ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
По делу показываю:
22 июля 17 года я, получив отпуск из своей части, прибыл в гор. Петроград, где поселился у своих знакомых. Накануне отъезда А.Ф. Керенского в Москву, число теперь точно не помню, днем я вместе с женой, тогда еще невестой, и ее матерью зашли в новую Европейскую гостиницу на Троицком проспекте, чтобы навестить знакомых моей жены, фамилию которых не помню. Знакомых этих дома не оказалось, и мы стали их ожидать. В соседнем номере шел громкий разговор нескольких человек, осуждавших и даже ругавших Керенского. Там говорили о Корнилове, хвалили его и находили, что если ему удастся «это» провести, то он будет президентом. Заинтересовавшись этим разговором, я вышел из комнаты, подошел к двери соседнего номера и стал подслушивать. Разговоры о Керенском и Корнилове того же характера продолжались. Тогда я нагнулся и стал подсматривать в скважину замка, причем увидел одного офицера в обер-офицерском чине, одного студента, одного штатского и одного в гимнастерке. Все они сидели у стола, на котором лежала кипа бумаг, которые студент читал на немецком языке. Студент по внешнему виду был еврей. Немецкого языка я не знаю и потому сказать, какого содержания были бумаги, я не могу. Не дождавшись1 возвращения наших знакомых, мы ушли, а на другой день я явился в Зимний дворец, где добился личного разговора с А.Ф. Керенским. Узнав обо всем мною слышанном, он мне дал письмо на имя Н. Дмитриевича] Миронова, заведовавшего контрразведывательным бюро. Явившись к нему в тот же день, я вручил ему письмо, причем ни ему, ни Александру] Федоровичу] Керенскому фамилии лиц, подозревавшихся мной в заговоре Корнилова, я назвать не мог. Миронов мне ответил, что политическим сыском он не занимается, и указал, что по поводу моего заявления он переговорит с А.Ф. Керенским и с Борисом Викторовичем Савинковым. По предложению Миронова я явился к 12 ч. вечера в дом военного министра на Мойку 67, просидел там до четырех часов утра, но ни Савинковым, ни Мироновым принят не был. По указанию курьера я должен был на другой день в пять часов вечера позвонить Миронову, что я и сделал, но получил ответ, что он и Савинков уехали в Ставку и примут меня по возвращении. Несколько дней спустя я звонил Миронову по телефону, который сообщил мне, что Савинков по моему доносу ничего сделать и предпринять не может. После этого я еще неоднократно звонил Миронову, но он меня просил им не надоедать. Тогда я отправился к А.Ф. Керенскому, но свидания с ним не добился и пошел к полковнику Туган-Бара-новскому, направившему меня к полк.11 Пораделову, генерал-квартирмейстеру штаба Петр[оградского] в[оенного] округа. Пораделов сам со мной не разговаривал, а выслал какого-то штабс-капитана, который также со мной разговаривать не стал и приказал прийти на другой день, но я больше в111 контрразведывательное бюро не пошел.
Когда я первый раз был принят А.Ф. Керенским, он приказал мне зайти к нему по возвращении из Москвы, а на мое указание, что у меня кончается отпуск, приказал продлить мне его на один месяц™. Отсрочка эта истекла уже 15 сентября, и я сообщил об этом полк. Барановскому, когда был у него 13 сентября. Полковник сказал мне, что по закону за просрочку в семь дней я не отвечаю, и я остался в Петрограде, т.к. решил добиться свидания с А.Ф. Ке-
Далее зачеркнуто: «знака». Далее зачеркнуто: «Погорелову». Далее зачеркнуто: «штаб округа». Далее зачеркнуто: «Отпуск».
РАЗДЕЛ I
263
ренским, на что рассчитывал, т.к. получил от него в присутствии его адъютанта Ковалько приказание явиться по возвращении его из Москвы. Больше ничего по делу показать не могу.
Прочитано. Зачеркнуто: «знако», «Погорелову», «из того округа», «отпуск».
Николай ПАЛУТИС Член комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 48-50. Подлинник. Рукопись.
№47
Показание полковника Генерального штаба Ю.П. Плющевского-Плющика
2—4 сентября 1917 г.
Протокол
2—4 сентября 1917г. Чрезвычайная комиссия для расследования дела о генерале Корнилове и его соучастниках на основании положения о Комиссии допрашивала нижепоименованного, и он показал:
Юрий Николаевич Плющевский-Плющик, 40 лет, православный, под судом не был, полковник Генерального штаба, проживаю при Ставке Верховного главнокомандующего.
Должность второго генерал-квартирмейстера я принял, кажется, 3 июня с.г.1 В компетенцию моего Управления входили следующие вопросы: служба Генерального штаба, личный состав, переводы, назначения, исторические и военно-научные вопросы, т.е. описание сражений, сбор исторических] документов, разработки и составление инструкций, уставов, наставлений, контрразведка и, наконец, политическая жизнь армии. Службой Генерального штаба (III от-д[ел]) ведал полков. Киященко, истор[ической] частью (IV отд[ел]) — полков. Капустин, к[онтр]разведкой — полков. Терехов и, наконец, политикой (Особое] делопроизводство]) — полковник Сахаров. К данному процессу какое-либо отношение может иметь лишь деятельность Особого делопроизводства, а потому об остальных в моем показании мне вряд ли упоминать придется.
Вопросы стратегические, вопросы передвижения, сосредоточения и перевозки войск, меня совершенно не касались, и так как представляли область секретов, то узнавал я о них совершенно случайно и сведения мои имели отрывочный характер. Также не касались меня и вопросы высшего командования и управления. Разговоры по аппарату с министрами хранились не у меня в Управлении, и о них я узнавал тоже случайно. О разговорах А.Ф. Керенского, Савинкова, Львова, имевших такой фатальный и решающий характер, о всем деле я тоже узнал уже после 27-го частью из приказов и воззваний, частью из разговора с генералами Лукомским и Романовским. Издание и писание приказов и воззваний уже шли помимо меня, и кто их писал, я до сих пор не знаю. Один только приказ, кажется № 897, был продиктован мне генер. Лукомским и после моего редактирования вышел с пометкой моего Управления. Приказ этот относился к войскам и излагал всю историю конфликта. Из этого приказа
1 Слова «с. г.» вписаны над строкой.
264
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
я и узнал, кажется, первый раз, более-менее подробно, как и что было. В общем, характеризуя мою роль во всем этом деле, я смог бы выразиться кратко: «До 27-го я ничего не знал, а после 27-го моя деятельность тоже прекратилась, т.к. фронты поддерживали с нами связь лишь по определенным вопросам». Такое мое положение объяснялось главным образом тем, что я не пользовался доверием генер. Корнилова и лиц, непосредственно его окружающих. Я имел сведения, это мне говорил генер. Лукомский, что два раза поднимался вопрос о моем отчислении из Штаба. Генерал Лукомский, знавший и уважавший меня, категорически протестовал и даже ставил мой уход в зависимость от своего. Генерал Лукомский также долго не пользовался доверием, тяготился этим и, кажется, пошел на открытое объяснение. После этого объяснения генер. Корнилов, кажется, стал больше доверять ген. Лукомскому. Думаю, что вся кампания как против меня, так и против Лукомского велась главным образом комиссаром] Филоненко. Лукомский ему мешал как человек сильной воли и глубоко порядочный, а я как человек искренно уважающий и близкий к Лукомскому. Мне было известно, что мне Филоненко, например, ставит в вину мою якобы близость к семье Керенского. Как пример приводился случай, что я, вычеркивая телеграмму Лембича о каких-то якобы загадочных целях одного из приездов генер. Барановского, «побелел как полотно». Я помню, что меня просто поразила наглость этой телеграммы, и я не думал бледнеть или белеть, просто вычеркнул ее, сказав: «Охота Вам печатать всякую ерунду?» Потом я уже узнал, что Филоненко оценивал приезд Барановского как разведку возможности А.Ф. Керенскому принять на себя верховное главнокомандование. В тот приезд я Барановского не видал, с ним не говорил и искренне верю, что он приезжал перевезти больного отца. Меня поразило тогда, поражает и теперь, что, с точки зрения комиссара Bp. правительства, близость кого-нибудь к министру-председателю ставится в вину. Убежден, что так же на это смотрел и генерал Корнилов, рассказавший об этом генер. Лукомскому, вероятно, как факт, заслуживающий улыбки. Так или иначе, но недоверие это я чувствовал и уже из самолюбия не навязывался. Генерал Лукомский, всегда ко мне прекрасно относившийся, вероятно, не желал ставить меня в неловкое положение, обставив мою службу так, что мне и не приходилось соприкасаться с такими вопросами, которые это неловкое положение могли бы создать. Неосведомленность свою я объясняю еще тем, что все свободное время я проводил дома и почти не соприкасался с офицерством, кроме двух-трех человек, часто у меня бывавших. Сам я к политике никак не стремился и получил полное к ней отвращение еще с первых же дней революции, когда в силу обстоятельств и моего служебного положения (я был тогда и.д. генералом для поручений при Деген-верне) мне пришлось быть товарищем председателя в Офицерско-солдатском союзе102. Повинность эту я нес 5 недель и довел себя до ночных кошмаров. Союз этот теперь уже не существует, а я вышел из него недели за две до его закрытия. Из всего изложенного явствует, что о каком-либо заговоре я не знал, знать не мог да и не особенно в него верю. Думаю, что политическая атмосфера России слишком насыщенна. Вспышки возможны ежеминутно, ориентироваться же, особенно человеку, политикой не интересующемуся, во всех направлениях и течениях очень трудно. Я убежден, что в феврале был лишь переворот. Власть от одного класса перешла к другому, а так как власть по самой природе своей должна стоять вне класса и партии, то, следовательно, революция, со всеми ужасами, ей присущими, еще впереди. Относительно характера выступлений генерала Корнилова могу сказать лишь то, что я мог вывести из телеграммы и разговоров после 27-го августа. Мне, безусловно, ясно, что генерал Корнилов
РАЗДЕЛ I
265
существующий порядок ниспровергать не собирался, возвращаться к старому тоже не хотел, а желал лишь дать России твердую власть при помощи министерства нового состава и отвечавшего только перед всем народом и своей совестью. Мне было ясно, что в этих своих намерениях до утра 27-го он определенно шел в полном согласии с А.Ф. Керенским и Савинковым и считал невозможным министерство без их участия. Правительство, в лице, по крайней мере, этих его представителей, знало о каждом шаге генерала Корнилова, и такие действия, как сосредоточение корпусов, конечно, не могли производиться тайно. Все распоряжения проходили не по моему Управлению, но я убежден, что о них правительство знало, знало также, что корпуса эти армию не ослабляют, так как перевозятся с юга в наиболее опасный (в стратегическом отношении) северный район. Намерение А.Ф. Керенского и Савинкова 28-го быть в Ставке, приезд Львова, разрыв Львова, Керенского и Корнилова 26-го — все это носит характер чего-то ужасного, кошмарного, безнадежно неисправимого. Кому и зачем все это было нужно, я затрудняюсь сказать. Свершилось что-то фатальное и роковое... Погибнет масса лучших людей, погибнет, вероятно, и Россия, и только беспристрастная история установит, на чью голову должна пасть кровь невинных и слезы жен и детей.
Перехожу теперь к более подробному описанию деятельности моего Управления. Как я уже сказал, хоть некоторое отношение к данному процессу может иметь только работа Особого делопроизводства, ведающего политической жизнью армии, под понятием «политическая жизнь» я разумею организацию армии на новых началах, т.е. деятельность войсковых комитетов и деятельность комиссаров. Через это делопроизводство проходили как отдельные донесения о всяких эксцессах, так и еженедельные сводки о том, что делается в армии. Весь этот материал давал ужасающую картину полного развала. С болью в сердце я видел, что армия разлагается, что армия погибнет, если уже не погибла. Причины этой гибели заключались: 1) в полном отсутствии дисциплины, 2) в полном отсутствии власти и падении всяких авторитетов, не исключая и религию, 3) в политике и преступной агитации. Большевизм, своеобразно понятый темной массой с точки зрения чисто шкурной, сделал свое каиново дело, свалил русского колосса, и нет теперь такой силы, которая могла бы воссоздать разрушенное. Офицерский состав бессилен что-либо сделать. Мы связаны долгом и совестью, мы взываем к подчинению и порядку, но слова наши заглушаются криками тех, кто обещает ему не принадлежащее, кто настаивает только на правах, забывая об обязанностях, кто потворствует животному инстинкту под видом раскрепощении духовной личности человека. Оружие слишком неравное для того, чтобы, принимая во внимание нашу некультурность, сомневаться, на чьей стороне будет победа. Еще нет года, что я сдал полк, которым честно командовал. Я искренне любил солдата, люблю его и сейчас, и тем больнее и невыносимее мне видеть то, что сделали в армии чужие для нее люди. Месяц тому назад я еще рассчитывал, вернее, надеялся, что дело еще поправимо, если нам удастся: 1) восстановить дисциплину и 2) восстановить в армии единовластие строевых начальников. Я не самообольщался и в действие магической палочки не верил. Я думал и утверждал, что сразу сломать нельзя, но что долг каждого честного офицера вести работу так, чтобы приемлемым было все, что этим двум принципам отвечает, а неприемлемым — все, что им противоречит. Я полагал, что комитет должен быть сохранен, но без исполнительной власти и как орган, действующий в определенных рамках и подчиненный начальникам, а что институт комиссаров должен иметь место только при условии, что комиссары будут помогать начальникам оздоровить армию всеми имеющи-
266
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
мися у них средствами, будут1 способствовать постепенному переходу власти в руки тех, кто ведет войска в бой и кто управляет ими в бою.
16 июля происходило совещание в Ставке под председательством А.Ф. Керенского. Присутствовали: М.И. Терещенко, Савинков, генер. Деникин, Клембов-ский, Алексеев, Рузский и другие. Картина состояния фронтов была нарисована ужасная, но каких-либо реальных выводов о том, как оздоровить армию, как поправить дело, не указывалось. Разъехались с тяжелым чувством, но ничего не решили. Я долго думал над этим вопросом и пришел к выводу, что материал так или иначе обработать надо, и к приезду ген. Корнилова, т.е. к 23 июля, подал доклад наштаверху о тех мероприятиях, которые необходимо провести для оздоровления армии. Через некоторое время доклад этот попал к генер. Корнилову, был им просмотрен и возвращен мне с резолюциями и приказаниями составить подробную записку Bp. правительству. Записка была готова к 1 августа, рассмотрена в заседании у генер. Корнилова при участии некоторых н[ачальни]ков Управления, а 3 августа генер. Корнилов повез ее в Петроград для представления Bp. пр[авитель]ству. Записка эта, даже подлинная с пометками на ней не то Савинкова, не то Филоненко, равно как и мой доклад, находятся в делах Ос[обого] делопроизводства, а потому я ее излагать не буду. Сравнивая эти два документа, можно прийти к выводу, что в ней мое и что прибавлено по приказанию начальства. В поездке этой в Петроград я не участвовал. Ездил генерал Романовский. Из рассказов его я понял, что доклад правительству не читался, а попал в руки Савинкова, который должен был разработать согласительный проект доклада, сглаживающий некоторые разногласия между Ставкой и Военным министерством. Что произошло за это время между Корниловым и Керенским и между Керенским и Савинковым, я не знаю, но знаю только, что предполагалась вторая поездка в Петроград, что она то отменялась, то нет, что 10-го было приказано меня послать в Москву, куда я командировался на Государственное совещание представителем Ставки, и знаю, что в конце концов, кажется, 9-го мы все-таки поехали в Петроград, собравшись как-то слишком неожиданно. Ходили слухи, за достоверность которых не ручаюсь, что Савинков, а может быть, [и] Филоненко просто умоляли Корнилова поехать и были в этом оба и сильно заинтересованы. Итак, 9-го мы выехали. В дороге меня пригласил генер. Корнилов к себе, и здесь я первый раз имел ему доклад в течение около часа. Доклад сводился к делам уставной комиссии, которая созывалась в Ставку, и записке, поданной правительству. Особенно существенного значения разговор наш не имел. Кажется, в Павловске к нам в поезд сел Филоненко, а в Петрограде мы были встречены Терещенко и Савинковым. Эти три лица о чем-то долго совещались с генер. Корниловым, а потом мы поехали в Зимний дворец к министру-председателю. Здесь выяснилось, что приезд наш был, кажется, желанием не А.Ф. Керенского, а исключительно Савинкова и Филоненко. О чем Корнилов совещался с Керенским, я не знаю. Говорили около часу. Ввиду того, что Савинков в это время подал в отставку, чувствовалось наличие какого-то конфликта, но в чем он заключался, для меня ясно не было. Из Зимнего дворца мы поехали к Савинкову на Мойку 67. Там генер. Корнилов опять совещался с Савинковым и Филоненко, но я был приглашен лишь за несколько минут до конца. Генерал Корнилов дал мне бумагу и сказал: «Просмотрите скорее этот доклад и скажите, в чем он расходится с нашим». В своем распоряжении я имел очень мало времени, но тем не менее даже при беглом просмотре мне удалось установить,
Далее зачеркнуто: «помогают начальникам подобрать в свои руки».
РАЗДЕЛ I
267
что савинковский проект по внешности очень похож на наш, но там, где мы стараемся поднять власть начальников, в его варианте все усилия направлены к поднятию авторитета комитетов или комиссаров. Местами прямо в нашей фразе вместо слова «начальник» ставилось слово «комиссар» и т.д., что, конечно, сводило на нет идею проекта, нами разработанного, что я здесь уже и высказал. Савинков почти молчал, а Филоненко много и взволнованно доказывал, что это только первый шаг и что далее мы пойдем вместе. Все усилия и Савинкова, и Филоненко были направлены к тому, чтобы Корнилов подписал проект, что тот и сделал, но, по-видимому, не очень охотно. Подписанный проект мы взяли с собою, а вечером повезли его в Зимний дворец на заседание трех министров: Керенского, Терещенко и Некрасова. Перед заседанием уже во дворце ко мне прибежал Филоненко и указал на настоятельную необходимость сегодня уже вручить этот проект правительству. На этот раз на заседание был приглашен и я, причем мне было приказано прочесть записку Савинкова. Ознакомившись с ней, таким образом, более подробно, я все-таки остаюсь при своем мнении. При проведении ее в жизнь она "неизбежно вызвала бы большие трения, но как тенденциозный компромисс успеха не имела бы. Кроме того, в ней были затронуты вопросы, совершенно не входящие в компетенцию главковерха, как, например, подробности устройства жизни заводов и железных дорог на началах милитаризации и т.п. По существу проекта возражали все три министра, и главным образом против его «невоенной части», которая подвергалась жесткой критике. Я вынес впечатление, что относительно мероприятий, намеченных для армии, почва вполне благоприятная, и не только для проведения проекта савинковского, но и нашего. Вопрос, по-видимому, сводился ко времени и порядку постепенности, в котором должны эти мероприятия проводиться. Кто-то из министров даже высказал большие симпатии нашему проекту, после чего генер. Корнилов предложил оставить для рассмотрения не савинковский доклад, а копию нашего. Копия эта у меня была, и приказание я исполнил. По окончании заседания мы поехали на вокзал. Там нас опять встретили Савинков и Филоненко. О чем они говорили с генер. Корниловым, я не знаю, но через несколько минут я был приглашен в вагон, и мне было лично приказано запечатать савинковский доклад в пакет и, адресовав на имя м[инистра]-председателя, передать Савинкову. И это приказание я исполнил, передав пакет не отходившему от меня Филоненко. В Могилев мы прибыли 11-го, а 12-го должны были ехать в Москву. На обратном пути я еще раз имел разговор с генер. Корниловым и еще раз докладывал ему мою точку зрения на савинковский проект. 12-го мы уехали в Москву. Перед отъездом я получил приказание отправить министру-председателю телеграмму, написанную рукою ген. Корнилова, которой он ходатайствует о неувольнении в отставку Филоненко ввиду его высокополезной деятельности. Телеграмму эту я отправил около 7 вечера. Забыл сказать, что когда мы возвращались из Петрограда, то генер. Корнилов приказал мне составить проект его речи в Москве. По пути в Москву я этот проект и составил, проводя ту мысль, что для спасения армии необходимы: 1) дисциплина и 2) единоначалие строевых начальников. Проект этот мною был подан 13-го (кажется), но использован он не был. То, что говорил генер. Корнилов, составлял ему, кажется, Завойко, Голицын и, может быть, даже Филоненко. Лично я совершенно от всего этого отстранился и был в Москве скорее на ролях статиста. Московская встреча на меня произвела хорошее впечатление. Говорили, что было бы еще лучше, если бы не противодействия Верховского. В чем его обвиняли, я особенно не интересовался, так как в изъявлении разных восторгов толпою давно изверился. Из Москвы уехал с тя-
268
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
желым чувством. Я видел, что к водопаду слов, до сего сказанных, прибавился еще океан и что бедной России от этого лучше не будет. 15-го мы вернулись в Ставку, и за период до 24-го, кажется, все было спокойно. Был здесь генер. Крымов. Зачем он здесь, я точно не знал. Его назначение хранилось в тайне даже от меня. Мне говорили, что он предназначается командующим 11-ой армией, а пока, кажется, он сам говорил, работает над реорганизацией конницы. Впервые я узнал о его назначении командующим Петроградской армией от генер. Дитерихса, кажется, 25-го. Я был этим удивлен, потому что еще во время первой поездки в Петроград мне генерал Корнилов (это было, кажется, 9-го) говорил, что он предполагает осуществить давнишний проект уничтожения Сев[ерного] фронта и что командармом Петроградской армии предполагает назначить Лечицкого. Этот, может быть, незначительный факт назначения Крымова еще больше убедил меня в том, что начальство не желает посвящать меня в область вопросов, лежащих вне моей компетенции, а сам я не считал возможным навязываться, хотя бы из самолюбия. Таким образом, сказать, когда и почему поднялся вопрос о выделении Петроградской армии, я не могу. Как офицер Генер[ального] штаба полагаю, что такое мероприятие имело смысл и с точки зрения стратегической, особенно ввиду полной неустойчивости наших войск вообще и на Северном фронте в особенности.
24-го в 12 час. дня было назначено заседание по вопросу о комитетах и комиссарах. Положение составлялось в кабинете военмина. Корнилов просил, чтобы за два дня обсужденный проект был предоставлен ему, но это исполнено не было, и проект, говорят, объемом в 112 страниц, был привезен Савинковым 24-го и дан генералу Корнилову всего на несколько часов для беглого просмотра. На совещание съехались представители командного состава, комиссары и председатели комитетов фронтовых и армейских. Представители комитетов и комиссары приехали раньше и в течение 23-го имели частные совещания. Совещались также и 24-го до общего собрания. Когда мы, представ [ители] ко-м[андного] состава, прибыли на заседание, то нас еще в зал не пустили, так как частное совещание не было окончено. Офицеры, т.е. представители командного состава, прибыли в срок и никаких частных совещаний не устраивали, так как ни я, и никто из них не были ознакомлены с тем, что нам предстоит рассматривать. Когда генерал Корнилов рассматривал проект с Савинковым, то я приглашен не был, и мне только ген. Лукомский сказал, что главковерх оспаривает некоторые положения проекта и даже пришел к соглашению с Савинковым. Было, например, решено, что право отзыва, назначения, аттестации командного] состава комитетами и комиссиями] будет выкинуто и даже не прочтено на заседании. Первое заседание общее состоялось в 121/г часов и до двух прошло в чтении гр. Толстым общего положения. Вступительное слово сказал Савинков, кажется, призывал всех к объединению. Из доклада Толстого выяснилось, что зачеркнутые места им, по-видимому, были прочитаны, так как проект производил впечатление, что он читается целиком. В 2 часа был объявлен перерыв до четырех, и председательствующий Филоненко заявил, что в четыре часа начнутся прения, причем от каждой группы он допускает не более двух офицеров. Офицеры заявили, что они еще не сговорились и не выработали общей точки зрения, на что им было отвечено, что они за это сами ответственны, так как другая сторона уже устала сговариваться. Это произвело нехорошее впечатление на офицеров, и они решили сейчас же собраться в помещении Офицерского союза и обсудить, как поступать в дальнейшем. На это совещание поехал и я. Должен сказать, что лучших людей армии и фронта прислать не могли. Здесь были два генерала, несколько офицеров Генер [ального] штаба, и
РАЗДЕЛ I
269
большинство остальных — с высшим юридическим образованием. Наскоро со-организовавшись, мы выбрали председателем генерала Чайковского и сейчас же решили, что раньше завтрашнего дня наши ораторы выступать не могут. Из обмена мнений выяснилось, что все как один свидетельствуют, что армия умирает, если уже не умерла, и что мы честно должны заявить о тех мероприятиях, которые надо провести, и о недостатках проекта, бегло и выдержками нам прочитанного. Было решено, что от командного состава будут говорить Генерального штаба полковник Новиков и капитан Аметистов. Речи должны носить характер декларативный. Новикову была предложена общая часть, устанавливающая точку зрения командного] состава, а Аметистову — детали проекта, нам прочитанного, и наши возражения, насколько таковые можно делать лишь при беглом ознакомлении. Так как мнения относительно общей части расходились, и были даже такие, которые считали необходимым немедленное закрытие армейских и фронтовых комитетов, то я выступил с предложением о необходимости согласовать нашу точку зрения с точкой зрения главковерха. Изложив собранию все, что я знаю, я тем не менее не желал допускать в столь серьезном деле каких-либо ошибок или недомолвок, предложил выработанную резолюцию предложить сначала на одобрение главковерха, для чего я могу испросить аудиенцию для некоторого числа из приехавших офицеров. Со мною все согласились. Аудиенцию я испросил, и таковая была назначена на 9 l/i ч. утра 25-го. В связи с этим мы решили, что наше выступление раньше 10-ти утра 25-го быть не может. Аудиенцию испрашивал я лично, и когда входил к главковерху, то встретился с выходящим Савинковым. Кажется, при выходе я в зале видел статского господина, который, как мне сказал адъютант Долинский, оказался Львовым. Припоминаю, что еще раз я видел этого Львова в тот же день в помещении Офицерского союза, куда я приехал на указанное выше совещание с представителями командного состава. Что там делал Львов, я не знаю. Заседание в этот день в 4 часа не состоялось, а было отложено до 9-ти, вследствие чего мы получили еще несколько часов для частного совещания. Это время нами было использовано для составления декларированных речей. Речи эти потом были напечатаны на машинке и имеются в делах Особого делопроизводства. Представление состоялось утром 25-го. В этот же день на заседании говорили наши представители, выступал и генерал Корнилов. Речь Корнилова на нас, офицеров, произвела очень сильное впечатление, особенно своею решительностью и уверенностью. Охарактеризовав положение России, он твердо заявил, что не время теперь спорить и раздорить1, что рассматриваемый проект ведет не к оздоровлению армии, а окончательному ее разложению и что он, как Верховный главнокомандующий, с ним не согласен. После речи Корнилов вышел. Несколько секунд царила гробовая тишина. Филоненко пошел провожать его. Левые оправились первые и уже начали журжать11. Вошел Филоненко и тоже в дополнение речи глав[ковер]ха сказал несколько сильных слов. Мне казалось, что он говорит убежденно, искренне болеет за погибель родины, и мое первое желание было пойти и пожать ему руку. Я этого, однако, не сделал. В общем, и это совещание ни к чему не привело. Еще раз убедились, что н[ачальни]ки по долгу совести не могут отдать то, без чего нельзя воевать, т.е. власть. Комитеты стараются захватить, что им еще не предоставлено законом, а комиссары лавируют, придерживаясь более комитетского берега. Забыл сказать, что генер. Корнилов прочитанные Новиковым и Аметистовым речи одобрил и утвер-
I Так в тексте.
