13 Дело генерала Л.Г.Корнилова Том 2

ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г, КОРНИЛОВА. ТОМ II
По роду моей службы мне случалось иногда, как при генерале Корнилове, так и ранее, при генерале Брусилове, присутствовать в кабинете Верховного главнокомандующего для доклада справок либо для получения указаний. В таких случаях вызывал дежурный адъютант. Был призываем я также 30 и 31 августа, причем считаю своим долгом засвидетельствовать, что приходилось всегда слышать, как генерал Корнилов в каждом случае категорически приказывал принимать все меры не только к избежанию гражданской войны, но и всякого могущего быть кровопролития. Такова же была и деятельность генерала Лукомского и все его распоряжения. Принимались все меры, дабы устранить даже возможность насилия и кровопролития.
Что касается до деятельности моего делопроизводства и моей лично, то таковая шла обычным порядком. Естественно, что часть работы по изданию приказов и воззваний легла на Особое делопроизводство, ибо, как мною указано выше, переписка подобного рода относится к кругу его ведения. Напечатанные экземпляры сосредоточивались частью в Комендантском управлении, когда же там не хватало места, то частью в Особом делопроизводстве, опять-таки на основании заведенного порядка.
Кроме того, ко мне на просмотр в Делопроизводство два раза присылались из Комендантского управления телеграммы после их цензуры. Что же касается до распоряжения о напечатании в типографии воззвания Главного комитета Союза офицеров армии и флота, то я сделал надпись о напечатании на1 уже прокорректированном экземпляре, принесенном мне моим помощником капитаном Генштаба Роженко, доложившим, что это воззвание приказал напечатать Верховный главнокомандующий. До прихода генерала Алексеева я исполнял приказания бывшего Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, так как считал, что я обязан исполнять их по долгу и совести. При ином порядке, т.е. при неисполнении приказаний кем-либо из чинов Штаба или гарнизона, неизбежно возникала бы междоусобица и произошли бы эксцессы. Стремление же и генерала Корнилова и общее было возможно глаже и безболезненнее пройти через эти трудные дни.
О передвижении войск к Петрограду я не знал, так как все распоряжения, связанные с этим, делались в порядке оперативном и, как таковые, совершенно секретно. В 20-х числах августа видал несколько раз в помещении Ставки генерала Крымова и слышал, что он получает новое высшее назначение главнокомандующего фронтом в связи с перестроением схемы высшего оперативного управления.
28 августа днем на площадке перед Ставкой были собраны воинские части (видал Георгиевский батальон, Корниловский полк и ординарческий эскадрон). К войскам выходил генерал Корнилов и обратился к ним с речью, содержание которой я не слыхал,- воинские части встречали и провожали генерала Корнилова с большим воодушевлением и криками «ура».
Настроение офицеров и солдат все время с 28 августа и по день приезда и принятия должности генералом Алексеевым было нервное и повышенное. Причем по мере затяжки конфликта нервность увеличивалась. Но никаких эксцессов и даже попыток к ним я не наблюдал и не слыхал о них.
Деятельность всего Штаба шла, не прерываясь ни на минуту, причем я заходил ежедневно в оперативную часть узнать, как наше положение на фронте, и всегда наблюдал там обычную работу офицеров, заведующих фронтами.
1 Внизу страницы вписано примечание: «На 13-й странице зачеркнуты слова: «проредактированном уже», надписано: «на».
РАЗДЕЛ i
319
После начала переговоров по прямому проводу генерала Корнилова с генералом Алексеевым настроение начало успокаиваться, так как появилась надежда, что недоразумения, на основе которых возник конфликт, разъяснятся и все осложнения исчезнут перед истиной.
Не только ни о какой контрреволюции, но и вообще о каком-либо предполагавшемся перевороте не слыхал; полагаю, что такие слухи явились плодом малой осведомленности широких масс о действительных причинах конфликта.
Равно ничего не знаю и не слыхал о существовании вообще и связи с происшедшим какого-либо заговора или тайной организации.
Сам я участвовал как член в союзах Георгиевских кавалеров и Офицеров армии и флота и в Исполнительном бюро Военного союза. Все эти организации совершенно открытые, общественные и преследующие одну общую цель оздоровления армии и поднятия ее боеспособности. Последнее время, примерно с середины июля, я отдавал почти все свободное время Союзу Георгиевских кавалеров, так как видел и вижу в развитии этого Союза реальную возможность создания в армии действительно крепких духом воинских частей, могущих дать родине силу, способную отстоять ее от внешнего врага.
Бывшего комиссарверха шт[абс]-капитана Филоненко я встречал довольно часто. Последний довольно продолжительный разговор произошел числа 22 и 23 августа в адъютантской комнате Верховного главнокомандующего, причем мы вели принципиальный спор о степени развития армейских организаций. Шт[абс]-капитан Филоненко в подкрепление своих доводов сказал, что такой же взгляд и генерала Корнилова, и г. Савинкова, прибавив, что между этими тремя лицами существует полная солидарность, что видно из того, что Филоненко и Савинков подписали доклад генерала Корнилова Временному правительству. Из чинов управления комиссарверха я встречался и беседовал с подпоручиком Языковым, что на генерала Корнилова они, т.е. комиссариат, смотрят как на человека, наиболее способного возродить мощь нашей армии.
С членом 1-ой Государственной Думы Аладьиным я познакомился на московском заседании Государственного совещания; встречался несколько раз мимоходом в Ставке, обмениваясь короткими разговорами общего содержания. На меня г. Аладьин производит впечатление человека, искренне стремящегося принести пользу нашей армии своим опытом политического работника.
Цосподина] Завойку видал несколько раз мельком, почему о нем не мог составить себе мнения.
Говоря выше, что часть работы по изданию приказов и воззваний легла на Особое делопроизводство, я разумел именно следующее: только один приказ № 897 печатался на машинке в моем Делопроизводстве, причем я лично принимал участие лишь в обсуждении редакционной части некоторых частей приказа. Все прочие приказы и воззвания изготавливались и писались вне участия моего и Делопроизводства, кем — не знаю; в Особое делопроизводство доставлялись уже напечатанные в типографии экземпляры. Что касается приказа № 897, как мною выше указывалось, подготовка и ведение такого рода переписки входили в круг обязанностей моего Делопроизводства, почему я и считал себя обязанным по службе выполнить указанную мне работу.
Полковник К. САХАРОВ Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 155-157 об. Автограф.
320
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№62
Протокол допроса бывшего министра труда М.И. Скобелева
9 октября 1917 г.
