я уехал на несколько часов домой, почему при отправлении телеграммы Керенского Корнилову с предложением сдать должность не присутствовал. Приехавши утром в Зимний дворец, я получил поручение от А.Ф. Керенского проредактировать1 текст объявления о совершившемся для передачи по радиотелеграфу, через телеграфное агентство и по железнодорожному телеграфу. Редакция эта была мною окончательно закончена совместно с А.М. Никитиным и, если не ошибаюсь, С.Н. Прокоповичем. Журналистам, Петроградскому агентству и по железным дорогам этот текст был передан немедленно, отправка же по радиотелеграфу задержалась по причинам, мне не вполне ясным, но зависевшим не от А.Ф. Керенского. Около этого же времени А.Ф. Керенский отдал распоряжение по железным дорогам относительно задержки эшелонов войск, двигавшихся к Петрограду. Еще раньше для передачи текста объявления А.Ф. Керенского по железным дорогам я вызвал в Зимний дворец директора канцелярии министра путей сообщения П.И. Корженевского, распоряжение же А.Ф. Керенского передал П.П. Юреневу, который до этого момента еще не передавал управление министерством никому. Получив распоряжение А.Ф. Керенского, П.П. Юренев сказал мне, что в таком случае он немедленно передаст управление старшему товарищу министра А.В. Ливеров-скому. Последний был немедленно вызван в Зимний дворец, получил распоряжение и вместе с П.И. Корженевским отправился их выполнять. Тем временем были получены ответные телеграммы Корнилова с отказом сложить полномочия, телеграмма Лукомского с отказом принять командование, и для нас всех не могло быть никаких сомнений, что завязывается настоящая гражданская война. Тем не менее, для избежания кровопролития считалось необходимым не упустить ни малейшей возможности, чем и объясняется поездка на прямой провод Б.В. Савинкова и В.А. Маклакова для разговора с генералом Корниловым. Возвращение Б.В. Савинкова пришлось ждать долго. Наконец вместо него приехали помощники военного министра Якубович и Туманов с заявлениями, что, по их и Б.В. Савинкова мнению, налицо, несомненно, недоразумение, ибо генерал Корнилов был введен в заблуждение В.Н. Львовым. На вопрос, где же сам Б.В. Савинков и лента его разговора, мы узнали, что Б.В. Савинков проехал поесть и просил до его возвращения не предпринимать никаких шагов, в частности же, еще задержать радиотелеграмму, до этого момента (часов около 7 вечера) еще не посланную. Я горячо протестовал против дальнейших оттяжек — указывал, что вся тактика Ставки указывает на полную подготовленность заговора и каждый час промедления может оказаться роковым, ибо заговорщики, несомненно, не дремлют и действуют. Тем не менее радиотелеграмма была еще задержана. Прошло около полутора часов, пока вернулся Б.В. Савинков и привез ленту разговора. Для А.Ф. Керенского и других присутствовавших министров было ясно, что все ссылки генерала Корнилова на переговоры с комиссаром Филоненко, Б.В. Савинковым и В.Н. Львовым как на
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
259
источники недоразумения не выдерживают критики перед ярким фактом открытого мятежа, определенно подготовленного и планомерно проводимого. Все колебания были оставлены, радиотелеграмма послана, и с этого момента борьба с мятежом вступила в совершенно определенные формы.
<Вписанному моей рукой «Б.В. Савинков», исправленному моей рукой «ко-миссарверхом», «генерала Корнилова», «милитаризации», надписанному моей рукой сверх зачеркнутого «поездка» верить, зачеркнутого «тех, кто спокоен, считая» и «[упо]мянул» не читать.
Бывший заместитель министра-председателя Временного правительства и министр финансов, ныне финляндский генерал-губернатор, инженер путей сообщения Николай Виссарионович Некрасов. >'
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 1-5. Подлинник. Машинопись.
№45
Протокол допроса финляндского генерал-губернатора Н.В. Некрасова
2 октября 1917 г.
Протокол допроса
1917 года октября 2 дня в гор. Гельсингфорсе член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове полковник Раупах допрашивал нижепоименованного, причем на предложенные вопросы он показал:
Я, финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович Некрасов, 37 лет, православный, не судился, по делу показываю дополнительно:
Первоначальная мысль о вызове в Петроград более надежных войск возникла по поводу получавшихся правительством сведений о большевистском движении. Вопрос этот относился к числу секретных и обсуждался11 в «закрытом заседании» Bp. правительства. По регламенту состав таких заседаний слагался исключительно из членов Bp. правительства, из управляющих министерствами111 военным и морским, и финансов, причем заменять себя товарищами в таких заседаниях министры не могли. Очень часто по14, вопросам, обсуждавшимся в таких заседаниях, решения правительства в журнал не заносились, а выполнялись тем министром, в сферу ведения которого он входил, и в пределах его полномочий. Усиление Петроградского гарнизона новым войском входило в компетенцию военного министра и Верх[овного] главнокомандующего, почему по этому вопросу и не должно было быть особого постановления «закрытого заседания». Какого именно числа обсуждался в закрытом заседании правительства вопрос о свежих войсках, я теперь сказать не могу, но знаю, что особенно острым он стал после падения Риги. Подтверждаю, что вызов новых войск ни в коем случае не преследовал наступательных целей и вызывался исключительно
I Текст, заключенный в угловые скобки, вписан Н.В. Некрасовым.
II Далее зачеркнуто: «по 3 пункту».
III Слово «министерствами» вписано над строкой. 17 Далее зачеркнуто: «эти».