II Так в тексте.
270
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
дил, сказав, что с проектом он знаком лишь мельком, но что и при беглом обзоре много недостатков бросилось ему в глаза, и это против них он протестует и будет протестовать. Комиссия 26-го закончилась, я облегченно вздохнул и был рад, что все обошлось без особенного скандала. Наступило утро 27-го. По обыкновению, к 9 часам я прибыл на службу и прошел прямо в кабинет генерала Романовского, как это делал и всегда. На вопрос, что нового, я получил ответ, что генерал Корнилов смещен и что для окончательного решения он выговорил час времени. Я был поражен. Это было слишком неожиданно. Через несколько минут к нам в комнату вошел генер. Лукомский и сказал, что от принятия должности главковерха он отказывается и посылает, вероятно, известную следствию телеграмму. Все мы невольно задавали вопрос, что будет дальше... Ответом послужили последующие события. Их я излагать не буду, потому что они выяснены из показаний тех, кому пришлось быть непосредственными исполнителями. Лично моя деятельность почти прекратилась. На фронтах установлена была комитетская цензура телеграфа, и нам передавали только то, что не имело существенного значения. Я являлся на службу каждый день, но работы не было, и мне оставалась только роль стороннего наблюдателя так же, как, вероятно, и остальным начальникам отделов. Что касается Офицерского союза, то я долго не вступал в состав его членов и записался только в конце июня, внеся 25 р. единовременно, и обязался вносить по 5 руб. помесячно. Записался потому, что уж очень хорошие и честные люди входили в его состав, и я был убежден, что ничего дурного они сделать не могут. Ни на одном заседании Союза я не был и делами его совершенно не интересовался. Еще раз могу подтвердить в объяснение сего, что питаю и питал болезненное отвращение ко всякой политике и общественности, в особенности после 5-недельного пребывания в составе Офиц[ерско]-солдатского союза, о котором говорил выше.
Вот все, что я могу сказать по этому делу. Виновность свою категорически отрицаю и думаю, что арест мой основан на недоразумении. За весь период с 27-го ни одного документа за моей подписью, относящегося к данному делу, не отложилось. Все сказанное могут подтвердить мои подчиненные, которых я и прошу допросить. Распоряжений мною тоже никаких не отдавалось. Приказ № 897 (кажется), продиктованный мне генер. Лукомским, переписывался у меня в Управлении, а для печатания и рассылки был отослан в Управление дежурного генерала, как это и всегда делается с приказами. В установлении особого положения я тогда участия не принимал. Цензура части телеграмм тоже шла мимо меня, и я их в руках не имел. Правдивость моих показаний могут также подтвердить генералы Лукомский и Романовский.
На вопрос, начато ли было все это дело единолично генер. Корниловым или нет, точно ответить не могу по неосведомленности. Из тех документов, которые мне случайно пришлось видеть, у меня составилось убеждение, что до утра 27-го генер. Корнилов шел вместе с А.Ф. Керенским и Савинковым. По получении роковой телеграммы генер. Корнилов вправе был думать, что здесь произошло какое-то фатальное недоразумение, которое выяснится и уладится. Может быть, этим обстоятельством и следует объяснить его решение. Полагаю также, что на решение такого сильного человека, как он, вряд ли кто мог влиять. Генерал Лукомский фактически не мог бы все равно принять от генерала Корнилова должности. Я думаю, что его бы немедленно арестовали и произошло бы нечто невероятное, т.е. раскол и междоусобие в самой Ставке. Я глубоко убежден, что если все обошлось благополучно на фронте, то только потому, что этого раскола в Ставке не произошло. Оперативное руководство не прерывалось так же, как и другие функции управления. Отпала только полити-
РАЗДЕЛ I
271
ка. Ареста начальника Штаба или одного из начальников Управления достаточно было бы, чтобы вызвать междоусобицу, а может быть, и резню в городе. Неминуемо гарнизон бы разбился на корниловцев и его противников, и последствия были бы непоправимы.
Полковник Юрий Николаевич ПЛЮЩЕВСКИЙ-ПЛЮЩИК
Член Комиссии Н. КОЛОКОЛОВ Полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 55-66. Автограф.
№48
Протокол допроса прапорщика Корниловского ударного полка Н.М. Путилина
4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 4 дня член чрезвычайной комиссии по расследованию дела о генерале Корнилове и др. полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля.
Прапорщик Корниловского ударного полка Николай Митрофанович Пути-лин, 21 года, православный, не судился, показал:
Основная идея нашего полка — удар, а не политика, и о политике у нас мало говорили. После последних боев мы укомплектовывались в Проскурове. Укомплектование не было еще окончено, когда нас повезли на север в район Нарвы для боевых операций. Об этом был отдан приказ. По пути на Север в Могилеве нас высадили. Кто говорил, что для окончания укомплектования, а некоторые говорили, что для смотра генерала Корнилова. Это было 26 августа. .27 августа в 2 часа дня был смотр, и тут нам генерал Корнилов сказал, что Bp. правительство] ему предлагает сдать должность, но что заменить его некому, поэтому он остается на посту и приглашает Bp. правительство] приехать к нему. Относительно причин требования Bp. правительства] сдать пост он сказал приблизительно то, что потом было изложено в воззвании его «По линиям железных дорог». Затем он спрашивал, готовы ли мы поддержать его. Все кричали «ура!». На этом же смотру был и Георгиевский батальон и речь была одна сразу к обоим полкам. В крике «ура!» принимали одинаковое участие и те и другие.
Я категорически заявляю, что для нас это было полной неожиданностью. До этого момента ни командир полка, ни офицеры, ни солдаты не говорили, что целью нашего прихода могла быть поддержка чего-либо подобного. Мы разошлись и стали нести службу патрульную в городе и на вокзале. За городом службы, насколько я знаю, не несли, никаких окопов не рыли. Пулеметов у нас 24, я сам состою в пулеметной команде. 2 пулемета всегда были с дежурной ротой и ночью располагались в саду дома, где стоял полк. Кроме того, в каждой из трех пулеметных команд по два пулемета оставлялись дежурными, но находились в командах. Никуда за город, никуда на крыши домов и церквей пулеметов не ставили.
Газет почти нельзя было получить, продавались по цене, доходящей до 6 рублей. Первые две газеты до нас дошли 29-го и 30-го, и тут мы впервые узнали о положении более подробно. 30-го числа было официально расклеено распоря-
272
.ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
жение правительства о неподчинении генералу Корнилову, то же самое1, в этот же день стали разбрасываться и распространяться об этом воззвания. В этот же день нас, пять человек офицеров, через товарища председателя11 полкового комитета собрано полковое собрание, и на нем решили осветить события. Начали с чтения газет.
27-го числа настроение было всецело в пользу генерала Корнилова. Так было и 28-го и 29-го, что поддерживалось большинством офицеров и солдат, веривших в безупречную честность и доблесть генерала Корнилова и в то, что он на плохое не поведет. 30-го с получением газет у солдат™.
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 50, 50 об. Подлинник. Рукопись.
№49
Протокол допроса подпоручика 2-й батареи
1-го запасного артиллерийского дивизиона П.С. Раевского103
2 октября 1917 г.
Протокол
2 октября 1917 г. в Петрограде член Чрезвычайной комиссии для расследования деятельности генерала Корнилова и его соучастников НА. Колоколов допрашивал нижепоименованного, и он показал:
Павел Сергеевич Раевский, 40 лет, православный, под судом и следствием не был, подпоручик 2-ой батареи 1-го запасн[ого] артиллерийского дивизиона, проживаю в своей части, гор. Луга, Петроградской губ.
Обстоятельства, сопровождавшие мой арест в г. Луге 28 августа с.г., подробно изложены мною в прошении моем на имя председателя Чрезвычайной комиссии от 20—21 сентября сего года™. То, что в прошении этом <и приложении к HeMy>v изложено, я всецело ныне подтверждаю и прошу их принять за мое показание по делу. Я могу заявить Вам еще, что то недоразумение, ради которого я просидел более месяца под арестом, произошло при таких условиях. Когда я утром пришел в батарею и услышал, как фейерверкер Петухов читал какой-то листок солдатам, я еще ничего не знал о состоявшемся смещении Верховного главнокомандующего генерала Корнилова. Я полагал, что какой-то листок с сообщением о мятеже генерала Корнилова не может быть признан доказательством того, что Верховный главнокомандующий, славный боевой генерал, неоднократно рисковавший своею жизнью для блага Родины, вдруг будет сочтен за мятежника, тогда как мне было известно еще по сведениям с московского Государственного совещания, что между генералом Корниловым и Временным правительством существует известное согласие по главнейшим вопросам момента. Мне казалось, что тут какое-то недоразумение, и до разъясне-
1 Далее слово неразборчиво.
п Первоначально в тексте был следующий порядок слов: «председателя товарища». В документе исправлено, над словами проставлены цифры: «2», «1». 1,1 Далее в деле 11 текст документа отсутствует.
w Прошение Раевского на имя председателя Чрезвычайной комиссии от 20—21 сентября 1917г. см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д.86. Л. 19-21. v Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
РАЗДЕЛ I
273
ния такового я находил необходимым предупредить фейерверкера Петухова о необходимости соблюдения осторожности в распространении непроверенных сведений. Вполне возможно, что в моих словах заключалось известное сочувствие генералу Корнилову, доблесть коего я высоко ценю, но ведь я об этом говорил вовсе не для призыва кого бы то ни было к неповиновению Временному правительству, о чем у меня и в мыслях не было, а для защиты генерала Корнилова от несправедливых и, во всяком случае, непроверенных обвинений. Необходимо при этом иметь в виду, что к солдатам я вовсе при этом не обращался и вел лишь частную беседу с Петуховым, а солдаты тем временем окружили нас тесным кольцом. Настроение их было враждебное по отношению ко мне, мне казалось, что слова Петухова их возбуждают все сильнее и сильнее, и вот наш спор этот совершенно неожиданно вылился затем в тяжелое для меня недоразумение, результатом которого явился мой столь продолжительный арест. Мне говорили потом, что мое задержание было сделано в моих же интересах во избежание самосуда. Во всяком случае, я знаю, что никакого дознания о моих действиях не производилось, в дивизионном суде также свидетелей не опрашивали; в заседание этого суда, кроме меня, никто не вызывался. Председатель дивизионного суда мне объяснил, что содержание под стражей необходимо лишь для того, чтобы изолировать меня от солдат. Вот и все обстоятельства моего дела. Я убедительно прошу меня освободить из-под ареста. О том, что вопрос о моем освобождении будет Чрезвычайной комиссией обсужден в завтрашнем ее заседании, мне Вами сего числа объявлено. Более добавить ничего не имею.
Протокол прочитан. Вписано: «и приложении к нему».
Подпоручик РАЕВСКИЙ Член Комиссии Нифлай] КОЛОКОЛОВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 86. Л. 26-27 об. Подлинник. Рукопись.
№50
Протокол допроса члена Государственного Совета А.А. Римского-Корсакова1
26 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 26-го дня Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивала нижепоименованного в городе Старом Быхове, содержащегося под стражей сенатора, члена Государственного Совета Александра Александровича Римского-Корсакова, который показал:
Александр Александрович Римский-Корсаков, 67 лет, сенатор, член Государственного Совета, последнее время проживал безвыездно в имении моем Старый Двор Ленельского уезда Витебской губ.
Во время переворота я находился в Петрограде в качестве члена Государственного Совета. Тогда же члены Государственного Совета, в том числе и я,
1 Протоколы допросов А.А. Римского-Корсакова судебно-следственной секцией Витебского Совета солдатских и рабочих депутатов см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 52. Л. 35-38 об.
274
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
подали кн. Львову письменное заявление о готовности служить новому строю. 9 марта 1917 г. комиссаром Bp. правительства Гриммоли мне было выдано удостоверение в том, что я состою членом Государственного Совета, что я свободно могу проживать в г. Петрограде и выезжать из Петрограда, а также что я аресту и обыску не подлежу.
Около 15 марта я выехал в мое имение Старый Двор Ленельского уезда Витебской губ., где проживал безвыездно до дня моего задержания. Арестован я был в своем вышеназванном имении 29 августа с.г. при следующих обстоятельствах. Ко мне в имение прибыло два грузовых автомобиля с двумя членами Полоцкого Исполнительного комитета, произвели у меня обыск, спрашивали, не храню ли я пулеметов, затем предъявили письменное требование Полоцкого Совета рабочих и солдатских депутатов о моем задержании, объявили меня арестованным и отвезли в Полоцк. В Полоцке меня поместили в гостинице под стражей. Там же мне учинили допрос председатель Совета Р. и С. Д. и секретарь. Мне была предъявлена телеграмма моя, посланная Верховному главнокомандующему Корнилову 28 августа, следующего содержания: «Горячо молю Бога помочь Вам спасти Россию. Представляю себя в полное Ваше распоряжение». И письмо генерала Корнилова ко мне приблизительно следующего содержания: «Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. К сожалению, не могу исполнить Вашу просьбу за неимением вакансий». На этом основании меня обвинили в контрреволюционной деятельности. 1 сентября меня перевели в г. Витебск, где поместили в тюрьму. Здесь меня подвергли второму допросу полковник Военно-судебного ведомства в присутствии члена Витебского Совета Р. и С. Д.
Как на допросе в Полоцке, так и на допросе в Витебске я объяснял и повторяю вновь, что с генер. Корниловым знаком я не был, никаких сведений о предполагаемом выступлении его против Bp. правительства я не имел и впервые узнал о том, что Корнилов порвал с Bp. правительством и объявил себя диктатором, 29 августа от членов Полоцкого Исполнительного комитета, прибывших в имение мое для моего ареста. И это вполне понятно, так как имение мое расположено в глухой местности, в 12 верстах от почтовой станции, петроградскую почту получаю на третий, четвертый день, соседей близких не имею, сам нигде не бываю. Вышеприведенную телеграмму послал ген. Корнилову по следующему поводу. После Рижского прорыва г. Двинск очутился под угрозой неприятеля. Имение мое расположено на левом берегу Зап[адной] Двины, поблизости от фронта. Передо мной встал вопрос об эвакуации. Приходилось покидать старое гнездо. Не желая оставаться бездеятельным и чувствуя еще в себе силы быть полезным в тыловых организациях, я предложил ген. Корнилову свои услуги. Поместил в депеше фразу, что молю Бога помочь ему спасти Россию, потому что считал его законным Верховным главнокомандующим, в руках которого лежало это спасение.
Письмо генерала Корнилова, как видно по датам, не могло быть ответом на приведенную депешу мою, а было ответом на мое письмо, посланное ему около 20 августа. В письме своем от 20-го или около того августа м[есяца] я просил генерала оказать содействие переводу племянника моего подъесаула Разде-ришина с Кавказского на Европейский фронт, так как тяжелые климатические условия того фронта расстроили здоровье его. Генерал Корнилов в перехваченном письме своем, как уже сказано выше, сообщил мне, что не может исполнить моей просьбы. Повторяю, о заговоре Корнилова, если таковой имел место, мне ничего не известно, как равно не было мне известно о разрыве Корнилова с Bp. правительством в момент отправки перехваченной депеши моей.
РАЗДЕЛ I
275
Добавляю, что после допроса в Витебске и без предъявления мне обвинения я пробыл в тюрьме там же до 25 сентября или до 24-го, когда нас перевезли в место нынешнего заключения, в Старый Быхов.
Показание прочитано. Сенатор, член Государственного Совета Александр Александрович Римский-Корсаков.
Председатель Комиссии Иосиф ШАБЛОВСКИЙ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 198-199 об. Подлинник. Рукопись.
№51
Показание есаула Войска Донского И.А. Родионова
3—5 сентября 1917 г.
Протокол
3—5 сентября 1917г. Чрезвычайная комиссия для расследования действий генерала Корнилова и его соучастников производила допрос нижепоименованного, и он показал:
Иван Александрович Родионов, 48 лет, есаул, под судом и следствием не состоял.
1917 года 3 сентября я, член Главного комитета Союза офицеров армии и флота, Войска Донского есаул Иван Александрович Родионов, на предложенные мне Чрезвычайной следственной комиссией вопросы отвечаю следующее:
Мне совершенно не известно, была ли при Ставке Верховного главнокомандующего организация, имевшая целью изменение власти в России, а, следовательно, если она и существовала, мне также ничего не известно об ее отношениях к генералу Корнилову. По моему мнению, Союз офицеров армии и флота относился к бывшему Верховному главнокомандующему генералу Корнилову с величайшим уважением, доверием и надеждой, что этот человек со своей железной энергией, со своим безупречным прошлым, человек, всю жизнь отдавший беззаветному служению родине и армии, герой Русско-японской и нынешней войн и есть настоящий военный вождь, который сможет залечить раны нашей потрясенной, больной армии, поведет ее к победам и тем спасет погибающее отечество. Как Союз офицеров армии и флота отнесся к конфликту генерала Корнилова с Временным правительством, не имею данных судить. Когда и кто писал воззвание Главного комитета Союза офицеров армии и флота1, а также как и когда оно было принято на заседании Главного комитета, мне не известно, потому что на некоторых заседаниях в последние дни минувшего августа я не участвовал, как не участвовал и на том заседании, на котором было принято это воззвание. С содержанием его я ознакомился только 1 сентября. Так как до самых последних дней я был далек от высших лиц командного состава Ставки, то не могу указать, кто из этих лиц играл выдающиеся роли. Бывшего комиссара при Штабе Верховного главнокомандующего Филоненко я видел только в Офицерском собрании во время завтраков и обедов, знаком с ним не был и никогда с ним не говорил. Насколько я могу судить, Филоненко, будучи офицером, в офицерской среде едва ли пользовался симпатиями и дове-
1 Воззвание Главного комитета Союза офицеров армии и флота от 28 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 47. Л. 15. (Приложение № 7 — т. 2).
276
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ I!
рием. Бывшего управляющего Военным министерством Савинкова я никогда даже не видал, слышал отзывы офицеров, что он — человек сильной воли, совместно с генералом Корниловым стремится поднять в армии дисциплину и установить порядок. Об Аладьине знал из газет и разговоров еще во времена 1-ой Государственной Думы, встретился с ним в первый раз в вагоне по дороге из Москвы в Могилев 17 августа этого года. Я узнал только, что он едет в Ставку, но к кому и зачем, мне не было известно, потом я встречался с ним в последние дни августа раза два-три в квартире полковника Голицына и у генерала Корнилова. Какую роль он играл —не знаю. Там же, т.е. в квартире полковника Голицына, одновременно с Аладьиным я видел и Завойко. Говорить с ним мне не приходилось, слышал в Штабе, что он состоит телохранителем при генерале Корнилове и будто бы приехал с ним с Юго-Западного фронта. Подполковника Пронина я узнал по совместной деятельности в Главном комитете, куда он в последнее время появлялся очень редко и всегда на короткое время, потому что работал в оперативном отделении Ставки. Близко знаком с ним никогда не был. По общему мнению, к которому присоединяюсь и я, это человек громадной трудоспособности, всегда перегруженный работой по службе. Подполковника Новосильцева увидел в первый раз в мае этого года на общем офицерском съезде в Ставке. Он был тогда председателем съезда. Познакомился же я с ним только при совместной работе в Главном комитете. Это — бывший член Государственной Думы, по-видимому, имеющий большие связи в общественных кругах, несколько раз командировался по поручению Главного комитета в Петроград и Москву для изыскания денежных средств, так как нужды Союза, особенно по изданию и печатанию уставов, резолюций, брошюр и газеты, которую Главный комитет предполагал издавать ежедневно, были громадны, а наличность комитетской кассы была для всего этого недостаточна. Полковника Сахарова знаю по совместной моей службе с ним в штабе главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, откуда он был откомандирован в одну из боевых дивизий летом 1916 года, снова встретился с ним в мае этого года на общеофицерском съезде. Во время съезда он был в числе других офицеров избран в инициативную группу по формированию Военного союза. О дальнейшей его деятельности мне ничего не известно. Что касается Георгиевского союза, то, в общем, он стремился к тем же целям, достижение которых наметил себе и наш Союз офицеров, т.е. поднятие боеспособности нашей армии. Роль его в последних событиях 27 августа — 1 сентября мне не известна, и никого из георгиевцев я не знаю. Отношение солдат, как Могилевского гарнизона, так и вновь прибывших частей, к событиям последних дней августа, мне кажется, было недоумевающее. Они не могли разобраться в молниеносно быстро развивающихся событиях.
В первый раз с генералом Корниловым я встретился 27 октября 1914 г. во время боя под Лисками в Галиции, когда его 48-ая пехотная дивизия выбивала австрийцев из Карпат. Во второй раз я увидел его издали во время парада Георгиевского батальона и корниловцев 28 августа сего года. 30 августа во второй половине дня я зашел в дом, где квартирует Верховный главнокомандующий, с целью узнать о новейших событиях и оповестить о них Главный комитет, хотелось знать обо всем из первоисточника, а не питаться одними непроверенными слухами, которых ходило множество. Мне кто-то сообщил, что генерал1 Корнилов в нижнем этаже в дежурной комнате сносится с генералом Алексеевым по прямому проводу. Состояние у всех было крайне напряженное. Все с нетер-
Далее зачеркнуто: «Алексе».
РАЗДЕЛ I
277
пением ждали разрешения создавшегося положения. Я вошел в дежурную и поклонился генералу Корнилову, который сидел у письменного столика. У аппарата же принимал депешу генерал Лукомский и толпилось несколько офицеров. Генерал Корнилов несколько раз взглядывал на меня, как бы что-то припоминая, и обратился ко мне с вопросом о моей службе. Отвечая, я решился напомнить ему о бое под Лисками. Тогда генерал узнал меня и обменялся со мною несколькими словами о том времени, в заключение пригласил меня к себе к 8 часам вечера, как оказалось потом, к обеду. За обедом, на котором кроме самого генерала и адъютантов его присутствовал Аладьин, генерал Корнилов опять и довольно подробно припомнил бой под Лисками и те обстоятельства, при которых я был у него, с грустью заметив: «Какое это было хорошее время. Мы форсированным маршем с боем гнали врага!» Потом разговор перешел на настоящее, крайне тяжелое положение нашего отечества. Помню, я высказал взгляд, которого держусь и сейчас, что спасение или гибель России в значительной мере зависит от той или иной позиции казачества, сравнил теперешнее время со смутным временем на Руси 1611-1613 гг. и коснулся роли тогдашнего казачества в ту далекую эпоху. Потом я раза два бывал у генерала Корнилова для осведомления Главного комитета о текущих моментах, встречал у него генералов Лукомского, Кислякова, полковника Сахарова, подполковника Пронина, Аладьина. О генералах Лукомском и Кислякове ничего решительно не могу сказать, так как непосредственно по службе никогда с ними не соприкасался и частных разговоров с ними не вел. Ни о какой контрреволюции, ни о каком государственном перевороте ни у генерала Корнилова, ни в Ставке вообще не было и речи. По крайней мере, я не слыхал. Все желали только твердой власти, восстановления порядка в отечестве и боеспособности армии, ибо каждый ясно сознает, что при настоящих грозных временах развал армии и расстройство в тылу знаменует собою близкую и неизбежную гибель отечества. Таково общее мнение громадного большинства офицерства. Я не берусь судить о характере поведения и действий высших военных чинов Штаба Верховного главнокомандующего, так как был далек от этой сферы, но что касается офицерства младших чинов, то в массе своей оно в последние дни августа, я бы сказал, испытывало недоумение от всего происходившего, считало своим законным начальством генерала Корнилова и его Штаб, так как заместителя генерала Корнилова в Могилеве еще не было, да и само Временное правительство предписало исполнять оперативные распоряжения генерала Корнилова, и все чины Штаба исполняли его волю в полной уверенности, что так повелевает им долг перед родиной. Доказательством того, что мысль о мятеже никому из офицеров Ставки и в голову не приходила, служит то, что когда 1 сентября в Ставку приехал начальник Штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, то все беспрекословно подчинились ему и стали исполнять его распоряжения.
На третьей странице зачеркнуто слово «Алексе», больше добавить ничего не могу, показания написал собственноручно.
Есаул Иван Александрович РОДИОНОВ
Член Комиссии Н. КОЛОКОЛОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л.94-97 об. Автограф.
278
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№52
Показание есаула Войска Донского НА. Родионова
7—11 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 7—11 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного: Есаул Родионов, показываю дополнительно.