Протокол
1917 года октября 9 дня Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивала в качестве свидетеля нижепоименованного:
Матвей Иванович Скобелев, 32 лет, молоканской секты120, бывший министр труда, судился по политическому делу, на предложенные вопросы показываю:
Я не ручаюсь за точность чисел. О всех событиях, о посылке войск к Петрограду и выступлении Корнилова узнал впервые от А.Ф. Керенского из доклада его Bp. правительству после разговора по прямому проводу с Корниловым. Тогда он, Керенский, сказал, что Львов говорил с ним уже несколькими днями раньше от имени общественных групп с предложением большей опоры власти. После того Львов, по словам Керенского, ездил в Москву и Ставку, но поручения никакого от Керенского не имел, который только выслушал при первом посещении Львова неясные предложения его об укреплении власти при поддержке общественных групп и сказал Львову, что согласен предпринять некоторые шаги для расширения базы власти. Керенский представил нам записку Львова и ленту. Некоторые члены правительства обратили внимание Керенского на неполноту разговора его с Корниловым и на отсутствие в ленте тезисов Львова, изложенных в записке, но Керенский ответил, что для Корнилова, как пославшего Львова, поручение, данное ему, должно было быть известно. Сейчас же после доклада своего о предложении Львова Керенский объяснил нам, что был возбужден вопрос о подчинении Петрограда власти Верховного главнокомандующего, и решен в смысле выделения его из сферы военного подчинения Верховному, и указал на необходимость решительных мер. Тогда же выяснилось, что некоторые члены Временного правительства считали обстановку недостаточно выясненной, считали возможным недоразумение в отношениях Корнилова и не склонны были к решительным мерам против него до окончательного выяснения создавшегося положения.
После этого Керенский заявил, что считает возможным взять на себя ответственность за страну и ликвидацию этого конфликта лишь при условии, если ему будет дана возможность предпринимать быстро необходимые меры, причем во имя этой успешности, быть может, придется произвести изменение в составе правительства. После этого члены Временного правительства предложили Керенскому свои портфели и тут же подали письменные заявления о своей отставке. Керенский заявления принял и просил министров пока исполнять свои обязанности. После этого создалось такое положение, например, государственный контролер Кокошкин и некоторые другие министры высказали мнение, что при таких условиях создается как бы личная диктатура Керенского и что при таких условиях они нести свои обязанности не могут; другие министры и я лично полагали, что никакой диктатуры не учреждается, а только по данному вопросу корниловщины предоставляются Керенскому полномочия принимать согласно с обстоятельствами решительные меры. После этого заседаний Временного правительства уже не было, а бывали только частные совещания, причем некоторые министры передали управление своими ведомствами своим товарищам. На частных заседаниях этих Керенский осведомлял о предпринимаемых им ме-
РАЗДЕЛ i
321
pax, и велись беседы о реконструкции власти. Был такой случай, что министр путей сообщения отказался исполнить какое-то предложение Керенского по своему ведомству, ссылаясь на то, что управление он передал своему товарищу. В квартире Керенского в присутствии моем и Церетели была брошена мысль создать более благоприятную обстановку для ликвидации корниловского выступления путем приглашения генерала Алексеева в состав Временного правительства, и Керенский даже высказался, что, по-видимому, нет другого выхода, но под влиянием моих слов и слов еще кого-то колебания Керенского были устранены и он от этой мысли отказался.
В первый день конфликта с Корниловым, т.е. последний день заседания Временного правительства, вопрос об отставке Корнилова не решался, т.е. формального решения и постановления Временного правительства не было, однако впоследствии в порядке обмена мнений Керенский сообщал о мерах, принятых им для ликвидации корниловщины.
Повторяю, что до доклада Керенского об ультимативном требовании Корнилова мне лично ничего не было известно о движени'1 или приближении войск к Петрограду, и я о наличности какого-либо1 решения Временного правительства вызвать войска в Петроград не знал. Впоследствии во время частных собеседований мне сообщили, что Военное министерство требовало воинскую часть к Петрограду, но очень незначительную, а между тем Корнилов двинул целый корпус.
Изложив нам ультимативное требование Корнилова, Керенский сообщил нам, что к Петрограду двигаются войска. Впрочем, не ручаюсь, что о движении войск Корнилова к Петрограду было сообщено в том же заседании: возможно, что это было на другой день, когда велись переговоры Савинковым по аппарату с Корниловым.
До того заседания, в котором Керенским был нам сделан доклад о выступлении Корнилова, мне ничего не было известно о поднимавшемся вопросе об объявлении Петрограда на военном положении и не было известно решение, принятое по этому вопросу.
Вопрос об отношении советов к возможным репрессивным мерам в Петрограде в связи с выступлением большевиков при мне во Временном правительстве не обсуждался. До 26 августа отдельные министры задавали мне вопросы о возможности большевистских выступлений, но в моих сферах не было подтверждений для этих опасений, и, осведомляясь специально в советских сферах, я всегда заявлял, что такие выступления не предвидятся.
На Московском совещании были опасения, что Корнилов может выступить11 на этом совещании как сторона против Временного правительства по вопросу о предполагавшихся им мероприятиях в армии и известной уже правительству программе его, и к Корнилову тогда ездил министр Юренев, чтобы убедить его не делать такого выступления.
В день доклада Временному правительству об ультимативных требованиях Корнилова Керенский говорил нам, что он уже ранее чувствовал, что здесь неладно, что теперь это вскрылось, но никаких конкретных данных о существовании заговора до этого момента он не сообщил.
Создавшееся после этого доклада в связи с подачею заявлений членов Временного правительства об отставке неопределенное положение власти продолжалось до учреждения Совета пяти. Одновременно с учреждением Совета пяти
I Слова «о наличности какого-либо» вписаны над строкой над зачеркнутым «такого».
II Слово «выступить» вписано над строкой.
322
дело генерала л.г. корнилова. том ii
остальным министрам было предложено управление ведомствами на правах министров, от чего я отказался и передал управление товарищу.
Оачеркнуто: «такого», вписано: «о наличности какого-либо».>'
Мат[вей] СКОБЕЛЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 8. Л. 1-2. Подлинник. Машинопись; Л. 3, 4 об. Копия. Машинопись; Д. 20. Л. 3, 4 об. Копия. Машинопись; Д. 46. Л. 95, 96 об. Копия. Машинопись.
№63
Показание штаб-офицера для поручений при штабе 11-й армии И.Г. Соотса
3—4 сентября 1917 г.