260
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
ожидавшимся1 выступлением большевиков, с которым, как и вообще со всеми элементами, восставшими против Bp. правительства, ему и приходилось бы вести борьбу. О борьбе с Советами мысль в правительстве вообще не возникала, т.к. с Центральным комитетом он всегда находился в полном контакте. Однако в Петроградском Совете последнее время влияние большевиков значительно усилилось, и предположение, что часть его членов будет действовать с большевиками против правительства, казалось возможным. Если бы это осуществилось, то, конечно, действовать пришлось бы и против них.
Насколько мне известно, Савинков отправлялся в Ставку для совещания с комиссаром, имевшего место 27 августа, и обсуждения проектов г. Корнилова о предполагавшихся мероприятиях в тылу. Поручено ли ему было детальное обсуждение деятельности посылавшегося в Петроград отряда, мне неизвестно, во всяком [случае], во Временном правительстве Савинков по своем возвращении из Ставки ничего об этом не докладывал.
Когда именно мне говорил А.Ф. Керенский о своем первом разговоре с В.Н. Львовым, как и подробности этого разговора, я теперь вспомнить не могу. Помню, что в ироническом тоне он как-то сообщил мне об одном из членов Государственной Думы, сделавшем ему «заманчивые предложения», и что его заинтересовал вопрос об источнике этих предложений. Что касается второго посещения Львова, то о нем я знаю не только со слов А.Ф. Керенского, но и читал сам изложенный собственноручно Львовым ультиматум Корнилова, хотя в нем говорилось, что генерал Корнилов «предлагает», но для всех знакомых с прежними обращениями генер. Корнилова к правительству, неизменно носившими повелительный и ультимативный характер, не могло быть сомнений, что «предложение» ген. Корнилова означало не выраженное им мнение или пожелание, а являлось обращенным к правительству требованием. Такого же взгляда держались и все члены правительства, которые были ознакомлены 26 августа вечером с составленным Львовым, по предложению А.Ф. Керенского, письменным изложением требований Корнилова. Получал ли Львов от Корнилова переданные им требования и в какой форме последний их ему изложил, я, конечно, не знаю, и редакция ленты разговора А.Ф. Керенского с Корниловым во мне лично не создала твердой уверенности, что Корнилов подтвердил переданный Львовым ультиматум, но сам А.Ф. Керенский, разбирая отдельные фразы разговорной ленты, находил, что они вполне подтверждают сообщенное Львовым. Выраженное А.Ф. Керенским в одном заседании правительства желание обладать всей полнотой власти для борьбы с мятежом было обусловлено тем, что при все увеличивавшейся разнице в политических взглядах правого и левого крыла правительства обсуждение и принятие срочных мер являлось крайне затруднительным. Насколько помню, с этим соглашались тогда все члены правительства, и потому все они вручили А.Ф. Керенскому свои портфели. С этого момента он и являлся" единственным обладателем правительственной власти до сформирования нового кабинета. Сосредоточение всей полноты власти в руках одного лица и срочные меры, которые должен был принять А.Ф. Керенский еще 26 августа, обусловливались также твердою уверенностью, что г. Корнилов будет стремиться осуществить свой ультиматум при помощи вооруженной силы. В этом убеждал ультимативный характер всех предъявляемых им правительству требований, посылка Туземной дивизии и поручение командования генер. Кры-
1 Слово исправлено. Первоначально было: «ожидавшегося». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой. " Далее зачеркнуто: «фактически».
РАЗДЕЛ I
261
мову вопреки определенно выраженной Савинковым просьбе именно генерала Крымова не посылать. 27 августа около часу дня я получил распоряжение министра-председателя остановить движение всех направлявшихся на Петроград эшелонов и не исполнять могущих быть по этому поводу распоряжений Корнилова. Как я уже говорил в первом своем показании, министр путей сообщения Юренев отказался привести это распоряжение в исполнение и заявил, что передает управление министерством Ливеровскому. Последний был вызван и отправился выполнять приказания Керенского. Часов около трех дня Ливеровс-кий уведомил меня по телефону, что Туземная дивизия захватывает силой паровозы и что при таких условиях остановить движение эшелонов можно только при помощи порчи пути или устройства искусственного крушения. Я доложил об этом А.Ф. Керенскому и по его приказанию передал Ливеровскому, чтобы он не останавливался ни перед какими мерами, но добился бы остановки движения Корниловских войск. После этого под Семрино и был испорчен путь.
27 августа между 12 и 2 часами дня, до разговора Савинкова с Корниловым по прямому проводу, я вместе с Никитиным и, кажется1, Прокоповичем редактировал правительственное сообщение о текущих событиях, вышедшее за подписью Керенского.
Существование заговора подтверждалось главным образом посылкой Туземной дивизии, назначением вопреки уговору ген. Крымова и всей предыдущей политикой Ставки в отношении Временного правительства, так отдельные факты, которым раньше не придавалось значение, приобретали теперь особый смысл. Таковым фактом, например, являлась телеграмма Корнилова с демонстративной поддержкой требований Союза паровозных бригад.
Больше ничего по делу я показать не могу. Прочитано.
Зачеркнуто: «по 3 пункту», «[ожидавшегося», «фактически». Вписано: «министерствам», «[ожидавш]имся», «кажется».
Финляндский генерал-губернатор Николай Виссарионович НЕКРАСОВ 2 октября 1917 года
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 11-15. Подлинник. Рукопись.
№46
Протокол допроса вольноопределяющегося 11-го Сибирского стрелкового запасного полка Н.М. Палутиса
IS сентября 1917 г.
Протокол допроса свидетеля
1917 года сентября 18 дня в гор. Петрограде Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генер. Корнилове и др. допрашивала нижепоименованного, который на предложенные ему вопросы показал:
Я, вольноопределяющийся 11-го Сибирского стрелк[ового] полка Николай Михайлович Палутис, 26 лет, православный, не судился.
1 Слово «кажется» вписано над строкой.
262
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.