Показания записываю собственноручно. 24 августа сего года во второй половине дня в помещение Главного комитета Союза офицеров армии и флота в гостинице «Париж» пришел некто Добрынский с В.Н. Львовым. С Добрынским я первый раз встретился 17 августа с.г. в вагоне по пути из Москвы в Могилев. Знакомство было мимолетное, чисто вагонное. Тут же я познакомился и с г. Аладьиным, и все мы обменялись впечатлениями о московском Государственном совещании и на этом расстались. Когда 24 августа Добрынский с Львовым пришли в помещение Комитета, то я пригласил их в свою комнату, которую я занимал тут же в «Париже», так как Добрынский заявил, что они с Львовым приехали прямо с вокзала без вещей и у них нет времени на отыскание для себя помещения. Я угостил их чаем. Во время завязавшейся беседы Добрынский показал мне письмо, адресованное на имя Завойко, как он заявил, от Аладьина. Из дальнейшей беседы выяснилось, что Львов приехал в Ставку по поручению министра-председателя Керенского для переговоров с генералом Корниловым о некоторых намеченных Керенским переменах в составе Временного правительства. По словам Львова, перемены должны были состоять в следующем: министром-председателем назначался генерал Корнилов, министром заместителем председателя — Керенский, и в состав нового Временного правительства должен был непременно войти Савинков. О министре Керенском Львов отзывался очень хорошо, называл его идеалистом, в высшей степени талантливым и идейным человеком, необходимым России, говорил, что лично он Керенского очень любит. Потом Львов с Добрынским ушли, сказав, что они должны сегодня же представиться Верховному главнокомандующему. Так как в моей комнате стояла одна лишняя кровать, то я предложил г. Львову заночевать у меня в случае, если у него не найдется другого, более удобного помещения. Когда ночью я пришел к себе, Львов уже спал, но тотчас же проснулся и почти с ужасом задал мне вопрос: «Как спасти Керенского?» Я был удивлен: «От кого же его спасать?» — спросил я. [В.Н. Львов]: «Верховный главнокомандующий сказал, что между 27-30 августа в Петрограде ожидается выступление большевиков. И я боюсь, что они убьют Керенского, потому что они страшно злы на него». «Вероятно, там приняты меры охраны», — заметил я. [В.Н. Львов]: «Я боюсь. И помимо того, что Керенского я люблю как человека и мне его жаль, подумайте, что произойдет, если правительство будет уничтожено большевиками. Тогда прервется преемственность власти, и восстановлять1 ее придется посредством pronunciamento11. А это ужасно». За точность передачи вышеприведенного разговора не ручаюсь, но смысл его был именно таков. Потом Львов сообщил мне, что предложение Керенского встретило сочувствие со стороны генерала Корнилова и что завтра утром он еще раз побывает у генерала Корни-
Так в тексте.
Pronunciamento (ит.) — военный мятеж, переворот.
РАЗДЕЛ I
279
лова, а потом поедет прямо в Петроград для доклада Керенскому о результатах переговоров. Утром Львов ушел к генералу Корнилову, и больше я его не видал. Раньше до этой встречи я не был знаком с г. Львовым, но на этот раз в разговоре мы припомнили, что раза два встречались в Петрограде лет 7 тому назад в Национальном клубе, но не были представлены друг другу. Прибавить больше ничего не имею.
Есаул Иван Александрович РОДИОНОВ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 19-20. Автограф.
№53
Показание штаб-офицера для поручений в Особом делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем В.Е. Роженко1
4-7 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 4—7 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного.
Генерального штаба капитан Владимир Ефремович Роженко, 29 лет, православный, не судился, по делу показываю:
Показания записываю собственноручно:
Я, Генерального штаба капитан Владимир Ефремович Роженко. занимаю в Ставке две должности: 1) секретаря Главного комитета Союза офицеров (выбран на съезде офицеров армии и флота в мае месяце) и 2) штаб-офицера для поручений в Особом (политическом) делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем.
По делу об отрешении от должности генерала Корнилова и о последующих за сим событиях особо назначенной Следственной комиссии мною сего 4 сентября даны следующие письменные показания:
Хотя я и знаком со многими документами сего дела, но все само дело настолько непонятно и запутанно, что во многих существенных вопросах я не могу разобраться до сих пор.
По документальным данным, и главным образом по рассказам генералов Корнилова и Лукомского, дело мне рисуется в следующем виде.
По поручению Керенского бьшший обер-прокурор Св. Синода князь Львов11, а затем Савинков вели с Корниловым переговоры о том, что по тем или иным причинам политического характера желательно и возможно разделение власти между Керенским и Корниловым.
Детали переговоров мне не известны, но генерал Корнилов говорил нам, что намечалось несколько вариантов реконструкции кабинета, но, во всяком случае, и Керенский и Савинков как определенные революционные вожди и авторитеты должны были при всех комбинациях остаться в составе кабинета.
I Протокол допроса В.Е. Роженко от 24 сентября см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 169-170 об.
II В.Е. Роженко ошибочно указал титул В.Н. Львова (подробнее о В.Н. Львове см. именные комментарии).
280
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Соглашение по этому поводу между Корниловым и Львовым было достигнуто, и последний выехал в Петроград к Керенскому с докладом. После чего министр-председатель с Савинковым и несколькими видными общественными деятелями должны были через несколько дней приехать в Ставку для окончательного решения и опубликования вопросов о реконструкции кабинета.
Подобные же переговоры, по словам генералов, велись между Савинковым и Филоненко, с одной стороны, и Корниловым, с другой.
Эти переговоры с официальными представителями правительства уже приняли настолько конкретные формы, что, например, Филоненко настойчиво выговаривал для себя в новом кабинете портфель министра иностранных дел. Когда же генерал Лукомский, присутствовавший при этом разговоре, горячо запротестовал, то Филоненко согласился на портфель министра внутренних дел. Савинков оставался военным министром. Керенский также оставался в составе кабинета.
Во время этих переговоров также было условлено, что Керенский с Савинковым в ближайшие дни приедут в Ставку.
Одновременно Савинков доложил Корнилову, что по достоверным сведениям около 27—28 августа ожидается в Петрограде вооруженное восстание большевиков с целью захвата власти, объявления диктатуры пролетариата и заключения сепаратного мира.
Так как, по словам Савинкова, Временное правительство не рассчитывало на свои силы, то он, Савинков, от имени Керенского просил распоряжения Корнилова о спешном направлении в район Петрограда конного корпуса.
В дальнейшем в присутствии генералов Корнилова, Лукомского, Романовского (1-й ген.-квартирм[ейстер]) и Барановского (начальник Кабинета военного министра) и Савинкова произошел знаменательный разговор, во время которого Савинков сказал, что необходимо освободить Временное правительство от пагубных влияний и во время подавления восстания большевиков арестовать и CP и СД в Петрограде.
Вопрос был решен в положительном смысле. Об этом знал и Филоненко.
Вот обстановка, которая рисуется мне со слов генералов Корнилова и Лукомского и из тех документов, которые я видел.
Все это держат, конечно, в большом секрете, и я лично узнал об этом лишь 27 августа.
В дальнейшем то, что я узнавал постепенно, для меня все — непонятно: 1) Львов по приезде в Петроград арестуется Керенским «как посланец Корнилова, предъявлявший министру-председателю требования Корнилова о передаче последнему власти» (!); 2) Савинков в разговоре по аппарату с Корниловым (или с Лукомским) отрекается от своих слов (!); 3) получается в ночь на 27 августа телеграмма Керенского с отставкой Корнилова; 4) Филоненко уезжает в Петроград для посредничества, но обращается с воззванием к Туземной дивизии.
Я, как офицер, не имею права не верить Верховному главнокомандующему и генералу Лукомскому, но, с другой стороны, совершенно не понимаю роли и позиции Керенского и Савинкова. Вот в этом и заключается весь тот кошмар, вся та душевная драма, в которую были втянуты все мы, офицеры Ставки и члены Главного комитета Союза офицеров. Сознавая, с одной стороны, необходимость подчинения Корнилову, с другой — все мы инстинктивно чувствовали, что происходит что-то неясное. Да и действия самого правительства указывали на это, так как, с одной стороны, он был отрешен и признан чуть ли не изменником, а с другой — было приказано всем исполнять его распоряжения.
РАЗДЕЛ i
28Г
Я не допускаю мысли, чтобы Савинков, Филоненко и Львов могли допустить здесь какие-либо «ошибки»! Слишком серьезен вопрос, и слишком они все умные люди! Дальше начинается вихрь событий...
Обстановка была настолько нервной, что я даже не представляю себе сейчас, что когда именно произошло. Большинство фактов запоминается эпизодически, а не по числам. Корнилов «до выяснения обстановки» отказывается сдать должность главковерха. Да ее и некому было сдать, так как генералы Лукомский и Клембовский отказались принять должность. Одновременно от всех четырех главнокомандующих (Клембовского, Балуева, Деникина и Щербачева) были получены сочувственные телеграммы о том, что в настоящее тяжелое время невозможно сменять генерала Корнилова104. Это сильно подбодрило офицеров Ставки. Вообще мы до последнего момента были уверены, что происходит что-то в согласии с Временным правительством, но осложнилось недоразумением.
Здесь есть характерный эпизод. Когда была получена телеграмма об отставке Корнилова, комиссарверх Филоненко у него в кабинете написал Керенскому телеграмму о том, что невозможно сменять Корнилова, надо отменить приказ об этом, иначе могут произойти нежелательные осложнения. Подлинник телеграммы я видел.
Таким образом, для нас было очевидным, что и представитель Временного правительства за Корнилова.
Вот история возникновения и фактов «разрыва» с Керенским, как это рисовалось нам, офицерам Ставки. О никаком заговоре или мятеже не может быть и речи. Я не допускаю возможности и мысли, чтобы он был. И что тогда значат все переговоры Савинкова и Львова?..
Офицерство же, увлеченное всеми событиями, естественно, присоединилось к Корнилову, которому доверяло и к резким выпадам которого в сторону Временного правительства уже привыкло.
Никаких войск против Временного правительства не двигалось, так как о перевозке конного корпуса было условлено с Савинковым на словах, кроме того, об этом же была послана телеграмма военному министру.
В дальнейшем мы все, офицеры Ставки (да и солдаты то же самое), сознавая всю серьезность обстановки и ожидая окончательного разрешения вопроса (конечно, мирным путем), исполняли приказания Корнилова и подчиненных ему лиц, чувствуя, что все это должно, наконец, разрешиться, й, безусловно, не сомневались в глубоких патриотических стремлениях генерала Корнилова, всегда стоявших выше личных интересов.
Никаких эксцессов на этой почве не было в гарнизонах, и каждый делал свое дело или то, что ему поручали. Так, например, все офицеры Главного комитета Союза офицеров армии и флота привлекались Ставкой к несению цензорских обязанностей на телеграфе по случаю введения в Могилеве осадного положения.
Все действия генерала Корнилова указывали на твердость и решительность его характера. Повторяю, не только мы, офицеры, но и все общество, вероятно, настолько привыкло за последнее время к эксцессам в стране вообще, а к резкостям генерала Корнилова в частности, что на весь этот эпизод смотрели даже не без некоторого любопытства. Тем более что слухи о какой-то миссии Львова и Савинкова носились по всем городам.
Относительно воззвания Союза офицеров всех подробностей не знаю, так как последние дни в Главный комитет заходил урывками, да и офицеров Главного комитета также видел урывками, ибо, как указано выше, все они были в нарядах по цензуре.
282
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Текст воззвания с приказанием «разослать» мне передал подполковник Пронин. Сам он получил, кажется, от генерала Корнилова. Я отослал текст этот в Главный комитет, но там его офицеры, кажется, несколько переделали. Я лично при этом не присутствовал, так как дело происходило в служебные часы, когда я был в Ставке.
Роли Аладьина и Завойко для меня не ясны. Будучи лично знаком с состоящим при генерале Корнилове полковником Голицыным, я часто к нему заходил и по несколько раз там встречал Завойко и Аладьина. Во время последних событий Завойко куда-то уехал из Ставки, но почему именно, мне не известно. Вообще с обоими этими лицами я знаком очень мало.
Роли Савинкова, Филоненко и Львова мною очерчены выше.
Председатель Главного комитета Союза офицеров подполковник Новосильцев приехал из отпуска 28 августа, а 29-го поехал в Оршу кого-то встречать и был солдатами арестован.
Все распоряжения по вопросам конфликта между Корниловым и Керенским в Ставке и нами получались через генерала Лукомского и подполковника Пронина.
Деталей всей переписки я не знаю, так как видел далеко не все документы.
Повторяю, весь этот эпизод мне представляется каким-то фатальным недоразумением, результатом чьего-то злого умысла или, как считает сам генерал Корнилов, провокации. Мое глубокое убеждение, что генерал Корнилов, не раз доказавший родине свою искреннюю и горячую к ней любовь и преданность, неутомимо работавший на ее пользу и наметивший в согласии с Временным правительством целый ряд спасительных для армии и России реформ, — такой генерал не может быть изменником. Равно как не могут быть изменниками и идущие за ним офицеры.
Означенные показания даны мною по просьбе товарища прокурора полковника Украинцева и на предложенные им вопросы.
На дополнительно заданный мне вопрос «об офицерах-бомбометателях» показываю:
Распоряжением Ставки или Упарта (точно не знаю, кем и когда) в 20-х числах августа в Могилев были вызваны с фронта офицеры для участия в опытах с английскими бомбометами. Так как был прислан только один бомбомет, то подполковник Пронин говорил мне, что офицеров этих предположено было вернуть в свои части, но генерал Корнилов приказал их временно задержать. Затем подполковник Пронин получил приказание отправить желающих офицеров в распоряжение генерала Крымова. Так как все офицеры Генерального штаба оперативного отделения были, ввиду тревожного времени и Рижского прорыва, чрезвычайно заняты, то подполковник Пронин просил меня помочь ему в деле отправления и ориентирования офицеров. Тем более что в моем отделении спешной работы не было. Наоборот, наблюдалось как бы затишье. Я попросил подполковника Пронина возможно подробнее меня ориентировать и не усматривал в этой миссии ничего предосудительного, а даже наоборот, имел беседу с несколькими группами офицеров. Подполковник Пронин с некоторыми офицерами говорил лично, но о чем именно —не знаю. Я лично говорил офицерам преимущественно следующее: «В Петрограде готовится большое восстание большевиков, имеющих целью свергнуть Bp. правительство], заключить сепаратный мир и объявить диктатуру пролетариата. Вы понимаете, каковы гибельные последствия этого? Керенский не надеется подавить это восстание своими силами и прислал к Корнилову Савинкова просить помощи. После чего к Петрограду был направлен конный корпус генерала Крымова. Так
РАЗДЕЛ i
283
как положение очень серьезное, то теперь Корнилов приказал занятия с бомбометами прекратить и предложить желающим офицерам отправиться в распоряжение генерала Крымова. Вы, конечно, не будете вовлечены в уличные беспорядки, но нужны генералу Крымову как интеллигентная сила для предотвращения излишнего кровопролития (я еще помню, что при этом сказал «для населения одинаково опасны как банды большевиков, так и толпы казаков; вы меня извините, г[оспода] присутствующие казаки, но согласитесь, что это —правда), кроме того, вы, вероятно, будете охранять ж[елезно]-д[орожные] станции, водопровод, телеграф, телефон и пр.» Я же всем, безусловно, офицерам говорил, что никаких принуждений в этом деле быть не может, и Корнилов приказал отправлять только желающих офицеров, а всех прочих — вернуть в свои части.
На ряд вопросов я громогласно и определенно отвечал, что это вышло случайно, так как, насколько я знаю, опыты с бомбометами должны были производиться, что все это (подавление восстания большевиков) делается в полном согласии с Bp. правительством] и по просьбе самого Керенского и Савинкова. Секрета из этих бесед никакого не делалось, и с офицерами велись разговоры в приемной Ставки в часы занятий, в то время, когда через приемную беспрерывно проходили люди (один раз беседа велась в вагоне на станции, но также совершенно открыто). Да и вообще об этом знали все, никто и не думал скрывать. Я лично, повторяю, был убежден даже, что действительно офицеры эти могут помочь генералу Крымову в предотвращении излишнего кровопролития. Большинство офицеров с большой охотой согласились ехать к генералу Крымову, и им были предоставлены отдельные вагоны. Да я уверен, что если бы офицеры почувствовали что-либо «подозрительное» в этой командировке, то, конечно, не пошли бы на нее так охотно. Тем более что они видели, что отказавшиеся их товарищи остаются на свободе в полнейшей неприкосновенности. Оставшиеся офицеры впоследствии, когда было объявлено в Могилеве осадное положение, были переданы в распоряжение коменданта для несения обязанностей по военной цензуре.
Вышеизложенное могут подтвердить все офицеры, с которыми мне приходилось говорить по этому вопросу. Я думаю, что фамилии их можно получить у коменданта Главной квартиры, так как все прибывающие офицеры являлись в ее управление для прописки билета. На вопрос, где они встретят генерала Крымова, я говорил офицерам, что, начиная от ст. Дно, все полустанки заняты его казаками, и у них они и узнают все необходимое.
Своего, личного я во все это дело не вносил, а действовал по указаниям подполковника Пронина, который лично получал приказания свыше.
Сколько всего было отправлено офицеров — не знаю, но я говорил с человеками 30—40, из них отказалось ехать человек 5-6—7.
Офицеры направлялись, кажется, 25 и 26 августа.
Впоследствии, когда уже окончательно выяснилось, что никакого восстания большевиков в Петрограде нет и что происходит какое-то недоразумение на этой почве, означенные офицеры в Петроград более не отправлялись, а подполковник Пронин приказал мне их отправить в распоряжение коменданта для несения нарядов в гарнизоне, пока не будет снято осадное положение.
Генерального штаба капитан РОЖЕНКО Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11 Л. 169-175 об. Автограф.
284
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№54
Показание 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем И.П. Романовского1
2-4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года, сентября 2—4 дня, член Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Генерал-майор Иван Павлович Романовский, 1-й генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем, православный, 40 лет, не судился, по делу показываю.
Показания записаны собственноручно.
На должность 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем я был назначен с должности начальника штаба 8-ой армии в начале июня с.г. и в Ставку прибыл, кажется, 10 июня, all июня вступил <в исправление должности>". По должности 1-го генерал-квартирмейстера мне подчинялись оперативное делопроизводство (1-ое), разведывательное (2-ое) и по службе связи (5-ое). Когда я прибыл в Ставку, то оперативные планы на летний период были уже составлены, и со дня на день должно было начаться их осуществление. Сводились они к нашему наступлению на всех фронтах с нанесением главного удара на Юго-Западном фронте, причем этот последний фронт должен был начать наступление первым, удары на других фронтах должны были последовать на протяжении семи—десяти дней за началом наступления на Юго-Западном фронте.
16 июня началась артиллерийская подготовка, а 18 июня началась атака 11-ой и 7-ой армий. Результаты этого наступления известны. Подготовленная могучей артиллерией, разрушившей первые линии неприятельских окопов, первоначальная атака повсюду была успешна, но упорства и настойчивости войска, лишенные дисциплины, проявить не могли, и там, где встретили немцев, они немедленно были выбиты обратно, на участках, на которых были австрийцы, удалось закрепиться на занятых позициях, но дальнейшее наступление было остановлено и возобновить его, несмотря на многочисленные свежие резервы, не удалось.
25 июня началось наступление 8-ой армии, которой в то время командовал ген. Корнилов, наступление было удачно, и результаты его превзошли те ожидания, которые возлагались на этот второстепенный удар, но через неделю примерно и здесь порыв пропал, и мы начали топтаться на месте.
6 июля со стороны противника последовал удар на участке 11-ой армией1". Удар был произведен, как позднее заявляли немцы и австрийцы, для восстановления первоначального положения, но легкий успех и вид панически безуспешных русских войск, почти без сопротивления сдававших сильно укрепленные позиции, побудил австро-германцев развить наступление, и операция разрослась в большую победу, закончившуюся очищением нами Галиции и Буковины.
I Дополнительные показания И.П. Романовского от 11 сентября см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 86. Л. 65, 65 об.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «11-го июля». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому и исправленному «в исправление должности» верить. Генерал-майор Романовский».
III Так в тексте. По-видимому, следует читать: «на участке, занятом 11-ой армией».
РАЗДЕЛ I
285
С первых же дней нашего отступления выяснилось, что для того, чтобы остановить это стихийное <бегство или ввести его, хотя бы немного, в русло по-рядка>1, нужны нечеловеческие усилия, нужны начальники из ряда вон выдающиеся. Бывший в это время в Ставке военный министр А.Ф. Керенский настаивал перед ген. Брусиловым на необходимости немедленной смены главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген.-лейт[енанта] Гутора. Я не помню точно, министром ли был предложен в качестве заместителя ген. Гутора ген. Корнилов, но других фамилий не называли, и ген. Брусилов уехал на Юго-Западный фронт с целью назначения вместо ген. Гутора ген. Корнилова. Я лично докладывал ген. Брусилову о неудобстве такой смены в настоящий момент, когда, ввиду вмешательства комиссара 8-ой армии Филоненко в оперативные распоряжения, ген. Гутором был поставлен вопрос об отозвании Филоненко или об увольнении его самого от должности. Но и ген. Брусилов, и ген. Лукомский соглашались с военным министром, и замена была произведена.
Вступление ген. Корнилова в должность главнокомандующего Ю[го]-3[апад-ным] фронтом ознаменовалось рядом решительных мер, до расстрела беглецов и мародеров, и его знаменитой телеграммой, облетевшей всю Россию, с требованием от Временного правительства ряда решительных мер105. Отступление хотя и не прекратилось немедленно по назначении ген. Корнилова, но всеми почувствовалась сильная рука, порядок начал восстанавливаться. Большую помощь в работе ген. Корнилова оказывал комиссар Юго-Западного фронта Б.В. Савинков, человек, видимо, столь же твердый и решительный, как и ген. Корнилов", действовавший с ним, по-видимому, в полном согласии и подписавшийся под телеграммой ген. Корнилова, по своему содержанию являвшейся, в сущности, тоже мятежом против правительства. Но в то время требования ген. Корнилова, по крайней мере в кардинальном вопросе о введении смертной казни, были удовлетворены. В период начавшегося отступления на Юго-Западном фронте, на Северном и Западном фронтах в связи с подготовкой к наступлению, а затем и с началом наступления происходили события, столь же печально рисовавшие полный развал армии. В 5-ой армии доходило дело до стрельбы по своей коннице, до задержки походных кухонь, подвозивших пищу частям, оставшимся верными долгу. В 10-ой армии в районе Молодечно скопилось до пяти дивизий, не желавших подчиняться приказаниям начальства. Сил для быстрого восстановления порядка не было; выяснилось, что рассчитывать можно только на конницу, но ее во многих случаях в нужную минуту не оказывалось под рукой, особенно это почувствовалось на Западном фронте. Естественным следствием этого явилась мысль о необходимости сосредоточить крупную конную часть в резерве Верховного главнокомандующего, где-либо в районе Западного фронта. Мысль эту предположено было осуществить выводом с Румынского фронта, наиболее богатого кавалерией, 3-го конного корпуса, стоявшего частью в резерве помощника главнокомандующего Румынским фронтом, частью на охране железных дорог этого фронта. Вывод этот можно было провести безболезненно для фронта, и 3-ий конный корпус начал перевозиться на Западный фронт, но непрекращающееся отступление армий Юго-Западного фронта заставило свернуть корпус и расположить его в районе Проскурова.
I Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «бедствие». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «бедствие» и написанному сверху «бегство или ввести его, хотя бы немного, в русло порядка» верить. Генерал-майор Романовский».
II Далее зачеркнут союз «и». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «и» верить. Ген.-майор Романовский».
286
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Мысль эта, однако, оставлена не была, и ген. Брусилов решил в район Могилева перевести Кавказскую кав[алерийскую] дивизию, стоявшую на отдыхе в Тифлисской и Елисаветпольской губерниях, но затем, кажется, ввиду указания военного министра на неудобство сосредоточивать части в районе Могилева, дивизия была направлена в район Минска.
Тяжелые события на Юго-Западном и других фронтах побудили военного министра созвать в Ставке совещание, которое бы осветило положение на фронте и наметило бы ряд необходимых мер. Такое совещание было созвано 16 июля, состоялось при участии министра-председателя и военного и морского министра А.Ф. Керенского, министра иностранных дел М.И. Терещенко, Верховного главнокомандующего ген. Брусилова, начальника его Штаба ген. Лукомского, главнокомандующих Северным и Западным фронтами генералов Клембовского и Деникина1, генералов Алексеева И Рузского и комиссара Юго-Западного фронта Б.В. Савинкова. Ген. Корнилов и ген. Щербачев не могли быть вызваны, первый вследствие происходивших операций, второй за дальностью расстояния. От обоих этих генералов были лишь телеграммы о положении дел и необходимых мероприятиях.
На этом совещании всеми членами, особенно ярко ген. Деникиным, была нарисована картина полного развала армии и потребован ряд мероприятий, проведение которых в жизнь являлось неотложным (журнал этого совещания находится в оперативном отделении). В основании все были единодушны, все признавали необходимость срочных, героических мер. Все признавали необходимость восстановления дисциплины, дисциплинарной власти начальников, смертной казни, прекращения вредной агитации. Некоторое расхождение получилось лишь в вопросе об институте комиссаров и комитетов, но и тут все, по-видимому, признали нелепость этих институтов в армии, возникал лишь вопрос о возможности в данный момент от них отказаться, причем большинство склонялось к отрицательному решению.
А.Ф. Керенский, по-видимому, поверил нарисованной картине, в его заключительном слове как будто чувствовалось желание пойти навстречу предъявленным требованиям, тон его речи был извиняющийся, те акты, которые развалили армию, он относил на счет своего предшественника А. И. Гучкова и на комиссию ген. Поливанова106. Ген. Деникину, говорившему очень резко, он пожал руку и благодарил за откровенное и правдивое слово. Хотя некоторые из мероприятий он находил невозможным провести в данный момент, тем не менее получалось впечатление, что со стороны военного министра будет все сделано, чтобы помочь армии. Дальнейшие его шаги, выразившиеся в замене на посту Верховного главнокомандующего ген. Брусилова более решительным ген. Корниловым, укрепляли в этой мысли, равно и назначение Б.В. Савинкова на пост управляющего Военным министерством подтверждало как будто взятый решительный курс.
Окончательных решений в совещании 16 июля вынесено не было, но те пожелания, которые были высказаны, легли в основание записки, составленной штабом и затем предъявленной 3 августа Временному правительству.
В поездке 3 августа в Петроград я сопровождал ген. Корнилова. Пробыли мы в Петрограде с 11 V2 час- Д° 2 часов ночи, значительная часть этого времени, часа 3-4 были проведены ген. Корниловым в разговоре с Савинковым с глазу на глаз. Впечатление от поездки получилось, что ген. Корнилов действует в полном согласии с Савинковым.
1 Далее зачеркнут союз «и». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «и» верить. Генерал-майор Романовский».
РАЗДЕЛ I
287
Привезенный проект необходимых мероприятий ген. Корнилов решил не представлять Временному правительству до выработки согласованного проекта Савинковым. Керенский, которому вручен был проект, внимательно прочел его, но чтение это, по моему впечатлению, вызвало в нем душевную борьбу: он, видимо, сознавал необходимость предлагаемых мер, но проведение некоторых из них, главным образом введение смертной казни в тылу, вызывало1 душевный протест, и" он, видимо, был рад, что рассмотрение проекта несколько затягивается.