Протокол
3 и 4 сентября 1917 г. Чрезвычайная комиссия для расследования действий генерала Корнилова и его соучастников производила допрос нижепоименованного, и он показал:
Иван Генрихович Соотс, 37 лет, лютеранин, эстонец, подполковник, под судом и следствием никогда не был, показание свое записываю собственноручно.
Я состою членом Главного комитета Союза офицеров армии и флота и, занимая штатную должность штаб-офицера для поручений по авиации при штабе XI армии, прикомандирован к отделу генерал-квартирмейстера Ставки. В Ставке я только нес дежурство и только иногда помогал по оперативной части, отдавая все остальное время работам в Главном комитете Союза офицеров армии и флота.
Будучи убежден, что одна из причин развала армии есть внесение в нее политики, я неоднократно высказывался, что, хотя членам Главного комитета по уставу и вне комитета и службы разрешено принадлежать к политическим партиям, но желательно совсем отказаться от политики. При этом я указывал, что для меня лично даже невозможно заниматься политикой, ибо пришлось бы, на основании формулы «самоопределения народов», переехать в Эстляндию, чтобы пристать к какой-нибудь эстонской политической партии, так как я по происхождению эстонец.
Возможно, что, зная мой такой взгляд, Главный комитет не поручал мне ни одного дела с гражданскими лицами, а поручал только работы по научно-военным и канцелярским вопросам. Я участвовал в культурно-просветительной комиссии, в комиссии по составлению устава кассы взаимопомощи, ввел в канцелярии регистрационный отдел, не раз писал доклады и рапорты по чисто военным вопросам.
Со Ставкою я был мало связан. О каких бы то ни было заговорах или подготовках Ставки к каким бы то ни было выступлениям я ничего не знал. Савинкова я ни разу не видел. Филоненко мне показали раз в столовой, также видел раз Завойко, с указанием, что этот — «ординарец Корнилова».
Читал в газетах нападки на Ставку с обвинением ее в «контрреволюции», но не придавал этому никакого значения, ибо в настоящее время все, что по той
Текст, заключенный в угловые скобки, вписан чернилами.
РАЗДЕЛ i
323
или иной причине кому-нибудь желательно дискредитировать, принято назвать1 «контрреволюционным».
Такие же нападки читал на Главный комитет Союза офицеров армии и флота, но безосновательность этих напалков11 для меня была более чем ясна.
В частности, я лично, понимая под словом «русская революция» — крушение царизма, под словом «контрреволюция» должен понимать восстановление царизма. Последнему же я уже по своей природе сочувствовать не могу, так как я потомок крестьянина-эстонца, предки которого 700 лет находились под немецким гнетом, причем этот гнет до последних времен поддерживался царскими чиновниками в угоду местным, прибалтийским немцам-баронам. А потому естественно, что при первых попытках Главного комитета идти по дороге контрреволюции я должен был бы уйти из его состава и оставаться только при отсутствии каких бы то ни было намеков на контрреволюцию.
Ход событий в связи с выступлением генерала Корнилова в Главном комитете представлялся в следующем.
Агентская телеграмма об отставке генерала Корнилова вызвала среди членов Главного комитета смущение и тревогу, что объясняется как редакцией изложения причин отставки, так и тем, что незадолго перед этим, когда в печати была поднята травля генерала Корнилова, казаки, Георгиевские кавалеры и Главный комитет Союза офицеров армии и флота вынесли резолюцию об оставлении на своем посту генерала Корнилова. После этого Главный комитет получил массу телеграмм с присоединением к его резолюции, а в газетах до последних дней продолжали печатать, что вопрос о смещении генерала Корнилова даже не подымался. Поэтому такая неожиданная отставка в связи с обвинением Корнилова обещала вызвать эксцессы. Но раньше, чем принять какую бы то ни было резолюцию, члены Главного комитета пожелали получить подробные сведения из Ставки. Скоро стали поступать сведения, что генерал Корнилов считает эту телеграмму провокацией, что генералы Лукомский и Клембовский отказываются от принятия должности Верховного главнокомандующего.
28 августа состоялось заседание Главного комитета Союза офицеров армии и флота, вынесшее обращение к офицерам и солдатам о поддержке генерала Корнилова.
На этом заседании сперва прочли агентскую телеграмму об отставке генерала Корнилова, телеграммы о поддержке Корнилова всеми главнокомандующими, воззвания Корнилова и проект обращения Главного комитета с призывом присоединиться к Корнилову. Последний, после некоторых корректурных поправок, был принят единогласно.
Я лично считал это обращение нужным и допустимым по следующим соображениям:
1. На войне войска ни на секунду не могут оставаться без Верховного руководства, в особенности в такое тревожное время, как теперь. А потому после отказа генералов Лукомского и Клембовского генерал Корнилов естественно должен был оставаться на своем посту.
2. Множество сочувственных телеграмм, присланных Главному комитету после его первого выступления в защиту генерала Корнилова, нравственно обязывали Главный комитет и впредь выступать в защиту генерала Корнилова.
3. Требование о смене правительства считал допустимым, исходя от того, что раз большевики Петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов со-
I Так в тексте.
II Так в тексте.
324
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
вершенно открыто требуют не только смены всего правительства, но и всего государственного строя, руководствуясь при этом не государственными, а партийными интересами, то почему же Главный комитет Союза офицеров армии и флота не может требовать смены правительства, исходя из чисто военных и государственных соображений данного времени и ставя пользу родины выше чьих бы то ни было личных интересов.
После принятия резолюции и закрытия заседания я был приглашен в Ставку к работам по оперативной части, где и проводил дни вплоть до прибытия генерала Алексеева. А потому очевидцем событии в Могилеве я лично не был. Все я узнавал или из получаемых бумаг, или по слухам от сослуживцев, и ничего достоверного ни о событиях, ни о лицах сказать не могу. Более вообще никаких полезных для дела сведений представить не имею. Прочитано.
Генерального штаба подполковник Иван Генрихович СООТС
Член Комиссии Н. КОЛОКОЛОВ Полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 69-71 об. Автограф. №64
Протокол допроса в.и.о. директора дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего Г.Н. Трубецкого
31 августа 1917 г.
Протокол № 1
1917 года августа 31-го1 дня, в городе в Петрограде, Чрезвычайная комиссия для расследования дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Корнилове и соучастниках его, производила допрос нижеследующих лиц, с соблюдением ст. 7 постановления Временного правительства от 12 июля 1917 года111, причем допрашиваемое лицо показал:
Я, российский посланник [в] Сербии, вр. и. об. директора дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего князь Григорий Николаевич Трубецкой, 43 года, православный, не судился, по делу показываю: проживаю в г. Москве, Трубниковский переулок, дом № 19, кв. № 4.