От заседания Временного правительства у меня лично осталось впечатление довольно тяжелое, чувствовалось глубокое раздвоение и отсутствие каких-либо высоких стимулов, способных спаять это разнородное сообщество. Впечатление это подтверждалось и общим голосом всех тех, с которыми приходилось говорить о правительстве, и тем наставительно-нравоучительным тоном М.И. Терещенко, которого он придерживался во время своего сообщения о дипломатическом международном положении и которым подчеркивалась необходимость говорить и разъяснять такие вещи, которые не только людям, стоящим у государственного кормила, но и вообще здравомыслящим людям должны быть сами собой очевидны. Довершилось же это впечатление рассказом ген. Корнилова о том, что во время своего сообщения о военном положении генерал получил записку от Керенского, чтобы он воздержался от сообщения излишних подробностей. На мое замечание после заседания М.И. Терещенко о его тоне во время заседания он безнадежно махнул рукой и заявил, что, к сожалению, все время приходится втолковывать им (министрам левого крыла) азбучные истины. Позднее тот же М.И. Терещенко показывал полк. Плющевскому группу министров, снятую 3 августа вместе с Верховным главнокомандующим, на просьбу полк. Плющевского показать министров-социалистов ответил, по словам полковника Плющевского, фразой: «Разве бы я стал сниматься с этими господами?»111 Словом, у меня было впечатление, что это кратковременное сообщество, не имеющее ни реальной силы, ни морального авторитета.
Являлся ли достаточной силой сам Керенский? Хотелось верить, что да. Но от соприкасавшихся с ним приходилось слышать о том, что он устал, измотался, повести за собой весь кабинет он, видимо, не мог. Ген. Корнилов на обратном пути говорил, что Керенский задал ему вопрос: не пора ли ему (Керенскому) уйти с поста министра-председателя, на что он ему ответил отрицательно. У меня получилось впечатление, что мысли о создании твердой власти вынашивались обеими сторонами, и с Савинковым, и Филоненко, а возможно, и с Керенским генерал Корнилов, по моему впечатлению, ими обменивался.
В поездке 10 августа в Петроград и на Московское совещание ген. Корнилова сопровождал полк. Плющевский-Плющик. Эти поездки в политическом смысле, на мой взгляд, явились прямым продолжением предыдущего, т.е. настойчивым требованием ген. Корниловым™ провести предложенные им мероприятия, и поскольку настоящее правительство не способно этого выполнить, заменить его болееv твердым и решительным.
I Далее зачеркнуто «видимо».
II Союз «и» вписан над зачеркнутым «поэтому». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «видимо» верить. Зачеркнутому «поэтому» и исправленному «и» верить». Ген.-майор Романовский».
III Слово «господам» написано над зачеркнутым «мерзавцами». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому и надписанному «господами» верить. Ген.-майор Романовский».
п Слова «ген. Корниловым» вписаны над строкой.
v Далее зачеркнуто: «крепким». Внизу страницы примечание: «Вставленному «ген. Корниловым» и зачеркнутому «крепким» верить. Ген.-майор Романовский».
288
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
До конца июля главное внимание Штаба Верховного главнокомандующего сосредоточивалось на Юго-Западном и Румынском фронтах, где был произведен удар австро-германцами и где ожидалось его продолжение в направлении между Днестром и Прутом, но уже с начала июля, а может быть, и ранее начали поступать агентурные сведения о предполагающемся со стороны немцев ударе в Рижском районе. К концу июля выяснилось, что на Юго-Западном фронте противник приостановился, на Румынском фронте атаки в районе Окны и Текучиу стоили австро-германцам значительно дороже, чем они предполагали, достигнутые успехи, видимо, не окупались потерями. На правом фланге Румынского фронта ожидался главный удар, к началу августа были сосредоточены нами достаточные силы не только для обороны, но и для наступления, вместе с тем к этому времени начало выясняться фактическое сосредоточение немецких сил к Рижскому фронту. В связи сначала с агентурными сведениями, а затем и с данными военной разведки высшим командованием был принят ряд мер: очищено Икскюльское предмостное укрепление, как только выяснилось, что мы наступать не можем, затем очищены были выдвинутые вперед позиции на Туккумском направлении, и войска отошли на франкендорфские позиции, чем сокращен был фронт; сосредоточены крупные резервы за участком Двины между устьем р. Огера и остр[овом] Даленом,, где, по данным разведки, можно было ожидать удара немцев. Однако крайне неудовлетворительное состояние войск 12-ой армии и Балтийского флота, наличие Петрограда и Кронштадта в сравнительно близком тылу, серьезные осложнения в Финляндии — все это не давало уверенности в том, что немцы в случае удара не получат крупного и дешевого успеха, который побудит их развивать операцию вплоть до Петрограда. Положение осложнялось получавшимися сведениями, что большевистское движение растет, что в ближайшем будущем можно ожидать новых выступлений большевиков, причем указывалось на их стремление захватить власть хотя бы на короткое время с тем, чтобы по радиотелеграфу объявить мир или перемирие.
Ввиду всех этих данных Верховный главнокомандующий приказал в начале августа начать сосредоточение кавалерии в районе Невель — Новосокольники — Великие Луки. Этот район давал возможность подать части как на любой участок Северного фронта, так и на правый фланг Западного фронта, на побережье, в Финляндию, а в случае надобности и в Петроград. Позднее, с целью более быстрой посадки и перевозки, дивизии были рассредоточены между Псковом, Дном и Великими Луками. Кавалерия начала перевозиться с Юго-Западного фронта, где к этому времени выяснилась приостановка операции со стороны немцев. Подготовка к наступлению с нашей стороны имела чисто теоретическое значение, т.к. командный состав фронта говорил о необходимости получить укомплектования в части, которые поступали чрезвычайно туго, обучить эти укомплектования и дождаться оздоровления армии. В первую голову в начале августа началась перевозка Кавказской туземной дивизии, а затем 1-ой Донской и Уссурийской конной дивизий. Настроение всех этих частей, по заявлению начальствующих лиц, было очень хорошее, и в случае выступления против правительства большевиков можно было вполне положиться на эти части, в случае же возникновения конфликта у правительства с Советами, по заявлению ген. Крымова, рассчитывать на то, чтобы части пошли против Советов, нельзя было.
В случае оставления нами линий р. Двины возникала угроза г. Петрограду, между тем оборона подступов к нему совершенно не была обеспечена. Петроградский в[оенный] округ не подчинялся Верховному главнокомандующему.
РАЗДЕЛ i
289
Таким образом, передвижение частей в этом округе, усиление войск округа частями с других фронтов, согласование инженерных работ, — все это выходило за пределы власти Верховного главнокомандующего. Управление округом было вверено генералу, может быть удовлетворяющему требованиям политического момента, но совершенно не обладающему данными, необходимыми для управления в стратегическом отношении. Прикрытие подступов со стороны Финляндии и с моря лежало на ответственности главнокомандующего Северным фронтом, у которого управление получалось чересполосное, и опять-таки ближайший район столицы имел своего хозяина, не подчиненного главнокомандующему Северным фронтом. Таким образом, очередной задачей по обеспечению Петрограда являлось создание нормальных условий управления, почему по приказанию ген. Корнилова был составлен доклад о создании Петроградской армии и произведении сношения с военным министром о подчинении Петроградского округа Верховному главнокомандующему1. На сношение это со стороны военного министра в течение 3-4 дней ответа не поступало, но затем 24 августа прибыли управляющий В[оенным] министерством Савинков и начальник кабинета в[оенного] министра полк. Барановский, имевшие, между прочим, поручение договориться по вопросу о Петроградском округе. Из слов полковника] Барановского выяснилось, что на подчинение округа военный министр, вынужденный силою обстоятельств, соглашается, но исключая самого Петрограда и ближайших окрестностей его, считая невозможным такое подчинение в силу пребывания в Петрограде Временного правительства. Савинкову и Барановскому было поручено договориться о границах того района, который должен был пользоваться как бы правами экстерриториальности и быть выделенным из подчинения главнокомандующему Петроградской армией. Мною была заготовлена двухверстная карта района Петрограда, и с этой картой, между 10 и 11 часами вечера, меня пригласили в кабинет Верховного главнокомандующего, где я застал ген. Корнилова, ген. Лукомского, полк. Барановского, Б.В. Савинкова и Филоненко. Разговор при мне продолжался, причем по характеру его видно было, что шел разговор о передвижении 3-го конного корпуса в район Петрограда. Затем ген. Лукомский взял карандаш и начал очерчивать район Петроградского генерал-губернаторства. Я попытался возражать против возможности такой экстерриториальности, указывая на то, что нельзя пункт, который, конечно, явится базой для армии, где сосредоточены все магазины, где железнодорожный узел, через который пойдет все питание армии и переброска войск, не подчинить главнокомандующему армией и создать особого хозяина, с которым" с первого же момента возникнут трения. Затем я указал на необходимость очистки Петрограда и Кронштадта в политическом отношении, что непременным условием ставит морской штаб и командующий Балтийским флотом, на это мне возразили, что это будет произведено Временным правительством, которое объявит Петроград на военном положении, как только подтянется 3-ий конный корпус к Петрограду. Я усомнился в том, что Временное правительство, являясь коллективным органом, в который к тому же входят представители самых крайних левых партий, сможет осуществить эту чистку достаточно решительно. На это Филоненко мне что-то язвительно возразил в том смысле, что недопустимо сомневаться в том, что Временное правительство не будет
I Предложение отмечено знаком: «x)». Внизу страницы примечание: «Материалы в оперативном отделении».
II Далее зачеркнуто «конечно». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «конечно» верить. Ген.-майор Романовский».
290
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
решительно в проведении намеченных им мероприятий. Ген. Корнилов спросил Савинкова, можно ли рассчитывать, что эта чистка будет произведена достаточно решительно, Савинков заявил, что можно и что 3-ий конный корпус они просят потому, что не могут рассчитывать на советские полки, т.к. Советы могут тоже поддержать большевиков. Затем Савинков указал на желательность по психологическим мотивам, чтобы в подавлении беспорядков кроме казаков участвовала также и регулярная конница. Ему на это было сообщено, что в Уссурийской дивизии имеется Приморский драгунский полк, что можно воспользоваться частями передвигающейся из Финляндии к Рижскому побережью 14-ой кавалерийской дивизии и, наконец, что можно подтянуть полк или два 2-ой Кавказской] дивизии, которая в то время перебрасывалась с Западного фронта на Северный. Решено было 2-ой уланский Курляндский полк передвинуть в район Царского Села. В дальнейшем обсуждался вопрос, в течение какого времени может быть переведен 3-ий конный корпус к Петрограду.
Через день после этого, зайдя к ген. Корнилову с докладом, я узнал, что у него был в качестве посланца от Керенского Вл[адимир] Львов с условиями относительно реорганизации правительства.
Таким образом, до 27 августа казалось, что ген. Корнилов идет в полном согласии с Временным правительством, но 27 августа в 8 V2 час. утра мне была подана телеграмма, в которой Керенский предлагал ген. Корнилову1 сдать должность главковерха ген. Лукомскому и отправиться в Петроград. Эта телеграмма выясняла, что если ген. Корнилов думал, что он шел в согласии с Временным правительством, то это последнее совсем иначе думало и вело какую-то, как мне представляется, ничтожную и провокационную игру с целью выявить ген. Корнилова в качестве стремящегося узурпировать законную власть у Временного правительства. Телеграмму я отнес ген. Лукомскому, а от него ген. Корнилову, куда вслед за мной пришел и ген. Лукомский. Дальнейшие события развивались в постепенности, которую легко проследить по делу. В ответ на телеграмму министра-председателя последовала телеграмма ген. Лукомского с отказом принять должность и с указанием на ту обстановку, которую создало правительство своей игрой. Затем следовал разговор Савинкова с ген. Корниловым. Затем по указанию Верховного главнокомандующего я говорил с главнокомандующими всех фронтов, кроме Кавказского, и от всех получил ответы о невозможности в данное время сменять Верховного главнокомандующего. Все эти ответы были протелеграфированы военному министру. Ген. Клембовский от принятия должности также отказался. Таким образом, для Ставки оставалось подчиняться и исполнять приказания ген. Корнилова, пока положение не разъяснится. Оперативное руководство, поскольку фронты сами не прерывали связи со Ставкой, продолжалось на прежних основаниях, и Ставка стремилась возможно меньше потрясений внести в жизнь армии. Оперативные перевозки продолжались, и лишь Корниловский ударный полк был задержан и высажен в Могилеве.
Организаций каких-либо, которые вместе с ген. Корниловым стремились бы к ниспровержению существующего правительства, я лично не знаю и думаю, что их не было, так как при существовании они, вероятно, как-нибудь проявились бы, и, во всяком случае, дело военного мятежа против Временного правительства оказалось бы более организованным, в данном же случае я лично следов какой-либо организации не видел.
Что касается Офицерского союза, то его причастность к данному делу совершенно не известна мне. Сочувствуя целям и задачам Союза, я по недостатку
Слова «ген. Корнилову» вписаны над строкой.
РАЗДЕЛ I
291
времени совершенно не имел возможности посещать заседания Главного комитета. Думаю, что участие Союза выразилось лишь в резолюции Комитета1, выражавшей сочувствие ген. Корнилову. Некоторые из офицеров Союза, сопровождавшие по своей штабной службе ген. Корнилова во время его поездок, как, например, подполковник Пронин, капитан Роженко, стояли несколько ближе к генералу Корнилову и, по личным своим побуждениям, а не как представители Союза, принимали живое участие во всех происходящих событиях.
Кроме Союза офицеров поставлен вопрос относительно вызова офицеров с фронта. Должен сказать, что в двадцатых числах августа мною было получено от Верховного главнокомандующего приказание вызвать офицеров для обучения действиям при английских бомбометах и минометах. Надо сказать, что англичане несколько раз указывали на недостаточное использование этих орудий, причем причину видели в недостатке обучения. Офицеры с Западного и Юго-Западного фронтов, кажется, по одному с дивизии, были вызваны телеграммами, адресованными11 в штабы фронтов107. Офицеры ошибочно были вызваны в Могилев и отсюда направлялись в Петроград на полигон, где это обучение представлялось наиболее удобно организовать.
С комиссаром шт[абс]-кап[итаном] Филоненко по службе мне не приходилось иметь дела, и сталкивался с ним я только случайно. Впервые я с ним познакомился, когда он ехал в качестве посланца Временного правительства убеждать ген. Корнилова принять должность Верховного главнокомандующего. Он зашел ко мне просить автомобиль, предполагая, что автомобили в моем распоряжении. Говорил он достаточно самоуверенно о своих широких полномочиях от Временного правительства, при наличии которых он, конечно, быстро разрешит создавшееся недоразумение.
Окончательно в Ставку он приехал с ген. Корниловым. Отношения ген. Корнилова к нему представлялись достаточно близкими. Видно было, что ген. Корнилов ему доверяет, с его мнением считается и ценит его как умного, энергичного и ловкого человека. Во время поездки в Петроград 3 августа Филоненко, бывший уже до того в Петрограде, встретил наш поезд в Павловске и, видимо, ориентировал генерала в обстановке. Что он говорил генералу, не знаю, т.к. этот разговор был с глазу на глаз, но думаю, что отзвуками его речей явились речи его помощника Фонвизина, с которыми я познакомился со слов полк. Голицына. Это были сплетни дурного тона. Говорилось о том, что Керенский делами не занимается, что занят всецело любовью, что живет он в настоящее время с женою полк. Барановского, в силу чего полк. Барановский пользуется неограниченным влиянием, что в деловых отношениях надо опираться на Савинкова, который всецело предан ген. Корнилову, что некоторой помехой в установлении добрых отношений и полного согласования действий является ген. Лукомский, человек, которому доверять нельзя, что на этих днях ген. Лукомский помешал отъезду из Ставки ген. Тихменева, которого Савинков хотел сместить за его вредную деятельность и т.д. Я убеждал полк. Голицына, что все это имеет характер сплетен из швейцарской.
Впоследствии ген. Корнилов рассказывал мне, что Филоненко инсценировал какое-то покушение на генерала, причем организатором этого покушения
I Под резолюцией Главного комитета Союза офицеров, вероятно, подразумевается воззвание Главного комитета от 28 августа 1917 г. (См.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 47. Л. 15. См. также приложение № 8 — т. 2).
II Слово «адресованными» вписано над строкой. Внизу страницы примечание: «Вставке «адресованными» верить».
292
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
выставлен был ген. Тихменев, почему и убрать его из Ставки предполагалось. Против г. Лукомского велась несомненная интрига. Генерал Корнилов меня раза два спрашивал о том, что представляет из себя ген. Лукомский, объясняя свои вопросы тем, что его предупреждали, чтобы он не особенно доверял ген. Лукомскому, служившему и при Сухомлинове, и при царе и интриговавшему против Брусилова. Я, как умел, возражал и, кажется, убедил ген. Корнилова в прямоте и честности ген. Лукомского. Из всех этих фактов у меня слагалось впечатление, что Филоненко, по-видимому, в согласии с Савинковым, ведет какую-то игру. Это подтверждалось и тем обстоятельством, что в проекте кабинета, который бы пришлось созвать при переходе к более сильной власти с участием ген. Корнилова, Филоненко намечался в качестве кандидата на пост министра иностранных дел, или, в крайнем случае, он соглашался принять портфель министра внутренних дел.
При изложении разговора 24 августа в кабинете Верховного главнокомандующего я забыл упомянуть, что Савинковым с ген. Корниловым было заключено условие, что как только 3-ий конный корпус начнет сосредоточиваться к Петрограду, так тотчас же будет послана телеграмма, дабы могло быть объявлено военное положение в Петрограде к концу сосредоточения корпуса.
В предшествовавшем изложении я ничего не писал о себе. Я не знаю, что мне инкриминируется, думаю, что исполнение приказаний ген. Корнилова и, таким образом, участие в вооруженном мятеже кучки генералов-авантюристов против Временного правительства. Должен сказать, что по природе своей я к авантюристам не принадлежал, в заговорах никаких не участвовал, к политическим организациям не принадлежал, если не считать Союза офицеров, который я не отношу и к политическим организациям и в котором я хотя и состоял членом, но, как писал выше, по недостатку времени никогда не бывал. Совершенно чуждый политики, насколько ее можно избегнуть в настоящее время, я всей душой люблю Россию, армию и военное дело и гордился своей принадлежностью к военному сословию. Как человек, любящий Россию, я страдал за тот развал, который Россия переживала при царе, радовался, когда, как мне казалось, кончился кошмар распутинских и немецких влияний, но еще больше страдаю теперь, когда е каждым днем убеждаешься, что Россия безвозвратно гибнет. Но в Россию у меня есть вера, рано или поздно она, конечно, воспрянет, и народный светлый разум восторжествует. Хуже вопрос с армией. Для меня несомненно, что армия погибла, и как человеку, любящему армию, отдавшему всю жизнь ей, — мне нестерпимо примириться с мыслью, что армии нет, что немцы нас добьют и вправе плевать нам в физиономию и говорить, что славянский навоз годен только для удобрения немецкой культуры. Самолюбие русского и самолюбие военного, может быть, оно покажется некоторым смешным, направляло меня по пути1, который мог бы привести к спасению России, к спасению армии, без которой не может жить Россия. Единственным путем для меня представлялся путь сильной власти, какая будет эта власть, для меня, в сущности, все равно, лишь бы она была сильная, разумная и честная, т.е. русская, а не немецкая. Для меня было несомненно, что сильной властью не может быть власть, осуществляемая коллективами, для меня было несомненно, что эта власть не может не быть в полном согласовании с Верховным главнокомандующим. Как я уже писал выше, существовавший состав Временного правительства не являлся, по моему мнению11, той силой, которая может
Далее зачеркнуто «поисков».
Слова «по моему мнению» вписаны над строкой.
РАЗДЕЛ I
293
вывести Россию из того страшного тупика, в который она попала, события внутри государства указывали, что мы неуклонно падаем вниз и что скоро это падение приведет нас к катастрофе: железные дороги станут1, продовольствие иссякнет. В армии дело шло тоже неизменно к ухудшению. В течение лета мы пережили поражения, которые при нашем превосходстве в силах и хорошем снабжении уже с весны 1916 г. являлись недопустимыми, причем условия, при которых протекало Рижское поражение, устанавливали гораздо более низкий уровень боевого качества армий, чем во время Галицийского поражения. Отношение комиссаров и комитетов к этим поражениям тоже указывало, что мы и здесь с пути честной правды спустились на путь политики. В то время как на Юго-Западном фронте комиссар Савинков вместе с другими комиссарами и комитетами11 честно на всю Россию прокричал о позоре, свидетелем которого он явился, помощник комиссара Северного фронта Войтинский писал о доблести войск после того, как войска бежали, не оказав никакого сопротивления переправе через многоводную реку на участке, на котором ожидалась эта переправа. Авторитетов в армии не осталось, можно было безвозбранно поносить кого угодно, вплоть до Верховного главнокомандующего и военного министра. Армия без головы, конечно, уже не армия, а страшная дляш своей страны и для своего народа банда. Это такие истины, которые, мне казалось, должны быть сами собой понятны всякому человеку, столкнувшемуся с ними. Поэтому мне казалось, что стремление создать сильную власть должно быть и у каждого члена правительства, поскольку он является человеком, не лишенным честности и не узкопартийным. Таким образом, для меня было совершенно естественна мысль о стремлении правительства, так или иначе, опереться на ген. Корнилова, что поддерживалось различными слухами и подтверждалось фактами.
Отношения у меня лично к ген. Корнилову сложились так. Впервые я о нем узнал в Русско-японскую войну. По условиям боевого соседства я мог оценить тот незаурядный подвиг, за который он получил орд[ен] Георгия 4-ой степени], затем во время службы в Туркестане ознакомился с его чрезвычайно опасной экспедицией в Афганистан для обрекогносцирования^крСпости] Дейдази, там же, т.е. в Туркестане, я впервые и познакомился с ген. Корниловым, куда в 1906 г. приезжал из Гл[авного] управления] Генерального] штаба. Затем, в бытность мою начальником отделения Гл[авного] штаба, ген. Корнилов ко мне заходил раза два при своих назначениях. По своей должности я близко знал службу ген. Корнилова и ту честную позицию, которую он в свое время занял на должности к[оманди]ра отряда в Заамурском округе пограничной стражи. Эта война с пленением ген. Корнилова, а затем его бегство из плена108 укрепляли только во мне то высокое мнение о силе духа и характера ген. Корнилова, которое я имел ранее. Вызов ген. Корнилова в первые дни революции в Петроград на пост главнокомандующего мне представлялся тоже вполне естественным. На мой взгляд, это был едва ли не единственный генерал, который мог в то время поддержать среди петроградских войск авторитет власти. Затем я с ген. Корниловым встретился в роли начальника штаба 8-ой, куда он был назначен командующим армией. В штабе 8-ой армии я прослужил с ген. Корниловым около месяца, причем расстался с ним, унеся с собой представление о нем
I Так в тексте.
II Слова «и комитетами» вписаны над строкой. Внизу страницы примечание: «Вставкам «по моему мнению» и «и комитетами» верить. Ген.-майор Романовский».
III Далее зачеркнуто «армии». 14 Так в тексте.
294
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
как о человеке сильном, военном, демократе по всему своему существу, любящем Россию и не пожалеющем своей головы для ее блага.
Затем следовало пребывание ген. Корнилова в должности главнокомандующего Юго-Западным фронтом, оно промелькнуло достаточно ярко. В конце июля ген. Корнилов приехал в Ставку. По своей должности генерал-квартирмейстера я уже не был так близок к ген. Корнилову, как в роли начальника штаба армии, и встречался с ним только на оперативных докладах, но раз или два мне пришлось говорить с ген. Корниловым наедине. Разговор заходил о ген. Луком-ском, ген. Корнилов спрашивал мое мнение о ген. Лукомском, указав на то, что его предупреждают о том, чтобы он не доверял ген. Лукомскому. Я, со своей стороны, указывал генералу, что вряд ли можно вполне доверять Филоненко и Савинкову, что приемы Филоненко слишком отдают интригой низкой пробы, а что ген. Лукомского я знаю как очень порядочного, открытого и прямого человека, не говоря уже о нем как о прекрасном начальнике Штаба и крупном государственном человеке. О политике и о возможности перестройки кабинета впервые со мной ген. Корнилов заговорил 4 августа, на обратном пути из Петрограда. Говорили о необходимости создать деловой кабинет действительно из государственных людей и сожалели, что многим еще время не приспело ввиду их участия в правительствах при старом строе. Мое впечатление было, что эти вопросы были затронуты в разговоре либо с Керенским, либо с Савинковым.
Затем, до Московского совещания, я видел генерала только во время докладов. Московское совещание выявило расхождение двух течений общественной русской жизни. Одно течение стремится спасать Россию, а вместе с тем и завоевания революции, другое стремится спасать только революцию. Ген. Корнилов оказался одним из ярких представителей первого течения, у меня и мысли не могло возникнуть, чтобы я не примкнул к этому течению. Куда примкнет правительство, до 27-го трудно было сказать, но многие данные указывали, что к первому течению, так мне казалось. 27 августа выяснилось, что я ошибался. Но и убедившись в своей ошибке, я готов за ген. Деникиным сказать109, что по этому пути я не пойду. Только тот лагерь, в котором сосредоточено все, что имеется государственного в России, в смысле мысли, знания, опыта и честности, могло привести к спасению1, а потому и размышления в выборе пути не могло быть.
27 августа, когда получена была телеграмма о смещении ген. Корнилова, для меня стало ясно, что то течение, представителем которого являлся ген. Корнилов, потерпело крушение, в успехе ген. Корнилова с этого момента у меня никаких самообольщений не было, и оставалось только приложить силы к тому, чтобы предотвратить возможность гражданской войны и затем разделить участь ген. Корнилова и ген. Лукомского, что я и готов сделать. О том, что ни 3-ий конный корпус, ни какая другая часть не выступит <против Временного правительства^1, у меня никаких сомнений не было, и оставалась лишь надежда, но, сознаюсь, очень слабая, на то, что общественное мнение воздействует на правительство, убедят его, что здесь вопрос не в мятеже против правительства, а гораздо более глубокий, что мятеж этот будет скоро подавлен, но глубокая рана останется во всем русском организме, и что лучше избежать раздирать эту рану.
I Далее зачеркнуто: «по моему убеждению». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «по моему убеждению» верить. Ген.-майор Романовский».
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «на стороне ген. Корнилова». Под строкой примечание: «Исправлению: «против Временного правительства» верить. Ген.-майор Романовский».