В марте 1917 года я вступил в должность директора дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего и с того времени" проживал в г. Могилеве. Поэтому мне приходилось встречаться со многими представителями высшего командного состава нашей армии, а также лицами, состоявшими при Штабе Верховного главнокомандующего. В числе прочих я познакомился с генералами Деникиным, Марковым, Корниловым, Лукомским и другими, с комиссаром при Верховном главнокомандующем Филоненко, членом первой Государственной Думы Аладьиным. Видел я также ординарца генерала Корнилова Завойко.
По моим наблюдениям, генерал Деникин и Марков — люди исключительно военного мировоззрения, обсуждавшие все вопросы текущего момента с этой точки зрения. Оба они неизменно болели душой за установившуюся в армии разруху. Они говорили мне, что им противно заниматься политикой. Будучи назначен главнокомандующим Юго-Западного фронта, Деникин высказывал
Дата вписана чернилами.
Слово «времени» впечатано над строкой.
РАЗДЕЛ i
325
мне свое удовольствие по поводу совпадения точек зрения его и генерала Корнилова на вопросы военные и надеялся, что последний сумеет отстоять свою точку зрения. Этот же взгляд на военные дела разделялся всеми чинами Штаба, которые жаловались, что вынуждены заниматься политикой, а не своим чисто военным делом. Огорчались они главным образом падением дисциплины в армии, посеянною между солдатами и офицерами рознью и создавшимся тяжелым положением последних. Вдумываясь в причины этих явлений, они неминуемо наталкивались на вопрос общей политики и не могли, таким образом, избегнуть оценки важнейших событий политической жизни страны.
С генералом Корниловым я познакомился после назначения его Верховным главнокомандующим в 20-х числах июля сего года, и хотя встречался с ним редко, однако, как директор дипломатической канцелярии, интересовался его наблюдениями по поводу политического настроения армии. Общее мое впечатление о Корнилове таково: он прежде всего — солдат и в сложных политических вопросах разбирается мало, и в этом отношении в нем ярко выразилось то, что было свойственно и всему командному составу армии. Июльские события на нашем фронте и в Петрограде указывали на несомненную связь между теми и другими. Запасные части приносили в действующую армию свое растлевающее влияние; продовольствие изо дня в день ухудшалось, правильность железнодорожного движения нарушалась, и оценка всех этих явлений с новой силой приводила к неизбежности обсуждения вопросов общей политики. Кроме того, существовало глубокое убеждение, что частая смена высшего командного состава вредно отражается на боеспособности армии. Во время наших неудач под Тарнополем генерал Корнилов, несмотря на отмену смертной казни, первый решился применить расстрелы122, и тем не менее ему, т.е. лицу, фактически введшему казнь, был предложен пост Верховного главнокомандующего.
Это назначение создало и укрепило в нем сознание, что не соблюдение буквы закона, а исполнение своего долга, хотя бы и очень тяжелого, находит оправдание и одобрение. Оставаясь на посту главнокомандующего Юго-Западным фронтом, генерал Корнилов ставил условием вступления в верховное командование и исполнение ряда его требований, среди которых главное — ответственность только перед своей совестью и народом.
Вступив при таких условиях в должность Верховного главнокомандующего, генерал Корнилов сам говорил про себя: «Я солдат и демократ, на меня смотрят и справа и слева, но по своим убеждениям я не мог бы идти с тем, кто целью своею ставит реставрацию монархии, но не мог бы примкнуть и к тем левым организациям, которые, ставя во главу всего свободу, не обеспечивают в то же время и порядка».
Числа 6 или 7 августа я расстался с генералом Корниловым и выехал в Москву. Встретился я с ним на Московском совещании, и так как его приезду туда предшествовали разного рода слухи, то я, между прочим, спросил его о его отношениях к Савинкову. Корнилов ответил, что нашел в нем человека, стоящего на той же платформе мероприятий по реорганизации армейских комитетов, как и он сам. Рассказал он также о происшедшем в Петрограде недоразумении. Дело заключалось в том, что его вызвал туда Савинков, действовавший, как он, Корнилов, думал, в полном согласии с А.Ф. Керенским. Между тем через два часа после его отъезда из Ставки там была получена телеграмма министра-председателя с просьбой не приезжать и с указанием, что в противном случае он, Керенский, не отвечает за последствия. Выехав до получения этой телеграммы в Петроград, он невольно попал в происшедшее между Савинковым и Керенским недоразумение. По словам Корнилова, во время этого свида-
326
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ния в Петрограде председатель Совета Министров спрашивал его, оставаться ли ему у власти. Корнилов ответил, что хотя влияние его, Керенского1, и идет на убыль, но доверие значительной части демократии все ж заставляет ждать его участия в составе правительства. Что касается его самого, то смена его с должности позволила бы ему, быть может впервые, уснуть спокойно, но делать этого он все же не советует, боясь возможных потрясений в армии, соединяющей с ним надежды на восстановление ее боеспособности. Ну, а если бы такие потрясения произошли и пролилась бы кровь, то он, Корнилов, не может поручиться за те меры, к которым он прибегнет. Беседуя в Москве с князем Георгием Евгеньевичем Львовым, мы коснулись, между прочим, вопроса о возникших между Корниловым и Керенским трений. <Как я узнал, князь Львов, дружески расположенный к Керенскому и желавший содействовать улажению11 трений между ним и Корниловым, беседовал по этому поводу с министром-председателем ит вынес впечатление, что и последний склонен к этому. О том же говорил с Керенским и генерал Алексеев, и я имею основание думать, что мнения этих лиц Керенским были приняты во внимание.
Вернулся я в Ставку 23 августа. События^ последнего времени как на фронте, так и в тылу выдвинули на первую очередь вопрос о неотложном преобразовании высшего государственного управления. Верховный главнокомандующий неоднократно обращал внимание правительства на тесную связь между тылом и фронтом в вопросе о боеспособности армии. Соответственно с этим он выдвинул ряд требований, которые правительство фактически не ввело в действие, хотя неоднократно уверяло, что в общем согласно с точкой зрения генерала Корнилова. Последние события на Рижском фронте, неслыханная в военной истории переправа через такую водную преграду, как Двина, неприятельской конницы почти без потерь, падение Риги, с другой стороны, грандиозный пожар в Казани, уничтоживший огромное количество боевых снарядов123, — еще раз наглядно подчеркнули необходимость борьбы с общей разрухой не только путем тех или иных мер и законодательных постановлений, но и путем объединения власти в армии и в тылу. Сознание это не чуждо было, как казалось, и самим представителям Временного правительства. Об этом говорил с Верховным главнокомандующим военный министр Савинков во время своего последнего посещения Ставки. Он высказался за необходимость создания сильной власти для борьбы с большевиками и безответственными организациями. Ввиду предполагавшегося в конце месяца выступления большевиков в Петрограде Савинков просил генерала Корнилова послать в Петроград конный корпус под начальством генерала Крымова. В то же время Петроградский военный округ, за исключением Петрограда и некоторых пригородов, подчинен был власти Верховного главнокомандующего.
Вместе со мной приехал в Ставку член Государственной Думы В.Н. Львов. Он явился к Верховному главнокомандующему в качестве лица, уполномоченного министром-председателем Керенским выяснить точку зрения генерала Корнилова на вопрос о наиболее целесообразном способе создания сильной власти. При этом В.Н. Львов указывал на три возможных варианта нового правительства. Согласно первого — центральная роль в правительстве принадлежала бы Керенскому, все прочие члены кабинета являлись бы лишь сотрудниками, ему
I Слово «Керенского» впечатано над строкой.
II Так в тексте.
III Текст, выделенный курсивом, повторно вписан на полях карандашом. w Текст, заключенный в угловые скобки, впечатан поверх стертого текста.
РАЗДЕЛ i
327
подчиненными. Второе предположение выдвигало мысль о сильном правительстве, в коем все члены были бы облечены равной властью. Наконец, третье предположение указывало на возможность предоставить преобладающее положение в кабинете военному элементу в лице Верховного главнокомандующего, причем В.Н. Львов спрашивал мнения генерала Корнилова о том, считает ли он желательным, чтобы в состав кабинета вошли Керенский и Савинков в этом случае или нет. Генерал Корнилов высказался за третью комбинацию, о чем и уполномочил своего собеседника довести до сведения министра-председателя, добавив, что признает желательным безотлагательный приезд в Ставку Керенского и Савинкова, так как ввиду развития событий в Петрограде он не может ручаться за их личную безопасность в этом городе в ближайшие дни.
Когда я узнал, что В.Н. Львов был у Корнилова, я спросил у кого-то из адъютантов, знает ли Корнилов, что Львов человек ограниченный. Адъютант улыбнулся и ответил, то это знают все, что генерал Корнилов сказал, что ведь передать-то сказанное ему он может и что, кроме того, ведь еще недавно он был членом кабинета Керенского.
Ориентироваться в атмосфере, создавшейся в Ставке, мне было нелегко. Я заметил, что постоянно бывали и сидели в кабинете Корнилова комиссар Филоненко, член Государственной Думы Аладьин и некий Завойко. Всех этих лиц я тогда впервые застал в Ставке. О Завойке, имевшем, по разговорам в Ставке, отношение к финансовым кругам, я раньше никогда ничего не слыхал, хотя сам имел в этих кругах знакомство. Получалось впечатление, что Корнилов — солдат, не вполне разбирающийся в политических деятелях и их значении, окружен безответственными людьми, и в их возможном влиянии на него заключалась опасность.
24 августа увидевшись с Корниловым, я сказал ему, что с его именем связываются самые разнообразные ожидания, что слишком доступны беседы с ним разных лиц и что лица эти могут вложить в его уста свои собственные мысли. В частности, к удивлению Корнилова, я характеризовал Аладьина как политического деятеля несерьезного, изменившего свое прежнее политическое направление, и высказал опасение, что это не последняя его эволюция.
В субботу 26 августа министр-председатель вызвал генерала Корнилова по прямому проводу и просил его подтвердить, уполномочил ли он В.Н. Львова передать ему свои предположения. На утвердительный ответ Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенский спросил, продолжает ли он считать желательным безотлагательное прибытие в Ставку его и Савинкова. На этот вопрос Верховный главнокомандующий также ответил утвердительно. А.Ф. Керенский сказал, что теперь в субботу уже поздно выехать, и отъезд придется отложить до воскресенья. Генерал Корнилов ответил, что будет ожидать их обоих в понедельник 28-го числа.
Я видел генерала Корнилова после этого разговора. Вздох облегчения вырвался из его груди и на мой вопрос: «Значит, правительство идет Вам навстречу во всем?» — он ответил: «Да». Ни малейших сомнений в точности передачи В.Н. Львовым Керенскому и Корнилову их взаимных предложений у меня не было. Это убеждение разделяли все знавшие содержание переговоров по прямому проводу. Все верили, что соглашение налаживается.
Полагая, что между ним, Корниловым1, и министром-председателем установилось полное принципиальное согласие, Верховный главнокомандуюцщй отдал распоряжение в подкрепление уже данным ранее приказаниям об отправке
1  Слово «Корниловым» впечатано над строкой.
328
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
к Петрограду нужных воинских частей. В то же время он по телеграфу обратился к некоторым видным политическим деятелям с приглашением прибыть в Ставку для обсуждения создавшегося положения, имея в виду привлечь их вместе с членами Временного правительства к составлению нового кабинета, который, по мнению генерала Корнилова, должен был осуществлять строго демократическую программу, закрепляя народную свободу и поставив во главу угла разрешение земельного вопроса.
На мой вопрос, почему он, Корнилов, настаивает на участии в кабинете Керенского и Савинкова, я получил ответ: «Новая власть в силу обстоятельств должна будет прибегнуть к крутым мерам, я бы желал, чтобы они были наименее крутыми. Кроме того, демократия должна видеть и знать, что она не лишается своих любимых вождей и наиболее ценных завоеваний». Я спросил Корнилова, считает ли он таким любимым вождем и Савинкова, при участии которого был проведен закон о смертной казни? Он заметил, что Савинков очень сильный и крупный человек, и притом стоящий вне всяких подозрений в контрреволюционных замыслах.