РАЗДЕЛ i
295
По делу показываю:
22 июля 17 года я, получив отпуск из своей части, прибыл в гор. Петроград, где поселился у своих знакомых. Накануне отъезда А.Ф. Керенского в Москву, число теперь точно не помню, днем я вместе с женой, тогда еще невестой, и ее матерью зашли в новую Европейскую гостиницу на Троицком проспекте, чтобы навестить знакомых моей жены, фамилию которых не помню. Знакомых этих дома не оказалось, и мы стали их ожидать. В соседнем номере шел громкий разговор нескольких человек, осуждавших и даже ругавших Керенского. Там говорили о Корнилове, хвалили его и находили, что если ему удастся «это» провести, то он будет президентом. Заинтересовавшись этим разговором, я вышел из комнаты, подошел к двери соседнего номера и стал подслушивать. Разговоры о Керенском и Корнилове того же характера продолжались. Тогда я нагнулся и стал подсматривать в скважину замка, причем увидел одного офицера в обер-офицерском чине, одного студента, одного штатского и одного в гимнастерке. Все они сидели у стола, на котором лежала кипа бумаг, которые студент читал на немецком языке. Студент по внешнему виду был еврей. Немецкого языка я не знаю и потому сказать, какого содержания были бумаги, я не могу. Не дождавшись1 возвращения наших знакомых, мы ушли, а на другой день я явился в Зимний дворец, где добился личного разговора с А.Ф. Керенским. Узнав обо всем мною слышанном, он мне дал письмо на имя Н. Дмитриевича] Миронова, заведовавшего контрразведывательным бюро. Явившись к нему в тот же день, я вручил ему письмо, причем ни ему, ни Александру] Федоровичу] Керенскому фамилии лиц, подозревавшихся мной в заговоре Корнилова, я назвать не мог. Миронов мне ответил, что политическим сыском он не занимается, и указал, что по поводу моего заявления он переговорит с А.Ф. Керенским и с Борисом Викторовичем Савинковым. По предложению Миронова я явился к 12 ч. вечера в дом военного министра на Мойку 67, просидел там до четырех часов утра, но ни Савинковым, ни Мироновым принят не был. По указанию курьера я должен был на другой день в пять часов вечера позвонить Миронову, что я и сделал, но получил ответ, что он и Савинков уехали в Ставку и примут меня по возвращении. Несколько дней спустя я звонил Миронову по телефону, который сообщил мне, что Савинков по моему доносу ничего сделать и предпринять не может. После этого я еще неоднократно звонил Миронову, но он меня просил им не надоедать. Тогда я отправился к А.Ф. Керенскому, но свидания с ним не добился и пошел к полковнику Туган-Бара-новскому, направившему меня к полк.11 Пораделову, генерал-квартирмейстеру штаба Петр[оградского] в[оенного] округа. Пораделов сам со мной не разговаривал, а выслал какого-то штабс-капитана, который также со мной разговаривать не стал и приказал прийти на другой день, но я больше в111 контрразведывательное бюро не пошел.
Когда я первый раз был принят А.Ф. Керенским, он приказал мне зайти к нему по возвращении из Москвы, а на мое указание, что у меня кончается отпуск, приказал продлить мне его на один месяц™. Отсрочка эта истекла уже 15 сентября, и я сообщил об этом полк. Барановскому, когда был у него 13 сентября. Полковник сказал мне, что по закону за просрочку в семь дней я не отвечаю, и я остался в Петрограде, т.к. решил добиться свидания с А.Ф. Ке-
Далее зачеркнуто: «знака». Далее зачеркнуто: «Погорелову». Далее зачеркнуто: «штаб округа». Далее зачеркнуто: «Отпуск».
РАЗДЕЛ I
263
ренским, на что рассчитывал, т.к. получил от него в присутствии его адъютанта Ковалько приказание явиться по возвращении его из Москвы. Больше ничего по делу показать не могу.
Прочитано. Зачеркнуто: «знако», «Погорелову», «из того округа», «отпуск».
Николай ПАЛУТИС Член комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 48-50. Подлинник. Рукопись.
№47
Показание полковника Генерального штаба Ю.П. Плющевского-Плющика
2—4 сентября 1917 г.
Протокол
2—4 сентября 1917г. Чрезвычайная комиссия для расследования дела о генерале Корнилове и его соучастниках на основании положения о Комиссии допрашивала нижепоименованного, и он показал:
Юрий Николаевич Плющевский-Плющик, 40 лет, православный, под судом не был, полковник Генерального штаба, проживаю при Ставке Верховного главнокомандующего.
Должность второго генерал-квартирмейстера я принял, кажется, 3 июня с.г.1 В компетенцию моего Управления входили следующие вопросы: служба Генерального штаба, личный состав, переводы, назначения, исторические и военно-научные вопросы, т.е. описание сражений, сбор исторических] документов, разработки и составление инструкций, уставов, наставлений, контрразведка и, наконец, политическая жизнь армии. Службой Генерального штаба (III от-д[ел]) ведал полков. Киященко, истор[ической] частью (IV отд[ел]) — полков. Капустин, к[онтр]разведкой — полков. Терехов и, наконец, политикой (Особое] делопроизводство]) — полковник Сахаров. К данному процессу какое-либо отношение может иметь лишь деятельность Особого делопроизводства, а потому об остальных в моем показании мне вряд ли упоминать придется.
Вопросы стратегические, вопросы передвижения, сосредоточения и перевозки войск, меня совершенно не касались, и так как представляли область секретов, то узнавал я о них совершенно случайно и сведения мои имели отрывочный характер. Также не касались меня и вопросы высшего командования и управления. Разговоры по аппарату с министрами хранились не у меня в Управлении, и о них я узнавал тоже случайно. О разговорах А.Ф. Керенского, Савинкова, Львова, имевших такой фатальный и решающий характер, о всем деле я тоже узнал уже после 27-го частью из приказов и воззваний, частью из разговора с генералами Лукомским и Романовским. Издание и писание приказов и воззваний уже шли помимо меня, и кто их писал, я до сих пор не знаю. Один только приказ, кажется № 897, был продиктован мне генер. Лукомским и после моего редактирования вышел с пометкой моего Управления. Приказ этот относился к войскам и излагал всю историю конфликта. Из этого приказа
1 Слова «с. г.» вписаны над строкой.
264
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
я и узнал, кажется, первый раз, более-менее подробно, как и что было. В общем, характеризуя мою роль во всем этом деле, я смог бы выразиться кратко: «До 27-го я ничего не знал, а после 27-го моя деятельность тоже прекратилась, т.к. фронты поддерживали с нами связь лишь по определенным вопросам». Такое мое положение объяснялось главным образом тем, что я не пользовался доверием генер. Корнилова и лиц, непосредственно его окружающих. Я имел сведения, это мне говорил генер. Лукомский, что два раза поднимался вопрос о моем отчислении из Штаба. Генерал Лукомский, знавший и уважавший меня, категорически протестовал и даже ставил мой уход в зависимость от своего. Генерал Лукомский также долго не пользовался доверием, тяготился этим и, кажется, пошел на открытое объяснение. После этого объяснения генер. Корнилов, кажется, стал больше доверять ген. Лукомскому. Думаю, что вся кампания как против меня, так и против Лукомского велась главным образом комиссаром] Филоненко. Лукомский ему мешал как человек сильной воли и глубоко порядочный, а я как человек искренно уважающий и близкий к Лукомскому. Мне было известно, что мне Филоненко, например, ставит в вину мою якобы близость к семье Керенского. Как пример приводился случай, что я, вычеркивая телеграмму Лембича о каких-то якобы загадочных целях одного из приездов генер. Барановского, «побелел как полотно». Я помню, что меня просто поразила наглость этой телеграммы, и я не думал бледнеть или белеть, просто вычеркнул ее, сказав: «Охота Вам печатать всякую ерунду?» Потом я уже узнал, что Филоненко оценивал приезд Барановского как разведку возможности А.Ф. Керенскому принять на себя верховное главнокомандование. В тот приезд я Барановского не видал, с ним не говорил и искренне верю, что он приезжал перевезти больного отца. Меня поразило тогда, поражает и теперь, что, с точки зрения комиссара Bp. правительства, близость кого-нибудь к министру-председателю ставится в вину. Убежден, что так же на это смотрел и генерал Корнилов, рассказавший об этом генер. Лукомскому, вероятно, как факт, заслуживающий улыбки. Так или иначе, но недоверие это я чувствовал и уже из самолюбия не навязывался. Генерал Лукомский, всегда ко мне прекрасно относившийся, вероятно, не желал ставить меня в неловкое положение, обставив мою службу так, что мне и не приходилось соприкасаться с такими вопросами, которые это неловкое положение могли бы создать. Неосведомленность свою я объясняю еще тем, что все свободное время я проводил дома и почти не соприкасался с офицерством, кроме двух-трех человек, часто у меня бывавших. Сам я к политике никак не стремился и получил полное к ней отвращение еще с первых же дней революции, когда в силу обстоятельств и моего служебного положения (я был тогда и.д. генералом для поручений при Деген-верне) мне пришлось быть товарищем председателя в Офицерско-солдатском союзе102. Повинность эту я нес 5 недель и довел себя до ночных кошмаров. Союз этот теперь уже не существует, а я вышел из него недели за две до его закрытия. Из всего изложенного явствует, что о каком-либо заговоре я не знал, знать не мог да и не особенно в него верю. Думаю, что политическая атмосфера России слишком насыщенна. Вспышки возможны ежеминутно, ориентироваться же, особенно человеку, политикой не интересующемуся, во всех направлениях и течениях очень трудно. Я убежден, что в феврале был лишь переворот. Власть от одного класса перешла к другому, а так как власть по самой природе своей должна стоять вне класса и партии, то, следовательно, революция, со всеми ужасами, ей присущими, еще впереди. Относительно характера выступлений генерала Корнилова могу сказать лишь то, что я мог вывести из телеграммы и разговоров после 27-го августа. Мне, безусловно, ясно, что генерал Корнилов
РАЗДЕЛ I
265
существующий порядок ниспровергать не собирался, возвращаться к старому тоже не хотел, а желал лишь дать России твердую власть при помощи министерства нового состава и отвечавшего только перед всем народом и своей совестью. Мне было ясно, что в этих своих намерениях до утра 27-го он определенно шел в полном согласии с А.Ф. Керенским и Савинковым и считал невозможным министерство без их участия. Правительство, в лице, по крайней мере, этих его представителей, знало о каждом шаге генерала Корнилова, и такие действия, как сосредоточение корпусов, конечно, не могли производиться тайно. Все распоряжения проходили не по моему Управлению, но я убежден, что о них правительство знало, знало также, что корпуса эти армию не ослабляют, так как перевозятся с юга в наиболее опасный (в стратегическом отношении) северный район. Намерение А.Ф. Керенского и Савинкова 28-го быть в Ставке, приезд Львова, разрыв Львова, Керенского и Корнилова 26-го — все это носит характер чего-то ужасного, кошмарного, безнадежно неисправимого. Кому и зачем все это было нужно, я затрудняюсь сказать. Свершилось что-то фатальное и роковое... Погибнет масса лучших людей, погибнет, вероятно, и Россия, и только беспристрастная история установит, на чью голову должна пасть кровь невинных и слезы жен и детей.
Перехожу теперь к более подробному описанию деятельности моего Управления. Как я уже сказал, хоть некоторое отношение к данному процессу может иметь только работа Особого делопроизводства, ведающего политической жизнью армии, под понятием «политическая жизнь» я разумею организацию армии на новых началах, т.е. деятельность войсковых комитетов и деятельность комиссаров. Через это делопроизводство проходили как отдельные донесения о всяких эксцессах, так и еженедельные сводки о том, что делается в армии. Весь этот материал давал ужасающую картину полного развала. С болью в сердце я видел, что армия разлагается, что армия погибнет, если уже не погибла. Причины этой гибели заключались: 1) в полном отсутствии дисциплины, 2) в полном отсутствии власти и падении всяких авторитетов, не исключая и религию, 3) в политике и преступной агитации. Большевизм, своеобразно понятый темной массой с точки зрения чисто шкурной, сделал свое каиново дело, свалил русского колосса, и нет теперь такой силы, которая могла бы воссоздать разрушенное. Офицерский состав бессилен что-либо сделать. Мы связаны долгом и совестью, мы взываем к подчинению и порядку, но слова наши заглушаются криками тех, кто обещает ему не принадлежащее, кто настаивает только на правах, забывая об обязанностях, кто потворствует животному инстинкту под видом раскрепощении духовной личности человека. Оружие слишком неравное для того, чтобы, принимая во внимание нашу некультурность, сомневаться, на чьей стороне будет победа. Еще нет года, что я сдал полк, которым честно командовал. Я искренне любил солдата, люблю его и сейчас, и тем больнее и невыносимее мне видеть то, что сделали в армии чужие для нее люди. Месяц тому назад я еще рассчитывал, вернее, надеялся, что дело еще поправимо, если нам удастся: 1) восстановить дисциплину и 2) восстановить в армии единовластие строевых начальников. Я не самообольщался и в действие магической палочки не верил. Я думал и утверждал, что сразу сломать нельзя, но что долг каждого честного офицера вести работу так, чтобы приемлемым было все, что этим двум принципам отвечает, а неприемлемым — все, что им противоречит. Я полагал, что комитет должен быть сохранен, но без исполнительной власти и как орган, действующий в определенных рамках и подчиненный начальникам, а что институт комиссаров должен иметь место только при условии, что комиссары будут помогать начальникам оздоровить армию всеми имеющи-
266
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
мися у них средствами, будут1 способствовать постепенному переходу власти в руки тех, кто ведет войска в бой и кто управляет ими в бою.
16 июля происходило совещание в Ставке под председательством А.Ф. Керенского. Присутствовали: М.И. Терещенко, Савинков, генер. Деникин, Клембов-ский, Алексеев, Рузский и другие. Картина состояния фронтов была нарисована ужасная, но каких-либо реальных выводов о том, как оздоровить армию, как поправить дело, не указывалось. Разъехались с тяжелым чувством, но ничего не решили. Я долго думал над этим вопросом и пришел к выводу, что материал так или иначе обработать надо, и к приезду ген. Корнилова, т.е. к 23 июля, подал доклад наштаверху о тех мероприятиях, которые необходимо провести для оздоровления армии. Через некоторое время доклад этот попал к генер. Корнилову, был им просмотрен и возвращен мне с резолюциями и приказаниями составить подробную записку Bp. правительству. Записка была готова к 1 августа, рассмотрена в заседании у генер. Корнилова при участии некоторых н[ачальни]ков Управления, а 3 августа генер. Корнилов повез ее в Петроград для представления Bp. пр[авитель]ству. Записка эта, даже подлинная с пометками на ней не то Савинкова, не то Филоненко, равно как и мой доклад, находятся в делах Ос[обого] делопроизводства, а потому я ее излагать не буду. Сравнивая эти два документа, можно прийти к выводу, что в ней мое и что прибавлено по приказанию начальства. В поездке этой в Петроград я не участвовал. Ездил генерал Романовский. Из рассказов его я понял, что доклад правительству не читался, а попал в руки Савинкова, который должен был разработать согласительный проект доклада, сглаживающий некоторые разногласия между Ставкой и Военным министерством. Что произошло за это время между Корниловым и Керенским и между Керенским и Савинковым, я не знаю, но знаю только, что предполагалась вторая поездка в Петроград, что она то отменялась, то нет, что 10-го было приказано меня послать в Москву, куда я командировался на Государственное совещание представителем Ставки, и знаю, что в конце концов, кажется, 9-го мы все-таки поехали в Петроград, собравшись как-то слишком неожиданно. Ходили слухи, за достоверность которых не ручаюсь, что Савинков, а может быть, [и] Филоненко просто умоляли Корнилова поехать и были в этом оба и сильно заинтересованы. Итак, 9-го мы выехали. В дороге меня пригласил генер. Корнилов к себе, и здесь я первый раз имел ему доклад в течение около часа. Доклад сводился к делам уставной комиссии, которая созывалась в Ставку, и записке, поданной правительству. Особенно существенного значения разговор наш не имел. Кажется, в Павловске к нам в поезд сел Филоненко, а в Петрограде мы были встречены Терещенко и Савинковым. Эти три лица о чем-то долго совещались с генер. Корниловым, а потом мы поехали в Зимний дворец к министру-председателю. Здесь выяснилось, что приезд наш был, кажется, желанием не А.Ф. Керенского, а исключительно Савинкова и Филоненко. О чем Корнилов совещался с Керенским, я не знаю. Говорили около часу. Ввиду того, что Савинков в это время подал в отставку, чувствовалось наличие какого-то конфликта, но в чем он заключался, для меня ясно не было. Из Зимнего дворца мы поехали к Савинкову на Мойку 67. Там генер. Корнилов опять совещался с Савинковым и Филоненко, но я был приглашен лишь за несколько минут до конца. Генерал Корнилов дал мне бумагу и сказал: «Просмотрите скорее этот доклад и скажите, в чем он расходится с нашим». В своем распоряжении я имел очень мало времени, но тем не менее даже при беглом просмотре мне удалось установить,
Далее зачеркнуто: «помогают начальникам подобрать в свои руки».
РАЗДЕЛ I
267
что савинковский проект по внешности очень похож на наш, но там, где мы стараемся поднять власть начальников, в его варианте все усилия направлены к поднятию авторитета комитетов или комиссаров. Местами прямо в нашей фразе вместо слова «начальник» ставилось слово «комиссар» и т.д., что, конечно, сводило на нет идею проекта, нами разработанного, что я здесь уже и высказал. Савинков почти молчал, а Филоненко много и взволнованно доказывал, что это только первый шаг и что далее мы пойдем вместе. Все усилия и Савинкова, и Филоненко были направлены к тому, чтобы Корнилов подписал проект, что тот и сделал, но, по-видимому, не очень охотно. Подписанный проект мы взяли с собою, а вечером повезли его в Зимний дворец на заседание трех министров: Керенского, Терещенко и Некрасова. Перед заседанием уже во дворце ко мне прибежал Филоненко и указал на настоятельную необходимость сегодня уже вручить этот проект правительству. На этот раз на заседание был приглашен и я, причем мне было приказано прочесть записку Савинкова. Ознакомившись с ней, таким образом, более подробно, я все-таки остаюсь при своем мнении. При проведении ее в жизнь она "неизбежно вызвала бы большие трения, но как тенденциозный компромисс успеха не имела бы. Кроме того, в ней были затронуты вопросы, совершенно не входящие в компетенцию главковерха, как, например, подробности устройства жизни заводов и железных дорог на началах милитаризации и т.п. По существу проекта возражали все три министра, и главным образом против его «невоенной части», которая подвергалась жесткой критике. Я вынес впечатление, что относительно мероприятий, намеченных для армии, почва вполне благоприятная, и не только для проведения проекта савинковского, но и нашего. Вопрос, по-видимому, сводился ко времени и порядку постепенности, в котором должны эти мероприятия проводиться. Кто-то из министров даже высказал большие симпатии нашему проекту, после чего генер. Корнилов предложил оставить для рассмотрения не савинковский доклад, а копию нашего. Копия эта у меня была, и приказание я исполнил. По окончании заседания мы поехали на вокзал. Там нас опять встретили Савинков и Филоненко. О чем они говорили с генер. Корниловым, я не знаю, но через несколько минут я был приглашен в вагон, и мне было лично приказано запечатать савинковский доклад в пакет и, адресовав на имя м[инистра]-председателя, передать Савинкову. И это приказание я исполнил, передав пакет не отходившему от меня Филоненко. В Могилев мы прибыли 11-го, а 12-го должны были ехать в Москву. На обратном пути я еще раз имел разговор с генер. Корниловым и еще раз докладывал ему мою точку зрения на савинковский проект. 12-го мы уехали в Москву. Перед отъездом я получил приказание отправить министру-председателю телеграмму, написанную рукою ген. Корнилова, которой он ходатайствует о неувольнении в отставку Филоненко ввиду его высокополезной деятельности. Телеграмму эту я отправил около 7 вечера. Забыл сказать, что когда мы возвращались из Петрограда, то генер. Корнилов приказал мне составить проект его речи в Москве. По пути в Москву я этот проект и составил, проводя ту мысль, что для спасения армии необходимы: 1) дисциплина и 2) единоначалие строевых начальников. Проект этот мною был подан 13-го (кажется), но использован он не был. То, что говорил генер. Корнилов, составлял ему, кажется, Завойко, Голицын и, может быть, даже Филоненко. Лично я совершенно от всего этого отстранился и был в Москве скорее на ролях статиста. Московская встреча на меня произвела хорошее впечатление. Говорили, что было бы еще лучше, если бы не противодействия Верховского. В чем его обвиняли, я особенно не интересовался, так как в изъявлении разных восторгов толпою давно изверился. Из Москвы уехал с тя-
268
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
желым чувством. Я видел, что к водопаду слов, до сего сказанных, прибавился еще океан и что бедной России от этого лучше не будет. 15-го мы вернулись в Ставку, и за период до 24-го, кажется, все было спокойно. Был здесь генер. Крымов. Зачем он здесь, я точно не знал. Его назначение хранилось в тайне даже от меня. Мне говорили, что он предназначается командующим 11-ой армией, а пока, кажется, он сам говорил, работает над реорганизацией конницы. Впервые я узнал о его назначении командующим Петроградской армией от генер. Дитерихса, кажется, 25-го. Я был этим удивлен, потому что еще во время первой поездки в Петроград мне генерал Корнилов (это было, кажется, 9-го) говорил, что он предполагает осуществить давнишний проект уничтожения Сев[ерного] фронта и что командармом Петроградской армии предполагает назначить Лечицкого. Этот, может быть, незначительный факт назначения Крымова еще больше убедил меня в том, что начальство не желает посвящать меня в область вопросов, лежащих вне моей компетенции, а сам я не считал возможным навязываться, хотя бы из самолюбия. Таким образом, сказать, когда и почему поднялся вопрос о выделении Петроградской армии, я не могу. Как офицер Генер[ального] штаба полагаю, что такое мероприятие имело смысл и с точки зрения стратегической, особенно ввиду полной неустойчивости наших войск вообще и на Северном фронте в особенности.
24-го в 12 час. дня было назначено заседание по вопросу о комитетах и комиссарах. Положение составлялось в кабинете военмина. Корнилов просил, чтобы за два дня обсужденный проект был предоставлен ему, но это исполнено не было, и проект, говорят, объемом в 112 страниц, был привезен Савинковым 24-го и дан генералу Корнилову всего на несколько часов для беглого просмотра. На совещание съехались представители командного состава, комиссары и председатели комитетов фронтовых и армейских. Представители комитетов и комиссары приехали раньше и в течение 23-го имели частные совещания. Совещались также и 24-го до общего собрания. Когда мы, представ [ители] ко-м[андного] состава, прибыли на заседание, то нас еще в зал не пустили, так как частное совещание не было окончено. Офицеры, т.е. представители командного состава, прибыли в срок и никаких частных совещаний не устраивали, так как ни я, и никто из них не были ознакомлены с тем, что нам предстоит рассматривать. Когда генерал Корнилов рассматривал проект с Савинковым, то я приглашен не был, и мне только ген. Лукомский сказал, что главковерх оспаривает некоторые положения проекта и даже пришел к соглашению с Савинковым. Было, например, решено, что право отзыва, назначения, аттестации командного] состава комитетами и комиссиями] будет выкинуто и даже не прочтено на заседании. Первое заседание общее состоялось в 121/г часов и до двух прошло в чтении гр. Толстым общего положения. Вступительное слово сказал Савинков, кажется, призывал всех к объединению. Из доклада Толстого выяснилось, что зачеркнутые места им, по-видимому, были прочитаны, так как проект производил впечатление, что он читается целиком. В 2 часа был объявлен перерыв до четырех, и председательствующий Филоненко заявил, что в четыре часа начнутся прения, причем от каждой группы он допускает не более двух офицеров. Офицеры заявили, что они еще не сговорились и не выработали общей точки зрения, на что им было отвечено, что они за это сами ответственны, так как другая сторона уже устала сговариваться. Это произвело нехорошее впечатление на офицеров, и они решили сейчас же собраться в помещении Офицерского союза и обсудить, как поступать в дальнейшем. На это совещание поехал и я. Должен сказать, что лучших людей армии и фронта прислать не могли. Здесь были два генерала, несколько офицеров Генер [ального] штаба, и
РАЗДЕЛ I
269
большинство остальных — с высшим юридическим образованием. Наскоро со-организовавшись, мы выбрали председателем генерала Чайковского и сейчас же решили, что раньше завтрашнего дня наши ораторы выступать не могут. Из обмена мнений выяснилось, что все как один свидетельствуют, что армия умирает, если уже не умерла, и что мы честно должны заявить о тех мероприятиях, которые надо провести, и о недостатках проекта, бегло и выдержками нам прочитанного. Было решено, что от командного состава будут говорить Генерального штаба полковник Новиков и капитан Аметистов. Речи должны носить характер декларативный. Новикову была предложена общая часть, устанавливающая точку зрения командного] состава, а Аметистову — детали проекта, нам прочитанного, и наши возражения, насколько таковые можно делать лишь при беглом ознакомлении. Так как мнения относительно общей части расходились, и были даже такие, которые считали необходимым немедленное закрытие армейских и фронтовых комитетов, то я выступил с предложением о необходимости согласовать нашу точку зрения с точкой зрения главковерха. Изложив собранию все, что я знаю, я тем не менее не желал допускать в столь серьезном деле каких-либо ошибок или недомолвок, предложил выработанную резолюцию предложить сначала на одобрение главковерха, для чего я могу испросить аудиенцию для некоторого числа из приехавших офицеров. Со мною все согласились. Аудиенцию я испросил, и таковая была назначена на 9 l/i ч. утра 25-го. В связи с этим мы решили, что наше выступление раньше 10-ти утра 25-го быть не может. Аудиенцию испрашивал я лично, и когда входил к главковерху, то встретился с выходящим Савинковым. Кажется, при выходе я в зале видел статского господина, который, как мне сказал адъютант Долинский, оказался Львовым. Припоминаю, что еще раз я видел этого Львова в тот же день в помещении Офицерского союза, куда я приехал на указанное выше совещание с представителями командного состава. Что там делал Львов, я не знаю. Заседание в этот день в 4 часа не состоялось, а было отложено до 9-ти, вследствие чего мы получили еще несколько часов для частного совещания. Это время нами было использовано для составления декларированных речей. Речи эти потом были напечатаны на машинке и имеются в делах Особого делопроизводства. Представление состоялось утром 25-го. В этот же день на заседании говорили наши представители, выступал и генерал Корнилов. Речь Корнилова на нас, офицеров, произвела очень сильное впечатление, особенно своею решительностью и уверенностью. Охарактеризовав положение России, он твердо заявил, что не время теперь спорить и раздорить1, что рассматриваемый проект ведет не к оздоровлению армии, а окончательному ее разложению и что он, как Верховный главнокомандующий, с ним не согласен. После речи Корнилов вышел. Несколько секунд царила гробовая тишина. Филоненко пошел провожать его. Левые оправились первые и уже начали журжать11. Вошел Филоненко и тоже в дополнение речи глав[ковер]ха сказал несколько сильных слов. Мне казалось, что он говорит убежденно, искренне болеет за погибель родины, и мое первое желание было пойти и пожать ему руку. Я этого, однако, не сделал. В общем, и это совещание ни к чему не привело. Еще раз убедились, что н[ачальни]ки по долгу совести не могут отдать то, без чего нельзя воевать, т.е. власть. Комитеты стараются захватить, что им еще не предоставлено законом, а комиссары лавируют, придерживаясь более комитетского берега. Забыл сказать, что генер. Корнилов прочитанные Новиковым и Аметистовым речи одобрил и утвер-
I Так в тексте.
II Так в тексте.
270
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
дил, сказав, что с проектом он знаком лишь мельком, но что и при беглом обзоре много недостатков бросилось ему в глаза, и это против них он протестует и будет протестовать. Комиссия 26-го закончилась, я облегченно вздохнул и был рад, что все обошлось без особенного скандала. Наступило утро 27-го. По обыкновению, к 9 часам я прибыл на службу и прошел прямо в кабинет генерала Романовского, как это делал и всегда. На вопрос, что нового, я получил ответ, что генерал Корнилов смещен и что для окончательного решения он выговорил час времени. Я был поражен. Это было слишком неожиданно. Через несколько минут к нам в комнату вошел генер. Лукомский и сказал, что от принятия должности главковерха он отказывается и посылает, вероятно, известную следствию телеграмму. Все мы невольно задавали вопрос, что будет дальше... Ответом послужили последующие события. Их я излагать не буду, потому что они выяснены из показаний тех, кому пришлось быть непосредственными исполнителями. Лично моя деятельность почти прекратилась. На фронтах установлена была комитетская цензура телеграфа, и нам передавали только то, что не имело существенного значения. Я являлся на службу каждый день, но работы не было, и мне оставалась только роль стороннего наблюдателя так же, как, вероятно, и остальным начальникам отделов. Что касается Офицерского союза, то я долго не вступал в состав его членов и записался только в конце июня, внеся 25 р. единовременно, и обязался вносить по 5 руб. помесячно. Записался потому, что уж очень хорошие и честные люди входили в его состав, и я был убежден, что ничего дурного они сделать не могут. Ни на одном заседании Союза я не был и делами его совершенно не интересовался. Еще раз могу подтвердить в объяснение сего, что питаю и питал болезненное отвращение ко всякой политике и общественности, в особенности после 5-недельного пребывания в составе Офиц[ерско]-солдатского союза, о котором говорил выше.
Вот все, что я могу сказать по этому делу. Виновность свою категорически отрицаю и думаю, что арест мой основан на недоразумении. За весь период с 27-го ни одного документа за моей подписью, относящегося к данному делу, не отложилось. Все сказанное могут подтвердить мои подчиненные, которых я и прошу допросить. Распоряжений мною тоже никаких не отдавалось. Приказ № 897 (кажется), продиктованный мне генер. Лукомским, переписывался у меня в Управлении, а для печатания и рассылки был отослан в Управление дежурного генерала, как это и всегда делается с приказами. В установлении особого положения я тогда участия не принимал. Цензура части телеграмм тоже шла мимо меня, и я их в руках не имел. Правдивость моих показаний могут также подтвердить генералы Лукомский и Романовский.
На вопрос, начато ли было все это дело единолично генер. Корниловым или нет, точно ответить не могу по неосведомленности. Из тех документов, которые мне случайно пришлось видеть, у меня составилось убеждение, что до утра 27-го генер. Корнилов шел вместе с А.Ф. Керенским и Савинковым. По получении роковой телеграммы генер. Корнилов вправе был думать, что здесь произошло какое-то фатальное недоразумение, которое выяснится и уладится. Может быть, этим обстоятельством и следует объяснить его решение. Полагаю также, что на решение такого сильного человека, как он, вряд ли кто мог влиять. Генерал Лукомский фактически не мог бы все равно принять от генерала Корнилова должности. Я думаю, что его бы немедленно арестовали и произошло бы нечто невероятное, т.е. раскол и междоусобие в самой Ставке. Я глубоко убежден, что если все обошлось благополучно на фронте, то только потому, что этого раскола в Ставке не произошло. Оперативное руководство не прерывалось так же, как и другие функции управления. Отпала только полити-
РАЗДЕЛ I
271
ка. Ареста начальника Штаба или одного из начальников Управления достаточно было бы, чтобы вызвать междоусобицу, а может быть, и резню в городе. Неминуемо гарнизон бы разбился на корниловцев и его противников, и последствия были бы непоправимы.
Полковник Юрий Николаевич ПЛЮЩЕВСКИЙ-ПЛЮЩИК
Член Комиссии Н. КОЛОКОЛОВ Полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 55-66. Автограф.
№48
Протокол допроса прапорщика Корниловского ударного полка Н.М. Путилина
4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 4 дня член чрезвычайной комиссии по расследованию дела о генерале Корнилове и др. полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля.
Прапорщик Корниловского ударного полка Николай Митрофанович Пути-лин, 21 года, православный, не судился, показал:
Основная идея нашего полка — удар, а не политика, и о политике у нас мало говорили. После последних боев мы укомплектовывались в Проскурове. Укомплектование не было еще окончено, когда нас повезли на север в район Нарвы для боевых операций. Об этом был отдан приказ. По пути на Север в Могилеве нас высадили. Кто говорил, что для окончания укомплектования, а некоторые говорили, что для смотра генерала Корнилова. Это было 26 августа. .27 августа в 2 часа дня был смотр, и тут нам генерал Корнилов сказал, что Bp. правительство] ему предлагает сдать должность, но что заменить его некому, поэтому он остается на посту и приглашает Bp. правительство] приехать к нему. Относительно причин требования Bp. правительства] сдать пост он сказал приблизительно то, что потом было изложено в воззвании его «По линиям железных дорог». Затем он спрашивал, готовы ли мы поддержать его. Все кричали «ура!». На этом же смотру был и Георгиевский батальон и речь была одна сразу к обоим полкам. В крике «ура!» принимали одинаковое участие и те и другие.
Я категорически заявляю, что для нас это было полной неожиданностью. До этого момента ни командир полка, ни офицеры, ни солдаты не говорили, что целью нашего прихода могла быть поддержка чего-либо подобного. Мы разошлись и стали нести службу патрульную в городе и на вокзале. За городом службы, насколько я знаю, не несли, никаких окопов не рыли. Пулеметов у нас 24, я сам состою в пулеметной команде. 2 пулемета всегда были с дежурной ротой и ночью располагались в саду дома, где стоял полк. Кроме того, в каждой из трех пулеметных команд по два пулемета оставлялись дежурными, но находились в командах. Никуда за город, никуда на крыши домов и церквей пулеметов не ставили.
Газет почти нельзя было получить, продавались по цене, доходящей до 6 рублей. Первые две газеты до нас дошли 29-го и 30-го, и тут мы впервые узнали о положении более подробно. 30-го числа было официально расклеено распоря-
272
.ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
жение правительства о неподчинении генералу Корнилову, то же самое1, в этот же день стали разбрасываться и распространяться об этом воззвания. В этот же день нас, пять человек офицеров, через товарища председателя11 полкового комитета собрано полковое собрание, и на нем решили осветить события. Начали с чтения газет.
27-го числа настроение было всецело в пользу генерала Корнилова. Так было и 28-го и 29-го, что поддерживалось большинством офицеров и солдат, веривших в безупречную честность и доблесть генерала Корнилова и в то, что он на плохое не поведет. 30-го с получением газет у солдат™.
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 50, 50 об. Подлинник. Рукопись.
№49
Протокол допроса подпоручика 2-й батареи
1-го запасного артиллерийского дивизиона П.С. Раевского103
2 октября 1917 г.
Протокол
2 октября 1917 г. в Петрограде член Чрезвычайной комиссии для расследования деятельности генерала Корнилова и его соучастников НА. Колоколов допрашивал нижепоименованного, и он показал:
Павел Сергеевич Раевский, 40 лет, православный, под судом и следствием не был, подпоручик 2-ой батареи 1-го запасн[ого] артиллерийского дивизиона, проживаю в своей части, гор. Луга, Петроградской губ.
Обстоятельства, сопровождавшие мой арест в г. Луге 28 августа с.г., подробно изложены мною в прошении моем на имя председателя Чрезвычайной комиссии от 20—21 сентября сего года™. То, что в прошении этом <и приложении к HeMy>v изложено, я всецело ныне подтверждаю и прошу их принять за мое показание по делу. Я могу заявить Вам еще, что то недоразумение, ради которого я просидел более месяца под арестом, произошло при таких условиях. Когда я утром пришел в батарею и услышал, как фейерверкер Петухов читал какой-то листок солдатам, я еще ничего не знал о состоявшемся смещении Верховного главнокомандующего генерала Корнилова. Я полагал, что какой-то листок с сообщением о мятеже генерала Корнилова не может быть признан доказательством того, что Верховный главнокомандующий, славный боевой генерал, неоднократно рисковавший своею жизнью для блага Родины, вдруг будет сочтен за мятежника, тогда как мне было известно еще по сведениям с московского Государственного совещания, что между генералом Корниловым и Временным правительством существует известное согласие по главнейшим вопросам момента. Мне казалось, что тут какое-то недоразумение, и до разъясне-
1 Далее слово неразборчиво.
п Первоначально в тексте был следующий порядок слов: «председателя товарища». В документе исправлено, над словами проставлены цифры: «2», «1». 1,1 Далее в деле 11 текст документа отсутствует.
w Прошение Раевского на имя председателя Чрезвычайной комиссии от 20—21 сентября 1917г. см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д.86. Л. 19-21. v Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
РАЗДЕЛ I
273
ния такового я находил необходимым предупредить фейерверкера Петухова о необходимости соблюдения осторожности в распространении непроверенных сведений. Вполне возможно, что в моих словах заключалось известное сочувствие генералу Корнилову, доблесть коего я высоко ценю, но ведь я об этом говорил вовсе не для призыва кого бы то ни было к неповиновению Временному правительству, о чем у меня и в мыслях не было, а для защиты генерала Корнилова от несправедливых и, во всяком случае, непроверенных обвинений. Необходимо при этом иметь в виду, что к солдатам я вовсе при этом не обращался и вел лишь частную беседу с Петуховым, а солдаты тем временем окружили нас тесным кольцом. Настроение их было враждебное по отношению ко мне, мне казалось, что слова Петухова их возбуждают все сильнее и сильнее, и вот наш спор этот совершенно неожиданно вылился затем в тяжелое для меня недоразумение, результатом которого явился мой столь продолжительный арест. Мне говорили потом, что мое задержание было сделано в моих же интересах во избежание самосуда. Во всяком случае, я знаю, что никакого дознания о моих действиях не производилось, в дивизионном суде также свидетелей не опрашивали; в заседание этого суда, кроме меня, никто не вызывался. Председатель дивизионного суда мне объяснил, что содержание под стражей необходимо лишь для того, чтобы изолировать меня от солдат. Вот и все обстоятельства моего дела. Я убедительно прошу меня освободить из-под ареста. О том, что вопрос о моем освобождении будет Чрезвычайной комиссией обсужден в завтрашнем ее заседании, мне Вами сего числа объявлено. Более добавить ничего не имею.
Протокол прочитан. Вписано: «и приложении к нему».
Подпоручик РАЕВСКИЙ Член Комиссии Нифлай] КОЛОКОЛОВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 86. Л. 26-27 об. Подлинник. Рукопись.
№50
Протокол допроса члена Государственного Совета А.А. Римского-Корсакова1
26 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 26-го дня Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивала нижепоименованного в городе Старом Быхове, содержащегося под стражей сенатора, члена Государственного Совета Александра Александровича Римского-Корсакова, который показал:
Александр Александрович Римский-Корсаков, 67 лет, сенатор, член Государственного Совета, последнее время проживал безвыездно в имении моем Старый Двор Ленельского уезда Витебской губ.
Во время переворота я находился в Петрограде в качестве члена Государственного Совета. Тогда же члены Государственного Совета, в том числе и я,
1 Протоколы допросов А.А. Римского-Корсакова судебно-следственной секцией Витебского Совета солдатских и рабочих депутатов см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 52. Л. 35-38 об.
274
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
подали кн. Львову письменное заявление о готовности служить новому строю. 9 марта 1917 г. комиссаром Bp. правительства Гриммоли мне было выдано удостоверение в том, что я состою членом Государственного Совета, что я свободно могу проживать в г. Петрограде и выезжать из Петрограда, а также что я аресту и обыску не подлежу.
Около 15 марта я выехал в мое имение Старый Двор Ленельского уезда Витебской губ., где проживал безвыездно до дня моего задержания. Арестован я был в своем вышеназванном имении 29 августа с.г. при следующих обстоятельствах. Ко мне в имение прибыло два грузовых автомобиля с двумя членами Полоцкого Исполнительного комитета, произвели у меня обыск, спрашивали, не храню ли я пулеметов, затем предъявили письменное требование Полоцкого Совета рабочих и солдатских депутатов о моем задержании, объявили меня арестованным и отвезли в Полоцк. В Полоцке меня поместили в гостинице под стражей. Там же мне учинили допрос председатель Совета Р. и С. Д. и секретарь. Мне была предъявлена телеграмма моя, посланная Верховному главнокомандующему Корнилову 28 августа, следующего содержания: «Горячо молю Бога помочь Вам спасти Россию. Представляю себя в полное Ваше распоряжение». И письмо генерала Корнилова ко мне приблизительно следующего содержания: «Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. К сожалению, не могу исполнить Вашу просьбу за неимением вакансий». На этом основании меня обвинили в контрреволюционной деятельности. 1 сентября меня перевели в г. Витебск, где поместили в тюрьму. Здесь меня подвергли второму допросу полковник Военно-судебного ведомства в присутствии члена Витебского Совета Р. и С. Д.
Как на допросе в Полоцке, так и на допросе в Витебске я объяснял и повторяю вновь, что с генер. Корниловым знаком я не был, никаких сведений о предполагаемом выступлении его против Bp. правительства я не имел и впервые узнал о том, что Корнилов порвал с Bp. правительством и объявил себя диктатором, 29 августа от членов Полоцкого Исполнительного комитета, прибывших в имение мое для моего ареста. И это вполне понятно, так как имение мое расположено в глухой местности, в 12 верстах от почтовой станции, петроградскую почту получаю на третий, четвертый день, соседей близких не имею, сам нигде не бываю. Вышеприведенную телеграмму послал ген. Корнилову по следующему поводу. После Рижского прорыва г. Двинск очутился под угрозой неприятеля. Имение мое расположено на левом берегу Зап[адной] Двины, поблизости от фронта. Передо мной встал вопрос об эвакуации. Приходилось покидать старое гнездо. Не желая оставаться бездеятельным и чувствуя еще в себе силы быть полезным в тыловых организациях, я предложил ген. Корнилову свои услуги. Поместил в депеше фразу, что молю Бога помочь ему спасти Россию, потому что считал его законным Верховным главнокомандующим, в руках которого лежало это спасение.
Письмо генерала Корнилова, как видно по датам, не могло быть ответом на приведенную депешу мою, а было ответом на мое письмо, посланное ему около 20 августа. В письме своем от 20-го или около того августа м[есяца] я просил генерала оказать содействие переводу племянника моего подъесаула Разде-ришина с Кавказского на Европейский фронт, так как тяжелые климатические условия того фронта расстроили здоровье его. Генерал Корнилов в перехваченном письме своем, как уже сказано выше, сообщил мне, что не может исполнить моей просьбы. Повторяю, о заговоре Корнилова, если таковой имел место, мне ничего не известно, как равно не было мне известно о разрыве Корнилова с Bp. правительством в момент отправки перехваченной депеши моей.
РАЗДЕЛ I
275
Добавляю, что после допроса в Витебске и без предъявления мне обвинения я пробыл в тюрьме там же до 25 сентября или до 24-го, когда нас перевезли в место нынешнего заключения, в Старый Быхов.
Показание прочитано. Сенатор, член Государственного Совета Александр Александрович Римский-Корсаков.
Председатель Комиссии Иосиф ШАБЛОВСКИЙ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 198-199 об. Подлинник. Рукопись.
№51
Показание есаула Войска Донского И.А. Родионова
3—5 сентября 1917 г.
Протокол
3—5 сентября 1917г. Чрезвычайная комиссия для расследования действий генерала Корнилова и его соучастников производила допрос нижепоименованного, и он показал:
Иван Александрович Родионов, 48 лет, есаул, под судом и следствием не состоял.
1917 года 3 сентября я, член Главного комитета Союза офицеров армии и флота, Войска Донского есаул Иван Александрович Родионов, на предложенные мне Чрезвычайной следственной комиссией вопросы отвечаю следующее:
Мне совершенно не известно, была ли при Ставке Верховного главнокомандующего организация, имевшая целью изменение власти в России, а, следовательно, если она и существовала, мне также ничего не известно об ее отношениях к генералу Корнилову. По моему мнению, Союз офицеров армии и флота относился к бывшему Верховному главнокомандующему генералу Корнилову с величайшим уважением, доверием и надеждой, что этот человек со своей железной энергией, со своим безупречным прошлым, человек, всю жизнь отдавший беззаветному служению родине и армии, герой Русско-японской и нынешней войн и есть настоящий военный вождь, который сможет залечить раны нашей потрясенной, больной армии, поведет ее к победам и тем спасет погибающее отечество. Как Союз офицеров армии и флота отнесся к конфликту генерала Корнилова с Временным правительством, не имею данных судить. Когда и кто писал воззвание Главного комитета Союза офицеров армии и флота1, а также как и когда оно было принято на заседании Главного комитета, мне не известно, потому что на некоторых заседаниях в последние дни минувшего августа я не участвовал, как не участвовал и на том заседании, на котором было принято это воззвание. С содержанием его я ознакомился только 1 сентября. Так как до самых последних дней я был далек от высших лиц командного состава Ставки, то не могу указать, кто из этих лиц играл выдающиеся роли. Бывшего комиссара при Штабе Верховного главнокомандующего Филоненко я видел только в Офицерском собрании во время завтраков и обедов, знаком с ним не был и никогда с ним не говорил. Насколько я могу судить, Филоненко, будучи офицером, в офицерской среде едва ли пользовался симпатиями и дове-
1 Воззвание Главного комитета Союза офицеров армии и флота от 28 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 47. Л. 15. (Приложение № 7 — т. 2).
276
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ I!
рием. Бывшего управляющего Военным министерством Савинкова я никогда даже не видал, слышал отзывы офицеров, что он — человек сильной воли, совместно с генералом Корниловым стремится поднять в армии дисциплину и установить порядок. Об Аладьине знал из газет и разговоров еще во времена 1-ой Государственной Думы, встретился с ним в первый раз в вагоне по дороге из Москвы в Могилев 17 августа этого года. Я узнал только, что он едет в Ставку, но к кому и зачем, мне не было известно, потом я встречался с ним в последние дни августа раза два-три в квартире полковника Голицына и у генерала Корнилова. Какую роль он играл —не знаю. Там же, т.е. в квартире полковника Голицына, одновременно с Аладьиным я видел и Завойко. Говорить с ним мне не приходилось, слышал в Штабе, что он состоит телохранителем при генерале Корнилове и будто бы приехал с ним с Юго-Западного фронта. Подполковника Пронина я узнал по совместной деятельности в Главном комитете, куда он в последнее время появлялся очень редко и всегда на короткое время, потому что работал в оперативном отделении Ставки. Близко знаком с ним никогда не был. По общему мнению, к которому присоединяюсь и я, это человек громадной трудоспособности, всегда перегруженный работой по службе. Подполковника Новосильцева увидел в первый раз в мае этого года на общем офицерском съезде в Ставке. Он был тогда председателем съезда. Познакомился же я с ним только при совместной работе в Главном комитете. Это — бывший член Государственной Думы, по-видимому, имеющий большие связи в общественных кругах, несколько раз командировался по поручению Главного комитета в Петроград и Москву для изыскания денежных средств, так как нужды Союза, особенно по изданию и печатанию уставов, резолюций, брошюр и газеты, которую Главный комитет предполагал издавать ежедневно, были громадны, а наличность комитетской кассы была для всего этого недостаточна. Полковника Сахарова знаю по совместной моей службе с ним в штабе главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, откуда он был откомандирован в одну из боевых дивизий летом 1916 года, снова встретился с ним в мае этого года на общеофицерском съезде. Во время съезда он был в числе других офицеров избран в инициативную группу по формированию Военного союза. О дальнейшей его деятельности мне ничего не известно. Что касается Георгиевского союза, то, в общем, он стремился к тем же целям, достижение которых наметил себе и наш Союз офицеров, т.е. поднятие боеспособности нашей армии. Роль его в последних событиях 27 августа — 1 сентября мне не известна, и никого из георгиевцев я не знаю. Отношение солдат, как Могилевского гарнизона, так и вновь прибывших частей, к событиям последних дней августа, мне кажется, было недоумевающее. Они не могли разобраться в молниеносно быстро развивающихся событиях.
В первый раз с генералом Корниловым я встретился 27 октября 1914 г. во время боя под Лисками в Галиции, когда его 48-ая пехотная дивизия выбивала австрийцев из Карпат. Во второй раз я увидел его издали во время парада Георгиевского батальона и корниловцев 28 августа сего года. 30 августа во второй половине дня я зашел в дом, где квартирует Верховный главнокомандующий, с целью узнать о новейших событиях и оповестить о них Главный комитет, хотелось знать обо всем из первоисточника, а не питаться одними непроверенными слухами, которых ходило множество. Мне кто-то сообщил, что генерал1 Корнилов в нижнем этаже в дежурной комнате сносится с генералом Алексеевым по прямому проводу. Состояние у всех было крайне напряженное. Все с нетер-
Далее зачеркнуто: «Алексе».
РАЗДЕЛ I
277
пением ждали разрешения создавшегося положения. Я вошел в дежурную и поклонился генералу Корнилову, который сидел у письменного столика. У аппарата же принимал депешу генерал Лукомский и толпилось несколько офицеров. Генерал Корнилов несколько раз взглядывал на меня, как бы что-то припоминая, и обратился ко мне с вопросом о моей службе. Отвечая, я решился напомнить ему о бое под Лисками. Тогда генерал узнал меня и обменялся со мною несколькими словами о том времени, в заключение пригласил меня к себе к 8 часам вечера, как оказалось потом, к обеду. За обедом, на котором кроме самого генерала и адъютантов его присутствовал Аладьин, генерал Корнилов опять и довольно подробно припомнил бой под Лисками и те обстоятельства, при которых я был у него, с грустью заметив: «Какое это было хорошее время. Мы форсированным маршем с боем гнали врага!» Потом разговор перешел на настоящее, крайне тяжелое положение нашего отечества. Помню, я высказал взгляд, которого держусь и сейчас, что спасение или гибель России в значительной мере зависит от той или иной позиции казачества, сравнил теперешнее время со смутным временем на Руси 1611-1613 гг. и коснулся роли тогдашнего казачества в ту далекую эпоху. Потом я раза два бывал у генерала Корнилова для осведомления Главного комитета о текущих моментах, встречал у него генералов Лукомского, Кислякова, полковника Сахарова, подполковника Пронина, Аладьина. О генералах Лукомском и Кислякове ничего решительно не могу сказать, так как непосредственно по службе никогда с ними не соприкасался и частных разговоров с ними не вел. Ни о какой контрреволюции, ни о каком государственном перевороте ни у генерала Корнилова, ни в Ставке вообще не было и речи. По крайней мере, я не слыхал. Все желали только твердой власти, восстановления порядка в отечестве и боеспособности армии, ибо каждый ясно сознает, что при настоящих грозных временах развал армии и расстройство в тылу знаменует собою близкую и неизбежную гибель отечества. Таково общее мнение громадного большинства офицерства. Я не берусь судить о характере поведения и действий высших военных чинов Штаба Верховного главнокомандующего, так как был далек от этой сферы, но что касается офицерства младших чинов, то в массе своей оно в последние дни августа, я бы сказал, испытывало недоумение от всего происходившего, считало своим законным начальством генерала Корнилова и его Штаб, так как заместителя генерала Корнилова в Могилеве еще не было, да и само Временное правительство предписало исполнять оперативные распоряжения генерала Корнилова, и все чины Штаба исполняли его волю в полной уверенности, что так повелевает им долг перед родиной. Доказательством того, что мысль о мятеже никому из офицеров Ставки и в голову не приходила, служит то, что когда 1 сентября в Ставку приехал начальник Штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, то все беспрекословно подчинились ему и стали исполнять его распоряжения.
На третьей странице зачеркнуто слово «Алексе», больше добавить ничего не могу, показания написал собственноручно.
Есаул Иван Александрович РОДИОНОВ
Член Комиссии Н. КОЛОКОЛОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л.94-97 об. Автограф.
278
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№52
Показание есаула Войска Донского НА. Родионова
7—11 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 7—11 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного: Есаул Родионов, показываю дополнительно.