Имея в виду, что приглашенным Корниловым общественным деятелям Милюкову, Родзянко, Маклакову и др. очень важно знать, что он действует с ведома Временного правительства и при участии А.Ф. Керенского и что без такого указания смысл совещания им может быть неясен, я предложил со своей стороны послать некоторым из указанных лиц телеграммы от себя. Адъютант, которому я об этом сказал, согласился, но когда я его, некоторое время спустя, увидел, он сообщил мне, что в моих по этому поводу услугах надобности не встречается, так как редакция посланных телеграмм не дает никаких оснований сомневаться, что приезд приглашенных лиц обеспечен. Это заявление вновь убедило меня, как плохо разбираются в Ставке в вопросах политических и как, с другой стороны, несомненна была уверенность, что деятельность Ставки идет в одном русле с деятельностью правительства. Редакция посланной общественным деятелям телеграммы была приблизительно следующая: «Вследствие грозного положения прошу не отказать пожаловать на совещание в Ставку».
На следующее утро, в воскресенье 27 августа, генерал Корнилов получил по телеграфу предписание министра-председателя сдать верховное командование армии генералу Лукомскому до назначения нового Верховного главнокомандующего, а самому выехать в Петроград. Телеграмма эта, шедшая вразрез с имевшими место только еще накануне переговорами по прямому проводу, произвела на всех впечатление разорвавшейся бомбы. Создалось убеждение, что данное уже обещание приехать в понедельник, как и весь разговор со Львовым, есть или провокация, или совершенно непонятный поворот правительства в сторону большевизма. Атмосфера в Ставке стала очень напряженной. Вся предшествовавшая обстановка создавала убеждение, что решение вопроса стало безотлагательным, и вдруг все переменилось, а главное, рушилась последняя надежда на вывод России и армии из безвыходного положения.
Стало очевидно, что времени терять при таких условиях нельзя, и перед всеми потому с особенной остротой стал вопрос: подчиняться дальнейшим распоряжениям Корнилова или не подчиняться.
Все главнокомандующие фронтом1 по вопросу о замене Корнилова другим лицом дали единодушные ответы, отличавшиеся не по смыслу, а по оттенкам и варианту. Генерал Лукомский в мотивированном отказе указал на невозможность заменить генерала Корнилова хотя бы на короткое время и оканчивал свою
Так в тексте.
РАЗДЕЛ i
329
телеграмму указанием, что он рассчитывает на перемену взглядов правительства.
Насколько припоминаю, генерал Лукомский говорил мне, что Корнилов принял решение не покидать своего поста до полного выяснения обстоятельств.
Некоторое время спустя военный министр Савинков вызвал генерала Корнилова по прямому проводу и имел с ним длинное объяснение. Заявив, что соображения, изложенные генералом Лукомским, не соответствуют истине и являются клеветой на него, Савинкова, не предлагавшего никаких политических комбинаций, военный министр поставил генералу Корнилову целый ряд упреков в стремлении к диктатуре из личных целей, в преступлении против родины, в том, что он содействует торжеству императора Вильгельма, открывая фронт, и в том, что не он, Савинков, виноват, что ему не удалось сблизить Корнилова с демократией. В заключение он взывал к патриотизму и чувству долга генерала Корнилова, приглашая его подчиниться приказаниям Временного правительства и отбыть из армии.
Генерал Корнилов ответил со своей стороны, что ему не приходится учиться чувству долга и преданности родине у кого-либо из членов Временного правительства, что эту преданность он доказал неоднократно, рискуя своею жизнью, но что именно сознание своего долга перед Родиной налагает на него тяжелую и ответственную обязанность остаться на своем посту. Вместе с тем, отвергая мысль о каких-либо личных честолюбивых замыслах, генерал Корнилов устанавливал, что не он посылал А.Ф. Керенскому В.Н. Львова, а последний явился в качестве посланца министра-председателя, предлагавшего в числе прочих комбинаций ту, при коей главным объединяющим лицом новой власти был бы он, генерал Корнилов. Савинков признал, что посредничество Львова было несчастным. Однако приказание Временного правительства об оставлении генералом Корниловым своего поста не было отменено, несмотря на признание Савинковым возможности недоразумения, на коем было оно основано. Пост Верховного главнокомандующего был предложен главнокомандующему Северного фронта генералу Клембовскому, который от него отказался.
Создавшееся у меня убеждение, что в основе события, влекущего за собой столь грозные последствия, лежит роковое недоразумение, побудило меня изложить свои впечатления в телеграмме на имя министра иностранных дел124, уже выехавшего в Ставку, но вернувшегося с пути.
Текст отправляемой телеграммы я показал Корнилову и Лукомскому около 9 час. вечера и, получив согласие на ее отправку, тогда же ее отослал.
Должен сказать, что еще 24 августа, зайдя после разговора с Корниловым к генералу Лукомскому, я указал ему на окружающих генерала Корнилова лиц, высказав опасение возможности вредного с их стороны на него влияния.
Генерал Лукомский, вполне разделяя мои на этот счет взгляды, заметил, что он был совсем в стороне от политических разговоров последнего времени, что «мы все, военные, в политике не искушены» и что он поставил Корнилову вопрос о доверии, после чего и был ознакомлен в общих чертах с политическими вопросами момента.
Между прочим, я невольно обратил внимание на то недоверчивое отношение к комиссару Филоненко, которое чувствовалось в Ставке. Некоторое недоумение вызывало его поведение и во мне. Воскресенье 27 августа, когда я находился в зале1, из кабинета вышли генералы Корнилов и Лукомский, причем последний просил Корнилова предоставить ему возможность хоть несколько минут переговорить с ним наедине.
1 Так в тексте.
330
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
Когда оба они ушли, в кабинете оставались Филоненко, Аладьин и Завойко, причем последний, выйдя оттуда, сообщил Филоненко только, что просил его арестовать. Обстоятельство это стало известным и создало всевозможные разговоры и предположения. Впоследствии я говорил по этому поводу с Лукомским и спрашивал его, арестован ли Филоненко. Лукомский ответил, что с него взято честное слово о невыезде. Свою просьбу об аресте сам Филоненко объяснял тем, что, как представитель Временного правительства, он должен быть на его стороне, между тем как всей душой сочувствует Корнилову. Находясь почти безотлучно в Ставке, я имел возможность убедиться, что генерал Корнилов, только что отпустивший Филоненко домой, вновь его вызвал и продолжал вести с ним разговор. Объяснить это я мог только простодушием солдата.
28 августа утром я спросил Лукомского, настоял ли он на том, чтобы все вопросы решались при его, как начальника Штаба, участии, и не произошло ли за ночь каких-либо новых событий. На первый вопрос определенного ответа от генерала я не получил, на второй же он ответил, что была послана какая-то телеграмма, которую, как оказалось, ни он, ни генерал-квартирмейстер не читали. Тогда же к нам подошел Завойко и прочел текст телеграммы № 2.