Показания записываю собственноручно. 24 августа сего года во второй половине дня в помещение Главного комитета Союза офицеров армии и флота в гостинице «Париж» пришел некто Добрынский с В.Н. Львовым. С Добрынским я первый раз встретился 17 августа с.г. в вагоне по пути из Москвы в Могилев. Знакомство было мимолетное, чисто вагонное. Тут же я познакомился и с г. Аладьиным, и все мы обменялись впечатлениями о московском Государственном совещании и на этом расстались. Когда 24 августа Добрынский с Львовым пришли в помещение Комитета, то я пригласил их в свою комнату, которую я занимал тут же в «Париже», так как Добрынский заявил, что они с Львовым приехали прямо с вокзала без вещей и у них нет времени на отыскание для себя помещения. Я угостил их чаем. Во время завязавшейся беседы Добрынский показал мне письмо, адресованное на имя Завойко, как он заявил, от Аладьина. Из дальнейшей беседы выяснилось, что Львов приехал в Ставку по поручению министра-председателя Керенского для переговоров с генералом Корниловым о некоторых намеченных Керенским переменах в составе Временного правительства. По словам Львова, перемены должны были состоять в следующем: министром-председателем назначался генерал Корнилов, министром заместителем председателя — Керенский, и в состав нового Временного правительства должен был непременно войти Савинков. О министре Керенском Львов отзывался очень хорошо, называл его идеалистом, в высшей степени талантливым и идейным человеком, необходимым России, говорил, что лично он Керенского очень любит. Потом Львов с Добрынским ушли, сказав, что они должны сегодня же представиться Верховному главнокомандующему. Так как в моей комнате стояла одна лишняя кровать, то я предложил г. Львову заночевать у меня в случае, если у него не найдется другого, более удобного помещения. Когда ночью я пришел к себе, Львов уже спал, но тотчас же проснулся и почти с ужасом задал мне вопрос: «Как спасти Керенского?» Я был удивлен: «От кого же его спасать?» — спросил я. [В.Н. Львов]: «Верховный главнокомандующий сказал, что между 27-30 августа в Петрограде ожидается выступление большевиков. И я боюсь, что они убьют Керенского, потому что они страшно злы на него». «Вероятно, там приняты меры охраны», — заметил я. [В.Н. Львов]: «Я боюсь. И помимо того, что Керенского я люблю как человека и мне его жаль, подумайте, что произойдет, если правительство будет уничтожено большевиками. Тогда прервется преемственность власти, и восстановлять1 ее придется посредством pronunciamento11. А это ужасно». За точность передачи вышеприведенного разговора не ручаюсь, но смысл его был именно таков. Потом Львов сообщил мне, что предложение Керенского встретило сочувствие со стороны генерала Корнилова и что завтра утром он еще раз побывает у генерала Корни-
Так в тексте.
Pronunciamento (ит.) — военный мятеж, переворот.
РАЗДЕЛ I
279
лова, а потом поедет прямо в Петроград для доклада Керенскому о результатах переговоров. Утром Львов ушел к генералу Корнилову, и больше я его не видал. Раньше до этой встречи я не был знаком с г. Львовым, но на этот раз в разговоре мы припомнили, что раза два встречались в Петрограде лет 7 тому назад в Национальном клубе, но не были представлены друг другу. Прибавить больше ничего не имею.
Есаул Иван Александрович РОДИОНОВ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 19-20. Автограф.
№53
Показание штаб-офицера для поручений в Особом делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем В.Е. Роженко1
4-7 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 4—7 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного.
Генерального штаба капитан Владимир Ефремович Роженко, 29 лет, православный, не судился, по делу показываю:
Показания записываю собственноручно:
Я, Генерального штаба капитан Владимир Ефремович Роженко. занимаю в Ставке две должности: 1) секретаря Главного комитета Союза офицеров (выбран на съезде офицеров армии и флота в мае месяце) и 2) штаб-офицера для поручений в Особом (политическом) делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем.
По делу об отрешении от должности генерала Корнилова и о последующих за сим событиях особо назначенной Следственной комиссии мною сего 4 сентября даны следующие письменные показания:
Хотя я и знаком со многими документами сего дела, но все само дело настолько непонятно и запутанно, что во многих существенных вопросах я не могу разобраться до сих пор.
По документальным данным, и главным образом по рассказам генералов Корнилова и Лукомского, дело мне рисуется в следующем виде.
По поручению Керенского бьшший обер-прокурор Св. Синода князь Львов11, а затем Савинков вели с Корниловым переговоры о том, что по тем или иным причинам политического характера желательно и возможно разделение власти между Керенским и Корниловым.
Детали переговоров мне не известны, но генерал Корнилов говорил нам, что намечалось несколько вариантов реконструкции кабинета, но, во всяком случае, и Керенский и Савинков как определенные революционные вожди и авторитеты должны были при всех комбинациях остаться в составе кабинета.
I Протокол допроса В.Е. Роженко от 24 сентября см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 169-170 об.
II В.Е. Роженко ошибочно указал титул В.Н. Львова (подробнее о В.Н. Львове см. именные комментарии).
280
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Соглашение по этому поводу между Корниловым и Львовым было достигнуто, и последний выехал в Петроград к Керенскому с докладом. После чего министр-председатель с Савинковым и несколькими видными общественными деятелями должны были через несколько дней приехать в Ставку для окончательного решения и опубликования вопросов о реконструкции кабинета.
Подобные же переговоры, по словам генералов, велись между Савинковым и Филоненко, с одной стороны, и Корниловым, с другой.
Эти переговоры с официальными представителями правительства уже приняли настолько конкретные формы, что, например, Филоненко настойчиво выговаривал для себя в новом кабинете портфель министра иностранных дел. Когда же генерал Лукомский, присутствовавший при этом разговоре, горячо запротестовал, то Филоненко согласился на портфель министра внутренних дел. Савинков оставался военным министром. Керенский также оставался в составе кабинета.
Во время этих переговоров также было условлено, что Керенский с Савинковым в ближайшие дни приедут в Ставку.
Одновременно Савинков доложил Корнилову, что по достоверным сведениям около 27—28 августа ожидается в Петрограде вооруженное восстание большевиков с целью захвата власти, объявления диктатуры пролетариата и заключения сепаратного мира.
Так как, по словам Савинкова, Временное правительство не рассчитывало на свои силы, то он, Савинков, от имени Керенского просил распоряжения Корнилова о спешном направлении в район Петрограда конного корпуса.
В дальнейшем в присутствии генералов Корнилова, Лукомского, Романовского (1-й ген.-квартирм[ейстер]) и Барановского (начальник Кабинета военного министра) и Савинкова произошел знаменательный разговор, во время которого Савинков сказал, что необходимо освободить Временное правительство от пагубных влияний и во время подавления восстания большевиков арестовать и CP и СД в Петрограде.
Вопрос был решен в положительном смысле. Об этом знал и Филоненко.
Вот обстановка, которая рисуется мне со слов генералов Корнилова и Лукомского и из тех документов, которые я видел.
Все это держат, конечно, в большом секрете, и я лично узнал об этом лишь 27 августа.
В дальнейшем то, что я узнавал постепенно, для меня все — непонятно: 1) Львов по приезде в Петроград арестуется Керенским «как посланец Корнилова, предъявлявший министру-председателю требования Корнилова о передаче последнему власти» (!); 2) Савинков в разговоре по аппарату с Корниловым (или с Лукомским) отрекается от своих слов (!); 3) получается в ночь на 27 августа телеграмма Керенского с отставкой Корнилова; 4) Филоненко уезжает в Петроград для посредничества, но обращается с воззванием к Туземной дивизии.
Я, как офицер, не имею права не верить Верховному главнокомандующему и генералу Лукомскому, но, с другой стороны, совершенно не понимаю роли и позиции Керенского и Савинкова. Вот в этом и заключается весь тот кошмар, вся та душевная драма, в которую были втянуты все мы, офицеры Ставки и члены Главного комитета Союза офицеров. Сознавая, с одной стороны, необходимость подчинения Корнилову, с другой — все мы инстинктивно чувствовали, что происходит что-то неясное. Да и действия самого правительства указывали на это, так как, с одной стороны, он был отрешен и признан чуть ли не изменником, а с другой — было приказано всем исполнять его распоряжения.
РАЗДЕЛ i
28Г
Я не допускаю мысли, чтобы Савинков, Филоненко и Львов могли допустить здесь какие-либо «ошибки»! Слишком серьезен вопрос, и слишком они все умные люди! Дальше начинается вихрь событий...
Обстановка была настолько нервной, что я даже не представляю себе сейчас, что когда именно произошло. Большинство фактов запоминается эпизодически, а не по числам. Корнилов «до выяснения обстановки» отказывается сдать должность главковерха. Да ее и некому было сдать, так как генералы Лукомский и Клембовский отказались принять должность. Одновременно от всех четырех главнокомандующих (Клембовского, Балуева, Деникина и Щербачева) были получены сочувственные телеграммы о том, что в настоящее тяжелое время невозможно сменять генерала Корнилова104. Это сильно подбодрило офицеров Ставки. Вообще мы до последнего момента были уверены, что происходит что-то в согласии с Временным правительством, но осложнилось недоразумением.
Здесь есть характерный эпизод. Когда была получена телеграмма об отставке Корнилова, комиссарверх Филоненко у него в кабинете написал Керенскому телеграмму о том, что невозможно сменять Корнилова, надо отменить приказ об этом, иначе могут произойти нежелательные осложнения. Подлинник телеграммы я видел.
Таким образом, для нас было очевидным, что и представитель Временного правительства за Корнилова.
Вот история возникновения и фактов «разрыва» с Керенским, как это рисовалось нам, офицерам Ставки. О никаком заговоре или мятеже не может быть и речи. Я не допускаю возможности и мысли, чтобы он был. И что тогда значат все переговоры Савинкова и Львова?..
Офицерство же, увлеченное всеми событиями, естественно, присоединилось к Корнилову, которому доверяло и к резким выпадам которого в сторону Временного правительства уже привыкло.
Никаких войск против Временного правительства не двигалось, так как о перевозке конного корпуса было условлено с Савинковым на словах, кроме того, об этом же была послана телеграмма военному министру.
В дальнейшем мы все, офицеры Ставки (да и солдаты то же самое), сознавая всю серьезность обстановки и ожидая окончательного разрешения вопроса (конечно, мирным путем), исполняли приказания Корнилова и подчиненных ему лиц, чувствуя, что все это должно, наконец, разрешиться, й, безусловно, не сомневались в глубоких патриотических стремлениях генерала Корнилова, всегда стоявших выше личных интересов.
Никаких эксцессов на этой почве не было в гарнизонах, и каждый делал свое дело или то, что ему поручали. Так, например, все офицеры Главного комитета Союза офицеров армии и флота привлекались Ставкой к несению цензорских обязанностей на телеграфе по случаю введения в Могилеве осадного положения.
Все действия генерала Корнилова указывали на твердость и решительность его характера. Повторяю, не только мы, офицеры, но и все общество, вероятно, настолько привыкло за последнее время к эксцессам в стране вообще, а к резкостям генерала Корнилова в частности, что на весь этот эпизод смотрели даже не без некоторого любопытства. Тем более что слухи о какой-то миссии Львова и Савинкова носились по всем городам.
Относительно воззвания Союза офицеров всех подробностей не знаю, так как последние дни в Главный комитет заходил урывками, да и офицеров Главного комитета также видел урывками, ибо, как указано выше, все они были в нарядах по цензуре.
282
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Текст воззвания с приказанием «разослать» мне передал подполковник Пронин. Сам он получил, кажется, от генерала Корнилова. Я отослал текст этот в Главный комитет, но там его офицеры, кажется, несколько переделали. Я лично при этом не присутствовал, так как дело происходило в служебные часы, когда я был в Ставке.
Роли Аладьина и Завойко для меня не ясны. Будучи лично знаком с состоящим при генерале Корнилове полковником Голицыным, я часто к нему заходил и по несколько раз там встречал Завойко и Аладьина. Во время последних событий Завойко куда-то уехал из Ставки, но почему именно, мне не известно. Вообще с обоими этими лицами я знаком очень мало.
Роли Савинкова, Филоненко и Львова мною очерчены выше.
Председатель Главного комитета Союза офицеров подполковник Новосильцев приехал из отпуска 28 августа, а 29-го поехал в Оршу кого-то встречать и был солдатами арестован.
Все распоряжения по вопросам конфликта между Корниловым и Керенским в Ставке и нами получались через генерала Лукомского и подполковника Пронина.
Деталей всей переписки я не знаю, так как видел далеко не все документы.
Повторяю, весь этот эпизод мне представляется каким-то фатальным недоразумением, результатом чьего-то злого умысла или, как считает сам генерал Корнилов, провокации. Мое глубокое убеждение, что генерал Корнилов, не раз доказавший родине свою искреннюю и горячую к ней любовь и преданность, неутомимо работавший на ее пользу и наметивший в согласии с Временным правительством целый ряд спасительных для армии и России реформ, — такой генерал не может быть изменником. Равно как не могут быть изменниками и идущие за ним офицеры.
Означенные показания даны мною по просьбе товарища прокурора полковника Украинцева и на предложенные им вопросы.
На дополнительно заданный мне вопрос «об офицерах-бомбометателях» показываю:
Распоряжением Ставки или Упарта (точно не знаю, кем и когда) в 20-х числах августа в Могилев были вызваны с фронта офицеры для участия в опытах с английскими бомбометами. Так как был прислан только один бомбомет, то подполковник Пронин говорил мне, что офицеров этих предположено было вернуть в свои части, но генерал Корнилов приказал их временно задержать. Затем подполковник Пронин получил приказание отправить желающих офицеров в распоряжение генерала Крымова. Так как все офицеры Генерального штаба оперативного отделения были, ввиду тревожного времени и Рижского прорыва, чрезвычайно заняты, то подполковник Пронин просил меня помочь ему в деле отправления и ориентирования офицеров. Тем более что в моем отделении спешной работы не было. Наоборот, наблюдалось как бы затишье. Я попросил подполковника Пронина возможно подробнее меня ориентировать и не усматривал в этой миссии ничего предосудительного, а даже наоборот, имел беседу с несколькими группами офицеров. Подполковник Пронин с некоторыми офицерами говорил лично, но о чем именно —не знаю. Я лично говорил офицерам преимущественно следующее: «В Петрограде готовится большое восстание большевиков, имеющих целью свергнуть Bp. правительство], заключить сепаратный мир и объявить диктатуру пролетариата. Вы понимаете, каковы гибельные последствия этого? Керенский не надеется подавить это восстание своими силами и прислал к Корнилову Савинкова просить помощи. После чего к Петрограду был направлен конный корпус генерала Крымова. Так
РАЗДЕЛ i
283
как положение очень серьезное, то теперь Корнилов приказал занятия с бомбометами прекратить и предложить желающим офицерам отправиться в распоряжение генерала Крымова. Вы, конечно, не будете вовлечены в уличные беспорядки, но нужны генералу Крымову как интеллигентная сила для предотвращения излишнего кровопролития (я еще помню, что при этом сказал «для населения одинаково опасны как банды большевиков, так и толпы казаков; вы меня извините, г[оспода] присутствующие казаки, но согласитесь, что это —правда), кроме того, вы, вероятно, будете охранять ж[елезно]-д[орожные] станции, водопровод, телеграф, телефон и пр.» Я же всем, безусловно, офицерам говорил, что никаких принуждений в этом деле быть не может, и Корнилов приказал отправлять только желающих офицеров, а всех прочих — вернуть в свои части.
На ряд вопросов я громогласно и определенно отвечал, что это вышло случайно, так как, насколько я знаю, опыты с бомбометами должны были производиться, что все это (подавление восстания большевиков) делается в полном согласии с Bp. правительством] и по просьбе самого Керенского и Савинкова. Секрета из этих бесед никакого не делалось, и с офицерами велись разговоры в приемной Ставки в часы занятий, в то время, когда через приемную беспрерывно проходили люди (один раз беседа велась в вагоне на станции, но также совершенно открыто). Да и вообще об этом знали все, никто и не думал скрывать. Я лично, повторяю, был убежден даже, что действительно офицеры эти могут помочь генералу Крымову в предотвращении излишнего кровопролития. Большинство офицеров с большой охотой согласились ехать к генералу Крымову, и им были предоставлены отдельные вагоны. Да я уверен, что если бы офицеры почувствовали что-либо «подозрительное» в этой командировке, то, конечно, не пошли бы на нее так охотно. Тем более что они видели, что отказавшиеся их товарищи остаются на свободе в полнейшей неприкосновенности. Оставшиеся офицеры впоследствии, когда было объявлено в Могилеве осадное положение, были переданы в распоряжение коменданта для несения обязанностей по военной цензуре.
Вышеизложенное могут подтвердить все офицеры, с которыми мне приходилось говорить по этому вопросу. Я думаю, что фамилии их можно получить у коменданта Главной квартиры, так как все прибывающие офицеры являлись в ее управление для прописки билета. На вопрос, где они встретят генерала Крымова, я говорил офицерам, что, начиная от ст. Дно, все полустанки заняты его казаками, и у них они и узнают все необходимое.
Своего, личного я во все это дело не вносил, а действовал по указаниям подполковника Пронина, который лично получал приказания свыше.
Сколько всего было отправлено офицеров — не знаю, но я говорил с человеками 30—40, из них отказалось ехать человек 5-6—7.
Офицеры направлялись, кажется, 25 и 26 августа.
Впоследствии, когда уже окончательно выяснилось, что никакого восстания большевиков в Петрограде нет и что происходит какое-то недоразумение на этой почве, означенные офицеры в Петроград более не отправлялись, а подполковник Пронин приказал мне их отправить в распоряжение коменданта для несения нарядов в гарнизоне, пока не будет снято осадное положение.
Генерального штаба капитан РОЖЕНКО Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11 Л. 169-175 об. Автограф.
284
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№54
Показание 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем И.П. Романовского1
2-4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года, сентября 2—4 дня, член Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Генерал-майор Иван Павлович Романовский, 1-й генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем, православный, 40 лет, не судился, по делу показываю.
Показания записаны собственноручно.
На должность 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем я был назначен с должности начальника штаба 8-ой армии в начале июня с.г. и в Ставку прибыл, кажется, 10 июня, all июня вступил <в исправление должности>". По должности 1-го генерал-квартирмейстера мне подчинялись оперативное делопроизводство (1-ое), разведывательное (2-ое) и по службе связи (5-ое). Когда я прибыл в Ставку, то оперативные планы на летний период были уже составлены, и со дня на день должно было начаться их осуществление. Сводились они к нашему наступлению на всех фронтах с нанесением главного удара на Юго-Западном фронте, причем этот последний фронт должен был начать наступление первым, удары на других фронтах должны были последовать на протяжении семи—десяти дней за началом наступления на Юго-Западном фронте.
16 июня началась артиллерийская подготовка, а 18 июня началась атака 11-ой и 7-ой армий. Результаты этого наступления известны. Подготовленная могучей артиллерией, разрушившей первые линии неприятельских окопов, первоначальная атака повсюду была успешна, но упорства и настойчивости войска, лишенные дисциплины, проявить не могли, и там, где встретили немцев, они немедленно были выбиты обратно, на участках, на которых были австрийцы, удалось закрепиться на занятых позициях, но дальнейшее наступление было остановлено и возобновить его, несмотря на многочисленные свежие резервы, не удалось.
25 июня началось наступление 8-ой армии, которой в то время командовал ген. Корнилов, наступление было удачно, и результаты его превзошли те ожидания, которые возлагались на этот второстепенный удар, но через неделю примерно и здесь порыв пропал, и мы начали топтаться на месте.
6 июля со стороны противника последовал удар на участке 11-ой армией1". Удар был произведен, как позднее заявляли немцы и австрийцы, для восстановления первоначального положения, но легкий успех и вид панически безуспешных русских войск, почти без сопротивления сдававших сильно укрепленные позиции, побудил австро-германцев развить наступление, и операция разрослась в большую победу, закончившуюся очищением нами Галиции и Буковины.
I Дополнительные показания И.П. Романовского от 11 сентября см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 86. Л. 65, 65 об.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «11-го июля». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому и исправленному «в исправление должности» верить. Генерал-майор Романовский».
III Так в тексте. По-видимому, следует читать: «на участке, занятом 11-ой армией».
РАЗДЕЛ I
285
С первых же дней нашего отступления выяснилось, что для того, чтобы остановить это стихийное <бегство или ввести его, хотя бы немного, в русло по-рядка>1, нужны нечеловеческие усилия, нужны начальники из ряда вон выдающиеся. Бывший в это время в Ставке военный министр А.Ф. Керенский настаивал перед ген. Брусиловым на необходимости немедленной смены главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген.-лейт[енанта] Гутора. Я не помню точно, министром ли был предложен в качестве заместителя ген. Гутора ген. Корнилов, но других фамилий не называли, и ген. Брусилов уехал на Юго-Западный фронт с целью назначения вместо ген. Гутора ген. Корнилова. Я лично докладывал ген. Брусилову о неудобстве такой смены в настоящий момент, когда, ввиду вмешательства комиссара 8-ой армии Филоненко в оперативные распоряжения, ген. Гутором был поставлен вопрос об отозвании Филоненко или об увольнении его самого от должности. Но и ген. Брусилов, и ген. Лукомский соглашались с военным министром, и замена была произведена.
Вступление ген. Корнилова в должность главнокомандующего Ю[го]-3[апад-ным] фронтом ознаменовалось рядом решительных мер, до расстрела беглецов и мародеров, и его знаменитой телеграммой, облетевшей всю Россию, с требованием от Временного правительства ряда решительных мер105. Отступление хотя и не прекратилось немедленно по назначении ген. Корнилова, но всеми почувствовалась сильная рука, порядок начал восстанавливаться. Большую помощь в работе ген. Корнилова оказывал комиссар Юго-Западного фронта Б.В. Савинков, человек, видимо, столь же твердый и решительный, как и ген. Корнилов", действовавший с ним, по-видимому, в полном согласии и подписавшийся под телеграммой ген. Корнилова, по своему содержанию являвшейся, в сущности, тоже мятежом против правительства. Но в то время требования ген. Корнилова, по крайней мере в кардинальном вопросе о введении смертной казни, были удовлетворены. В период начавшегося отступления на Юго-Западном фронте, на Северном и Западном фронтах в связи с подготовкой к наступлению, а затем и с началом наступления происходили события, столь же печально рисовавшие полный развал армии. В 5-ой армии доходило дело до стрельбы по своей коннице, до задержки походных кухонь, подвозивших пищу частям, оставшимся верными долгу. В 10-ой армии в районе Молодечно скопилось до пяти дивизий, не желавших подчиняться приказаниям начальства. Сил для быстрого восстановления порядка не было; выяснилось, что рассчитывать можно только на конницу, но ее во многих случаях в нужную минуту не оказывалось под рукой, особенно это почувствовалось на Западном фронте. Естественным следствием этого явилась мысль о необходимости сосредоточить крупную конную часть в резерве Верховного главнокомандующего, где-либо в районе Западного фронта. Мысль эту предположено было осуществить выводом с Румынского фронта, наиболее богатого кавалерией, 3-го конного корпуса, стоявшего частью в резерве помощника главнокомандующего Румынским фронтом, частью на охране железных дорог этого фронта. Вывод этот можно было провести безболезненно для фронта, и 3-ий конный корпус начал перевозиться на Западный фронт, но непрекращающееся отступление армий Юго-Западного фронта заставило свернуть корпус и расположить его в районе Проскурова.
I Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «бедствие». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «бедствие» и написанному сверху «бегство или ввести его, хотя бы немного, в русло порядка» верить. Генерал-майор Романовский».
II Далее зачеркнут союз «и». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «и» верить. Ген.-майор Романовский».
286
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Мысль эта, однако, оставлена не была, и ген. Брусилов решил в район Могилева перевести Кавказскую кав[алерийскую] дивизию, стоявшую на отдыхе в Тифлисской и Елисаветпольской губерниях, но затем, кажется, ввиду указания военного министра на неудобство сосредоточивать части в районе Могилева, дивизия была направлена в район Минска.
Тяжелые события на Юго-Западном и других фронтах побудили военного министра созвать в Ставке совещание, которое бы осветило положение на фронте и наметило бы ряд необходимых мер. Такое совещание было созвано 16 июля, состоялось при участии министра-председателя и военного и морского министра А.Ф. Керенского, министра иностранных дел М.И. Терещенко, Верховного главнокомандующего ген. Брусилова, начальника его Штаба ген. Лукомского, главнокомандующих Северным и Западным фронтами генералов Клембовского и Деникина1, генералов Алексеева И Рузского и комиссара Юго-Западного фронта Б.В. Савинкова. Ген. Корнилов и ген. Щербачев не могли быть вызваны, первый вследствие происходивших операций, второй за дальностью расстояния. От обоих этих генералов были лишь телеграммы о положении дел и необходимых мероприятиях.
На этом совещании всеми членами, особенно ярко ген. Деникиным, была нарисована картина полного развала армии и потребован ряд мероприятий, проведение которых в жизнь являлось неотложным (журнал этого совещания находится в оперативном отделении). В основании все были единодушны, все признавали необходимость срочных, героических мер. Все признавали необходимость восстановления дисциплины, дисциплинарной власти начальников, смертной казни, прекращения вредной агитации. Некоторое расхождение получилось лишь в вопросе об институте комиссаров и комитетов, но и тут все, по-видимому, признали нелепость этих институтов в армии, возникал лишь вопрос о возможности в данный момент от них отказаться, причем большинство склонялось к отрицательному решению.
А.Ф. Керенский, по-видимому, поверил нарисованной картине, в его заключительном слове как будто чувствовалось желание пойти навстречу предъявленным требованиям, тон его речи был извиняющийся, те акты, которые развалили армию, он относил на счет своего предшественника А. И. Гучкова и на комиссию ген. Поливанова106. Ген. Деникину, говорившему очень резко, он пожал руку и благодарил за откровенное и правдивое слово. Хотя некоторые из мероприятий он находил невозможным провести в данный момент, тем не менее получалось впечатление, что со стороны военного министра будет все сделано, чтобы помочь армии. Дальнейшие его шаги, выразившиеся в замене на посту Верховного главнокомандующего ген. Брусилова более решительным ген. Корниловым, укрепляли в этой мысли, равно и назначение Б.В. Савинкова на пост управляющего Военным министерством подтверждало как будто взятый решительный курс.
Окончательных решений в совещании 16 июля вынесено не было, но те пожелания, которые были высказаны, легли в основание записки, составленной штабом и затем предъявленной 3 августа Временному правительству.
В поездке 3 августа в Петроград я сопровождал ген. Корнилова. Пробыли мы в Петрограде с 11 V2 час- Д° 2 часов ночи, значительная часть этого времени, часа 3-4 были проведены ген. Корниловым в разговоре с Савинковым с глазу на глаз. Впечатление от поездки получилось, что ген. Корнилов действует в полном согласии с Савинковым.
1 Далее зачеркнут союз «и». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «и» верить. Генерал-майор Романовский».
РАЗДЕЛ I
287
Привезенный проект необходимых мероприятий ген. Корнилов решил не представлять Временному правительству до выработки согласованного проекта Савинковым. Керенский, которому вручен был проект, внимательно прочел его, но чтение это, по моему впечатлению, вызвало в нем душевную борьбу: он, видимо, сознавал необходимость предлагаемых мер, но проведение некоторых из них, главным образом введение смертной казни в тылу, вызывало1 душевный протест, и" он, видимо, был рад, что рассмотрение проекта несколько затягивается.