Мне стало ясно, что разрыв произошел, но так как примирение я все же считал еще возможным, то и предложил послать министру иностранных дел вторую телеграмму125, ознакомившись с текстом которой, генерал Корнилов заметил: «Посылайте».
Только уезжая уже из Ставки, я в вагоне получил распространявшийся там приказ М9 I126 и настолько был удивлен им, что даже усомнился в его подлинности. Мне стало ясно, что случайные люди подсунули генералу Корнилову документ, который тот, не продумав его глубоко, подписал.
Мое искреннее убеждение, что никакого заговора в Ставке не было и что все явилось результатом создавшейся там слишком напряженной атмосферы. Так заговоры не делаются. Я видел Корнилова после переговоров с правительством, видел, какая гора свалилась у него с плеч. В этом меня убеждало, кроме того, и то, что во всех моих предьтдущих беседах с ним желание сладиться с правительством проходило красною нитью.
По прибытии в Москву я сразу убедился, насколько неверно освещаются там события, и тогда же изложил их действительный ход в форме записки, которую и передал некоторым своим друзьям.
Весь вышеприведенный разговор В.Н.Львова с Корниловым мне сообщил сам генерал Корнилов 25 августа, причем тогда еще, т.е. за два дня до конфликта с правительством, Корнилов определенно сказал мне, что Львов прислан к нему Керенским и говорил от его имени. Что Львов не приезжал по приглашению Корнилова, в этом у меня не могло быть сомнения и потому, что я видел, как с вокзала он ехал в город на извозчике, так как за всеми приглашаемыми в Ставку лицами посылались автомобили, и как потом я узнал, ночевал в одной из второсортных гостиниц.
Больше ничего по делу я показать не могу. Показание мне прочитано.
Князь Григорий Николаевич ТРУБЕЦКОЙ
Председатель Чрезвычайной комиссии Иосиф ШАБЛОВСКИЙ
Члены Комиссии полковник РАУПАХ Н. КОЛОКОЛОВ полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 1-7 об. Подлинник. Машинопись.
РАЗДЕЛ I
331
№65
Показание верховного комиссара Временного правительства при Ставке главковерха М.М. Филоненко127
25 сентября 1917 г.
Я, гвардии штабс-капитан, морской инженер Максимилиан Максимилианович Филоненко, 31 года от роду, по делу выступления генерала Корнилова против Временного правительства показываю:
Будучи назначен комиссаром в VIII армию, которой командовал генерал-лейтенант Л.Г. Корнилов, я познакомился с ним, прибыв в Черновицы 8 июня 1917 года. Наша первая встреча носила характер весьма сдержанный. Я счел нужным заявить генералу Корнилову, что, не зная, насколько наши взгляды на реорганизацию1 армии совпадут, я могу его заверить в том, что имею главною целью своей поднятие боеспособности армии, — что в этом отношении он может рассчитывать на полное мое содействие. Вместе с тем я просил его верить, что если бы мы и разошлись с ним в чем-либо, я никогда не позволю себе предпринимать против него какие-либо шаги, не поставив его предварительно открыто в известность относительно разногласия и не предупредив его во всей полноте о том, что я имею в виду сделать.
В частности, могу отметить, что VIII армия, единственная, которая наступала вполне удачно, взяла Галич и Калуш, многочисленных пленных и орудия, закрепила за собой все завоеванное, отбив все контратаки врага, и была вынуждена к отходу только вследствие бегства VII и XI армий. Этот результат был достигнут без всякого применения вооруженной силы к неповинующимся, хотя таких было много, исключительно путем убеждений и постоянного систематического втягивания войск в боевую жизнь, а также путем чрезвычайно требовательного отношения командующего армией к лицам военного командного состава, с которых спрашивалась самая серьезная и вдумчивая работа с вверенными им войсками и самая тщательная о них заботливость, связанная, однако, с твердостью и непреклонностью" воли, в отношении предъявляемых к войскам требований. Несколько генералов, не удовлетворявших этим требованиям, были удалены.
Прямота, честность, простота генерала Корнилова, геройское мужество и любовь и преданность Родине создали во мне, при совместном с ним служении, уважение к нему и привязанность. Вследствие этого я позволил себе обратить внимание Б.В. Савинкова, в то время комиссара Юго-Зап[адного] фронта, на генерала Корнилова как на лицо, наиболее подходящее для замещения освободившегося поста главнокомандующего Ю[го]-3[ападным] фронтом.
На меня ложится ответственность за то доверие, которое с первых шагов знакомства Б.В. Савинков обнаружил к генералу Корнилову.
Назначение генерала Корнилова на пост главнокомандующего Юго-Западным] фронтом состоялось, и вскоре наступили дни Тарнопольского бедствия. Б.В. Савинкова и меня, находившегося тогда по делам службы в Каменец-Подольске, встретил в Ставке главнокомандующего Ю[го]-3[ападным] фронтом ординарец генерала B.C. Завойко, который от имени генерала Корнилова сообщил нам, что в армии ходят слухи о провозглашении вел[икого] князя Николая Николаевича диктатором и что генерал Корнилов спрашивает Б.В. Савинкова и меня, как далеко готовы мы с ним, генералом Корниловым, идти против та-
I Слово «реорганизацию» вписано над строкой.
II Слово «непреклонностью» вписано над зачеркнутым «направленностью».
332
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ И
кой диктатуры. Б.В. Савинков выразил изумление, что нам, революционерам, предлагается такой вопрос, что не может быть сомнений, что мы пойдем до конца, и что если вопрос этот угодно ставить, то он может быть поставлен лишь нами генералу Корнилову, но не обратно. От дальнейшего обсуждения дела с г. Завойко мы уклонились и ушли. В комиссариате мы подвергли вопрос тщательному обсуждению и пришли к выводу, что необходимо переговорить с генералом Корниловым и выяснить его намерения. Я, как знавший генерала Корнилова лучше, чем Б.В. Савинков, позволил себе утверждать, что, каковы бы намерения генерала ни были, он никогда не уклонится от прямого ответа на прямо поставленный вопрос, и мы решили просить его принять нас обоих и переговорить с нами без свидетелей1.
Я передал об этом г. Завойко, прося его доложить наше желание главкоюзу", причем, к его явному неудовольствию и беспокойству, дал ему понять, что его присутствие при беседе недопустимо.