От заседания Временного правительства у меня лично осталось впечатление довольно тяжелое, чувствовалось глубокое раздвоение и отсутствие каких-либо высоких стимулов, способных спаять это разнородное сообщество. Впечатление это подтверждалось и общим голосом всех тех, с которыми приходилось говорить о правительстве, и тем наставительно-нравоучительным тоном М.И. Терещенко, которого он придерживался во время своего сообщения о дипломатическом международном положении и которым подчеркивалась необходимость говорить и разъяснять такие вещи, которые не только людям, стоящим у государственного кормила, но и вообще здравомыслящим людям должны быть сами собой очевидны. Довершилось же это впечатление рассказом ген. Корнилова о том, что во время своего сообщения о военном положении генерал получил записку от Керенского, чтобы он воздержался от сообщения излишних подробностей. На мое замечание после заседания М.И. Терещенко о его тоне во время заседания он безнадежно махнул рукой и заявил, что, к сожалению, все время приходится втолковывать им (министрам левого крыла) азбучные истины. Позднее тот же М.И. Терещенко показывал полк. Плющевскому группу министров, снятую 3 августа вместе с Верховным главнокомандующим, на просьбу полк. Плющевского показать министров-социалистов ответил, по словам полковника Плющевского, фразой: «Разве бы я стал сниматься с этими господами?»111 Словом, у меня было впечатление, что это кратковременное сообщество, не имеющее ни реальной силы, ни морального авторитета.
Являлся ли достаточной силой сам Керенский? Хотелось верить, что да. Но от соприкасавшихся с ним приходилось слышать о том, что он устал, измотался, повести за собой весь кабинет он, видимо, не мог. Ген. Корнилов на обратном пути говорил, что Керенский задал ему вопрос: не пора ли ему (Керенскому) уйти с поста министра-председателя, на что он ему ответил отрицательно. У меня получилось впечатление, что мысли о создании твердой власти вынашивались обеими сторонами, и с Савинковым, и Филоненко, а возможно, и с Керенским генерал Корнилов, по моему впечатлению, ими обменивался.
В поездке 10 августа в Петроград и на Московское совещание ген. Корнилова сопровождал полк. Плющевский-Плющик. Эти поездки в политическом смысле, на мой взгляд, явились прямым продолжением предыдущего, т.е. настойчивым требованием ген. Корниловым™ провести предложенные им мероприятия, и поскольку настоящее правительство не способно этого выполнить, заменить его болееv твердым и решительным.
I Далее зачеркнуто «видимо».
II Союз «и» вписан над зачеркнутым «поэтому». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «видимо» верить. Зачеркнутому «поэтому» и исправленному «и» верить». Ген.-майор Романовский».
III Слово «господам» написано над зачеркнутым «мерзавцами». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому и надписанному «господами» верить. Ген.-майор Романовский».
п Слова «ген. Корниловым» вписаны над строкой.
v Далее зачеркнуто: «крепким». Внизу страницы примечание: «Вставленному «ген. Корниловым» и зачеркнутому «крепким» верить. Ген.-майор Романовский».
288
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
До конца июля главное внимание Штаба Верховного главнокомандующего сосредоточивалось на Юго-Западном и Румынском фронтах, где был произведен удар австро-германцами и где ожидалось его продолжение в направлении между Днестром и Прутом, но уже с начала июля, а может быть, и ранее начали поступать агентурные сведения о предполагающемся со стороны немцев ударе в Рижском районе. К концу июля выяснилось, что на Юго-Западном фронте противник приостановился, на Румынском фронте атаки в районе Окны и Текучиу стоили австро-германцам значительно дороже, чем они предполагали, достигнутые успехи, видимо, не окупались потерями. На правом фланге Румынского фронта ожидался главный удар, к началу августа были сосредоточены нами достаточные силы не только для обороны, но и для наступления, вместе с тем к этому времени начало выясняться фактическое сосредоточение немецких сил к Рижскому фронту. В связи сначала с агентурными сведениями, а затем и с данными военной разведки высшим командованием был принят ряд мер: очищено Икскюльское предмостное укрепление, как только выяснилось, что мы наступать не можем, затем очищены были выдвинутые вперед позиции на Туккумском направлении, и войска отошли на франкендорфские позиции, чем сокращен был фронт; сосредоточены крупные резервы за участком Двины между устьем р. Огера и остр[овом] Даленом,, где, по данным разведки, можно было ожидать удара немцев. Однако крайне неудовлетворительное состояние войск 12-ой армии и Балтийского флота, наличие Петрограда и Кронштадта в сравнительно близком тылу, серьезные осложнения в Финляндии — все это не давало уверенности в том, что немцы в случае удара не получат крупного и дешевого успеха, который побудит их развивать операцию вплоть до Петрограда. Положение осложнялось получавшимися сведениями, что большевистское движение растет, что в ближайшем будущем можно ожидать новых выступлений большевиков, причем указывалось на их стремление захватить власть хотя бы на короткое время с тем, чтобы по радиотелеграфу объявить мир или перемирие.
Ввиду всех этих данных Верховный главнокомандующий приказал в начале августа начать сосредоточение кавалерии в районе Невель — Новосокольники — Великие Луки. Этот район давал возможность подать части как на любой участок Северного фронта, так и на правый фланг Западного фронта, на побережье, в Финляндию, а в случае надобности и в Петроград. Позднее, с целью более быстрой посадки и перевозки, дивизии были рассредоточены между Псковом, Дном и Великими Луками. Кавалерия начала перевозиться с Юго-Западного фронта, где к этому времени выяснилась приостановка операции со стороны немцев. Подготовка к наступлению с нашей стороны имела чисто теоретическое значение, т.к. командный состав фронта говорил о необходимости получить укомплектования в части, которые поступали чрезвычайно туго, обучить эти укомплектования и дождаться оздоровления армии. В первую голову в начале августа началась перевозка Кавказской туземной дивизии, а затем 1-ой Донской и Уссурийской конной дивизий. Настроение всех этих частей, по заявлению начальствующих лиц, было очень хорошее, и в случае выступления против правительства большевиков можно было вполне положиться на эти части, в случае же возникновения конфликта у правительства с Советами, по заявлению ген. Крымова, рассчитывать на то, чтобы части пошли против Советов, нельзя было.
В случае оставления нами линий р. Двины возникала угроза г. Петрограду, между тем оборона подступов к нему совершенно не была обеспечена. Петроградский в[оенный] округ не подчинялся Верховному главнокомандующему.
РАЗДЕЛ i
289
Таким образом, передвижение частей в этом округе, усиление войск округа частями с других фронтов, согласование инженерных работ, — все это выходило за пределы власти Верховного главнокомандующего. Управление округом было вверено генералу, может быть удовлетворяющему требованиям политического момента, но совершенно не обладающему данными, необходимыми для управления в стратегическом отношении. Прикрытие подступов со стороны Финляндии и с моря лежало на ответственности главнокомандующего Северным фронтом, у которого управление получалось чересполосное, и опять-таки ближайший район столицы имел своего хозяина, не подчиненного главнокомандующему Северным фронтом. Таким образом, очередной задачей по обеспечению Петрограда являлось создание нормальных условий управления, почему по приказанию ген. Корнилова был составлен доклад о создании Петроградской армии и произведении сношения с военным министром о подчинении Петроградского округа Верховному главнокомандующему1. На сношение это со стороны военного министра в течение 3-4 дней ответа не поступало, но затем 24 августа прибыли управляющий В[оенным] министерством Савинков и начальник кабинета в[оенного] министра полк. Барановский, имевшие, между прочим, поручение договориться по вопросу о Петроградском округе. Из слов полковника] Барановского выяснилось, что на подчинение округа военный министр, вынужденный силою обстоятельств, соглашается, но исключая самого Петрограда и ближайших окрестностей его, считая невозможным такое подчинение в силу пребывания в Петрограде Временного правительства. Савинкову и Барановскому было поручено договориться о границах того района, который должен был пользоваться как бы правами экстерриториальности и быть выделенным из подчинения главнокомандующему Петроградской армией. Мною была заготовлена двухверстная карта района Петрограда, и с этой картой, между 10 и 11 часами вечера, меня пригласили в кабинет Верховного главнокомандующего, где я застал ген. Корнилова, ген. Лукомского, полк. Барановского, Б.В. Савинкова и Филоненко. Разговор при мне продолжался, причем по характеру его видно было, что шел разговор о передвижении 3-го конного корпуса в район Петрограда. Затем ген. Лукомский взял карандаш и начал очерчивать район Петроградского генерал-губернаторства. Я попытался возражать против возможности такой экстерриториальности, указывая на то, что нельзя пункт, который, конечно, явится базой для армии, где сосредоточены все магазины, где железнодорожный узел, через который пойдет все питание армии и переброска войск, не подчинить главнокомандующему армией и создать особого хозяина, с которым" с первого же момента возникнут трения. Затем я указал на необходимость очистки Петрограда и Кронштадта в политическом отношении, что непременным условием ставит морской штаб и командующий Балтийским флотом, на это мне возразили, что это будет произведено Временным правительством, которое объявит Петроград на военном положении, как только подтянется 3-ий конный корпус к Петрограду. Я усомнился в том, что Временное правительство, являясь коллективным органом, в который к тому же входят представители самых крайних левых партий, сможет осуществить эту чистку достаточно решительно. На это Филоненко мне что-то язвительно возразил в том смысле, что недопустимо сомневаться в том, что Временное правительство не будет
I Предложение отмечено знаком: «x)». Внизу страницы примечание: «Материалы в оперативном отделении».
II Далее зачеркнуто «конечно». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «конечно» верить. Ген.-майор Романовский».
290
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
решительно в проведении намеченных им мероприятий. Ген. Корнилов спросил Савинкова, можно ли рассчитывать, что эта чистка будет произведена достаточно решительно, Савинков заявил, что можно и что 3-ий конный корпус они просят потому, что не могут рассчитывать на советские полки, т.к. Советы могут тоже поддержать большевиков. Затем Савинков указал на желательность по психологическим мотивам, чтобы в подавлении беспорядков кроме казаков участвовала также и регулярная конница. Ему на это было сообщено, что в Уссурийской дивизии имеется Приморский драгунский полк, что можно воспользоваться частями передвигающейся из Финляндии к Рижскому побережью 14-ой кавалерийской дивизии и, наконец, что можно подтянуть полк или два 2-ой Кавказской] дивизии, которая в то время перебрасывалась с Западного фронта на Северный. Решено было 2-ой уланский Курляндский полк передвинуть в район Царского Села. В дальнейшем обсуждался вопрос, в течение какого времени может быть переведен 3-ий конный корпус к Петрограду.
Через день после этого, зайдя к ген. Корнилову с докладом, я узнал, что у него был в качестве посланца от Керенского Вл[адимир] Львов с условиями относительно реорганизации правительства.
Таким образом, до 27 августа казалось, что ген. Корнилов идет в полном согласии с Временным правительством, но 27 августа в 8 V2 час. утра мне была подана телеграмма, в которой Керенский предлагал ген. Корнилову1 сдать должность главковерха ген. Лукомскому и отправиться в Петроград. Эта телеграмма выясняла, что если ген. Корнилов думал, что он шел в согласии с Временным правительством, то это последнее совсем иначе думало и вело какую-то, как мне представляется, ничтожную и провокационную игру с целью выявить ген. Корнилова в качестве стремящегося узурпировать законную власть у Временного правительства. Телеграмму я отнес ген. Лукомскому, а от него ген. Корнилову, куда вслед за мной пришел и ген. Лукомский. Дальнейшие события развивались в постепенности, которую легко проследить по делу. В ответ на телеграмму министра-председателя последовала телеграмма ген. Лукомского с отказом принять должность и с указанием на ту обстановку, которую создало правительство своей игрой. Затем следовал разговор Савинкова с ген. Корниловым. Затем по указанию Верховного главнокомандующего я говорил с главнокомандующими всех фронтов, кроме Кавказского, и от всех получил ответы о невозможности в данное время сменять Верховного главнокомандующего. Все эти ответы были протелеграфированы военному министру. Ген. Клембовский от принятия должности также отказался. Таким образом, для Ставки оставалось подчиняться и исполнять приказания ген. Корнилова, пока положение не разъяснится. Оперативное руководство, поскольку фронты сами не прерывали связи со Ставкой, продолжалось на прежних основаниях, и Ставка стремилась возможно меньше потрясений внести в жизнь армии. Оперативные перевозки продолжались, и лишь Корниловский ударный полк был задержан и высажен в Могилеве.
Организаций каких-либо, которые вместе с ген. Корниловым стремились бы к ниспровержению существующего правительства, я лично не знаю и думаю, что их не было, так как при существовании они, вероятно, как-нибудь проявились бы, и, во всяком случае, дело военного мятежа против Временного правительства оказалось бы более организованным, в данном же случае я лично следов какой-либо организации не видел.
Что касается Офицерского союза, то его причастность к данному делу совершенно не известна мне. Сочувствуя целям и задачам Союза, я по недостатку
Слова «ген. Корнилову» вписаны над строкой.
РАЗДЕЛ I
291
времени совершенно не имел возможности посещать заседания Главного комитета. Думаю, что участие Союза выразилось лишь в резолюции Комитета1, выражавшей сочувствие ген. Корнилову. Некоторые из офицеров Союза, сопровождавшие по своей штабной службе ген. Корнилова во время его поездок, как, например, подполковник Пронин, капитан Роженко, стояли несколько ближе к генералу Корнилову и, по личным своим побуждениям, а не как представители Союза, принимали живое участие во всех происходящих событиях.
Кроме Союза офицеров поставлен вопрос относительно вызова офицеров с фронта. Должен сказать, что в двадцатых числах августа мною было получено от Верховного главнокомандующего приказание вызвать офицеров для обучения действиям при английских бомбометах и минометах. Надо сказать, что англичане несколько раз указывали на недостаточное использование этих орудий, причем причину видели в недостатке обучения. Офицеры с Западного и Юго-Западного фронтов, кажется, по одному с дивизии, были вызваны телеграммами, адресованными11 в штабы фронтов107. Офицеры ошибочно были вызваны в Могилев и отсюда направлялись в Петроград на полигон, где это обучение представлялось наиболее удобно организовать.
С комиссаром шт[абс]-кап[итаном] Филоненко по службе мне не приходилось иметь дела, и сталкивался с ним я только случайно. Впервые я с ним познакомился, когда он ехал в качестве посланца Временного правительства убеждать ген. Корнилова принять должность Верховного главнокомандующего. Он зашел ко мне просить автомобиль, предполагая, что автомобили в моем распоряжении. Говорил он достаточно самоуверенно о своих широких полномочиях от Временного правительства, при наличии которых он, конечно, быстро разрешит создавшееся недоразумение.
Окончательно в Ставку он приехал с ген. Корниловым. Отношения ген. Корнилова к нему представлялись достаточно близкими. Видно было, что ген. Корнилов ему доверяет, с его мнением считается и ценит его как умного, энергичного и ловкого человека. Во время поездки в Петроград 3 августа Филоненко, бывший уже до того в Петрограде, встретил наш поезд в Павловске и, видимо, ориентировал генерала в обстановке. Что он говорил генералу, не знаю, т.к. этот разговор был с глазу на глаз, но думаю, что отзвуками его речей явились речи его помощника Фонвизина, с которыми я познакомился со слов полк. Голицына. Это были сплетни дурного тона. Говорилось о том, что Керенский делами не занимается, что занят всецело любовью, что живет он в настоящее время с женою полк. Барановского, в силу чего полк. Барановский пользуется неограниченным влиянием, что в деловых отношениях надо опираться на Савинкова, который всецело предан ген. Корнилову, что некоторой помехой в установлении добрых отношений и полного согласования действий является ген. Лукомский, человек, которому доверять нельзя, что на этих днях ген. Лукомский помешал отъезду из Ставки ген. Тихменева, которого Савинков хотел сместить за его вредную деятельность и т.д. Я убеждал полк. Голицына, что все это имеет характер сплетен из швейцарской.
Впоследствии ген. Корнилов рассказывал мне, что Филоненко инсценировал какое-то покушение на генерала, причем организатором этого покушения
I Под резолюцией Главного комитета Союза офицеров, вероятно, подразумевается воззвание Главного комитета от 28 августа 1917 г. (См.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 47. Л. 15. См. также приложение № 8 — т. 2).
II Слово «адресованными» вписано над строкой. Внизу страницы примечание: «Вставке «адресованными» верить».
292
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
выставлен был ген. Тихменев, почему и убрать его из Ставки предполагалось. Против г. Лукомского велась несомненная интрига. Генерал Корнилов меня раза два спрашивал о том, что представляет из себя ген. Лукомский, объясняя свои вопросы тем, что его предупреждали, чтобы он не особенно доверял ген. Лукомскому, служившему и при Сухомлинове, и при царе и интриговавшему против Брусилова. Я, как умел, возражал и, кажется, убедил ген. Корнилова в прямоте и честности ген. Лукомского. Из всех этих фактов у меня слагалось впечатление, что Филоненко, по-видимому, в согласии с Савинковым, ведет какую-то игру. Это подтверждалось и тем обстоятельством, что в проекте кабинета, который бы пришлось созвать при переходе к более сильной власти с участием ген. Корнилова, Филоненко намечался в качестве кандидата на пост министра иностранных дел, или, в крайнем случае, он соглашался принять портфель министра внутренних дел.
При изложении разговора 24 августа в кабинете Верховного главнокомандующего я забыл упомянуть, что Савинковым с ген. Корниловым было заключено условие, что как только 3-ий конный корпус начнет сосредоточиваться к Петрограду, так тотчас же будет послана телеграмма, дабы могло быть объявлено военное положение в Петрограде к концу сосредоточения корпуса.
В предшествовавшем изложении я ничего не писал о себе. Я не знаю, что мне инкриминируется, думаю, что исполнение приказаний ген. Корнилова и, таким образом, участие в вооруженном мятеже кучки генералов-авантюристов против Временного правительства. Должен сказать, что по природе своей я к авантюристам не принадлежал, в заговорах никаких не участвовал, к политическим организациям не принадлежал, если не считать Союза офицеров, который я не отношу и к политическим организациям и в котором я хотя и состоял членом, но, как писал выше, по недостатку времени никогда не бывал. Совершенно чуждый политики, насколько ее можно избегнуть в настоящее время, я всей душой люблю Россию, армию и военное дело и гордился своей принадлежностью к военному сословию. Как человек, любящий Россию, я страдал за тот развал, который Россия переживала при царе, радовался, когда, как мне казалось, кончился кошмар распутинских и немецких влияний, но еще больше страдаю теперь, когда е каждым днем убеждаешься, что Россия безвозвратно гибнет. Но в Россию у меня есть вера, рано или поздно она, конечно, воспрянет, и народный светлый разум восторжествует. Хуже вопрос с армией. Для меня несомненно, что армия погибла, и как человеку, любящему армию, отдавшему всю жизнь ей, — мне нестерпимо примириться с мыслью, что армии нет, что немцы нас добьют и вправе плевать нам в физиономию и говорить, что славянский навоз годен только для удобрения немецкой культуры. Самолюбие русского и самолюбие военного, может быть, оно покажется некоторым смешным, направляло меня по пути1, который мог бы привести к спасению России, к спасению армии, без которой не может жить Россия. Единственным путем для меня представлялся путь сильной власти, какая будет эта власть, для меня, в сущности, все равно, лишь бы она была сильная, разумная и честная, т.е. русская, а не немецкая. Для меня было несомненно, что сильной властью не может быть власть, осуществляемая коллективами, для меня было несомненно, что эта власть не может не быть в полном согласовании с Верховным главнокомандующим. Как я уже писал выше, существовавший состав Временного правительства не являлся, по моему мнению11, той силой, которая может
Далее зачеркнуто «поисков».
Слова «по моему мнению» вписаны над строкой.
РАЗДЕЛ I
293
вывести Россию из того страшного тупика, в который она попала, события внутри государства указывали, что мы неуклонно падаем вниз и что скоро это падение приведет нас к катастрофе: железные дороги станут1, продовольствие иссякнет. В армии дело шло тоже неизменно к ухудшению. В течение лета мы пережили поражения, которые при нашем превосходстве в силах и хорошем снабжении уже с весны 1916 г. являлись недопустимыми, причем условия, при которых протекало Рижское поражение, устанавливали гораздо более низкий уровень боевого качества армий, чем во время Галицийского поражения. Отношение комиссаров и комитетов к этим поражениям тоже указывало, что мы и здесь с пути честной правды спустились на путь политики. В то время как на Юго-Западном фронте комиссар Савинков вместе с другими комиссарами и комитетами11 честно на всю Россию прокричал о позоре, свидетелем которого он явился, помощник комиссара Северного фронта Войтинский писал о доблести войск после того, как войска бежали, не оказав никакого сопротивления переправе через многоводную реку на участке, на котором ожидалась эта переправа. Авторитетов в армии не осталось, можно было безвозбранно поносить кого угодно, вплоть до Верховного главнокомандующего и военного министра. Армия без головы, конечно, уже не армия, а страшная дляш своей страны и для своего народа банда. Это такие истины, которые, мне казалось, должны быть сами собой понятны всякому человеку, столкнувшемуся с ними. Поэтому мне казалось, что стремление создать сильную власть должно быть и у каждого члена правительства, поскольку он является человеком, не лишенным честности и не узкопартийным. Таким образом, для меня было совершенно естественна мысль о стремлении правительства, так или иначе, опереться на ген. Корнилова, что поддерживалось различными слухами и подтверждалось фактами.
Отношения у меня лично к ген. Корнилову сложились так. Впервые я о нем узнал в Русско-японскую войну. По условиям боевого соседства я мог оценить тот незаурядный подвиг, за который он получил орд[ен] Георгия 4-ой степени], затем во время службы в Туркестане ознакомился с его чрезвычайно опасной экспедицией в Афганистан для обрекогносцирования^крСпости] Дейдази, там же, т.е. в Туркестане, я впервые и познакомился с ген. Корниловым, куда в 1906 г. приезжал из Гл[авного] управления] Генерального] штаба. Затем, в бытность мою начальником отделения Гл[авного] штаба, ген. Корнилов ко мне заходил раза два при своих назначениях. По своей должности я близко знал службу ген. Корнилова и ту честную позицию, которую он в свое время занял на должности к[оманди]ра отряда в Заамурском округе пограничной стражи. Эта война с пленением ген. Корнилова, а затем его бегство из плена108 укрепляли только во мне то высокое мнение о силе духа и характера ген. Корнилова, которое я имел ранее. Вызов ген. Корнилова в первые дни революции в Петроград на пост главнокомандующего мне представлялся тоже вполне естественным. На мой взгляд, это был едва ли не единственный генерал, который мог в то время поддержать среди петроградских войск авторитет власти. Затем я с ген. Корниловым встретился в роли начальника штаба 8-ой, куда он был назначен командующим армией. В штабе 8-ой армии я прослужил с ген. Корниловым около месяца, причем расстался с ним, унеся с собой представление о нем
I Так в тексте.
II Слова «и комитетами» вписаны над строкой. Внизу страницы примечание: «Вставкам «по моему мнению» и «и комитетами» верить. Ген.-майор Романовский».
III Далее зачеркнуто «армии». 14 Так в тексте.
294
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
как о человеке сильном, военном, демократе по всему своему существу, любящем Россию и не пожалеющем своей головы для ее блага.
Затем следовало пребывание ген. Корнилова в должности главнокомандующего Юго-Западным фронтом, оно промелькнуло достаточно ярко. В конце июля ген. Корнилов приехал в Ставку. По своей должности генерал-квартирмейстера я уже не был так близок к ген. Корнилову, как в роли начальника штаба армии, и встречался с ним только на оперативных докладах, но раз или два мне пришлось говорить с ген. Корниловым наедине. Разговор заходил о ген. Луком-ском, ген. Корнилов спрашивал мое мнение о ген. Лукомском, указав на то, что его предупреждают о том, чтобы он не доверял ген. Лукомскому. Я, со своей стороны, указывал генералу, что вряд ли можно вполне доверять Филоненко и Савинкову, что приемы Филоненко слишком отдают интригой низкой пробы, а что ген. Лукомского я знаю как очень порядочного, открытого и прямого человека, не говоря уже о нем как о прекрасном начальнике Штаба и крупном государственном человеке. О политике и о возможности перестройки кабинета впервые со мной ген. Корнилов заговорил 4 августа, на обратном пути из Петрограда. Говорили о необходимости создать деловой кабинет действительно из государственных людей и сожалели, что многим еще время не приспело ввиду их участия в правительствах при старом строе. Мое впечатление было, что эти вопросы были затронуты в разговоре либо с Керенским, либо с Савинковым.
Затем, до Московского совещания, я видел генерала только во время докладов. Московское совещание выявило расхождение двух течений общественной русской жизни. Одно течение стремится спасать Россию, а вместе с тем и завоевания революции, другое стремится спасать только революцию. Ген. Корнилов оказался одним из ярких представителей первого течения, у меня и мысли не могло возникнуть, чтобы я не примкнул к этому течению. Куда примкнет правительство, до 27-го трудно было сказать, но многие данные указывали, что к первому течению, так мне казалось. 27 августа выяснилось, что я ошибался. Но и убедившись в своей ошибке, я готов за ген. Деникиным сказать109, что по этому пути я не пойду. Только тот лагерь, в котором сосредоточено все, что имеется государственного в России, в смысле мысли, знания, опыта и честности, могло привести к спасению1, а потому и размышления в выборе пути не могло быть.
27 августа, когда получена была телеграмма о смещении ген. Корнилова, для меня стало ясно, что то течение, представителем которого являлся ген. Корнилов, потерпело крушение, в успехе ген. Корнилова с этого момента у меня никаких самообольщений не было, и оставалось только приложить силы к тому, чтобы предотвратить возможность гражданской войны и затем разделить участь ген. Корнилова и ген. Лукомского, что я и готов сделать. О том, что ни 3-ий конный корпус, ни какая другая часть не выступит <против Временного правительства^1, у меня никаких сомнений не было, и оставалась лишь надежда, но, сознаюсь, очень слабая, на то, что общественное мнение воздействует на правительство, убедят его, что здесь вопрос не в мятеже против правительства, а гораздо более глубокий, что мятеж этот будет скоро подавлен, но глубокая рана останется во всем русском организме, и что лучше избежать раздирать эту рану.
I Далее зачеркнуто: «по моему убеждению». Внизу страницы примечание: «Зачеркнутому «по моему убеждению» верить. Ген.-майор Романовский».
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «на стороне ген. Корнилова». Под строкой примечание: «Исправлению: «против Временного правительства» верить. Ген.-майор Романовский».
РАЗДЕЛ i
295
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.