Как я узнал впоследствии, беспокойство г. Завойко передалось и другим лицам, приближенным к генералу Корнилову, и в частности, ему самому в такой степени, что он за час до нашего прибытия увез из дому свою семью, опасаясь каких-либо насильственных действий с нашей стороны. Мы в свою очередь, оценивая появление в городе Текинского полка, весьма преданного генералу Корнилову, а также странное поведение г. Завойко, считались с возможностью чего-либо исключительного1", и потому, уходя к генералу Корнилову, Б.В. Савинков оставил своим офицерам — <штаб[с]-ротм[истру] Мироновичу, штабс-капитану] Геймовскому и др.>1У— распоряжение на случай, если бы произошли попытки нашего ареста и вооруженного с нашей стороны сопротивления. Как характерный, хотяу и не имеющий прямого отношения к делу факт отмечу предложение В.П. Гобечиа, помощника Б.В. Савинкова, Заявившего, что он, как старый революционер, готов, если это нужно, пожертвовать собою, пойти и убить генерала Корнилова, с тем чтобы мы с Б.В. Савинковым напрасно собою не рисковали, как люди, по мнению В.П. Гобечиа, более способные, чем он, потому более нужные родине и свободе>У1.
Мы пришли в Ставку и были немедленно приняты генералом Корниловым, который был по обыкновению спокоен и любезен, хотя возбуждение его было заметно по плотно сжатым губам и ярко блестевшим глазам. Б.В. Савинков открыл беседу и после нескольких вступительных слов прямо перешел к диктатуре, указывая, что если бы генерал Корнилов почел нужным себя провозгласить диктатором, то перед ним бы, возможно, встала необходимость и желание его, Б.В. Савинкова, расстрелять, и что такая же необходимость и такое же желание явилось бы у него, Савинкова, относительно генерала Корнилова. Прибавив, что так вопрос ставится не только относительно генерала Корнилова, но и всякогоVH другого возможного диктатора, Б.В. Савинков замолчал, ожидая ответа. Генерал Корнилов, после короткогоVI" раздумья, ответил, что к диктатуре он не стремится.
1 Далее текст написан другим почерком.
" Слово исправлено. Первоначально было: «главковерху».
111 Далее зачеркнуто: «и неожиданного».
14 Текст, заключенный в угловые скобки, вписан между строк.
v Слово «хотя» вписано над строкой.
vl Текст, заключенный в угловые скобки, зачеркнут.
11 Слово «всякого» вписано над зачеркнутым «нового».
11 Далее зачеркнуто: «молчания и».
РАЗДЕЛ i
333
Тогда я взял слово и обратил внимание генерала Корнилова на всю неуместность поставленного нам г. Завойкой от его имени вопроса и попросил указать, получил ли г. Завойко действительно так формулированное поручение. Ответ последовал отрицательный. Я тогда развил мысль о том неудобстве, которое создается присутствием при генерале Корнилове лица, обладающего, правда, волей и инициативой, но совершенно безответственного и вносящего к тому же в дела государственные приемы, заимствованные из деловой торгово-промышленной области, которые не могут быть приветствуемы. Иллюстрировав высказанную мысль несколькими примерами, я закончил указанием на необходимость для г. Завойко покинуть Ставку. Генерал Корнилов с моими доводами согласился и обещал предложить г. Завойко покинуть Ставку, намереваясь, однако, сделать это в такой форме, чтобы его не обидеть. Обещание было ген. Корниловым выполнено. Мы продолжали обсуждать после этого создавшееся на фронте положение, и на следующий день были посланы нами, как результат этого обсуждения, известные телеграммы о необходимости смертной казни в армии. Первоначальный текст телеграммы от имени ген. Корнилова был предложен г. Завойко, но отвергнут, так как, несмотря на талантливость изложения, он совершенно уклонялся от1 демократической и республиканской ориентации. Все три телеграммы были редактированы Б.В. Савинковым и мной" при непосредственном участии ген. Корнилова.
К 15 июля Б.В. Савинков был вызван в Ставку Верховного главнокомандующего в Могилев, на совещание главнокомандующих фронтами, совместно с генералами Алексеевым и Рузским, при участии министра-председателя А.Ф. Керенского, для обсуждения общего военного положения, создавшегося после Тарнопольского разгрома. Ген. Корнилов вызван не был и свое заключение предоставил в письменном виде111. Б.В. Савинков, имея в виду изложить министру-председателю свой взгляд на способы упорядочения и армии и страны, приглашает меня ехать с ним вместе.
По окончании совещания Б.В. Савинков и я были приглашены в поезд А.Ф. Керенского и вместе с ним выехали в Петроград. По пути при энергичной поддержке М.И. Терещенко, министра иностранных дел, мы несколько раз докладывали министру-председателю™ [о] необходимости образования сильное власти, и, в частности, обсуждался вопрос о малом военном кабинете в составе Временного правительства для непосредственного управления всем, что имеет касательство к войне. За эту мысль, находившую полное сочувствие А.Ф. Керенского, горячо высказывался М.И. Терещенко, одновременно проектировавший переезд правительства в Москву и высказавший предположение, что малому кабинету (War cabinet41, ибо самая идея заимствована из английской практики) придется, может быть, местонахождение иметь в Могилеве. В связи с этими соображениями А.Ф. Керенский пришел к выводу желательности замены на посту главковерха генерала Брусилова генералом Корниловым. Вместе с тем А.Ф. Керенский решил, что на новую должность комиссарверха должен быть назначен или Б.В. Савинков, или я. Выбор пал на меня, так как
I Далее зачеркнуто «политической».
II Слова «и мной» вписаны над строкой.
III В тексте исправлено. Первоначально было: «предоставил письменно». w Далее зачеркнуто «на».
v Слово исправлено. Первоначально было «самой». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
щ War cabinet — военный кабинет (англ.).
334
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Б.В. Савинкову наметилась более ответственная роль в качестве члена Временного правительства.
По приезде в Петроград вопрос об образовании твердой власти принял оборот менее благоприятный, хотя на частных совещаниях и А.Ф. Керенский, и Н.В. Некрасов, и М.И. Терещенко неизменно оставались сторонниками ее необходимости.
Я не дождался конца переговоров, ибо должен был спешно выехать в Берди-чев, в штаб Ю[го]-3[ападного] фронта, так как генерал Корнилов не желал вступить в должность Верховного главнокомандующего до принятия правительством его условий, которые, насколько я помню, сводились к следующему:
1) Ген. Корнилов несет ответственность только перед своей совестью и народом. 2) Невмешательство правительства в стратегические операции и замещение лиц высшего командующего состава и, в частности, недопустимости1 назначения ген. Черемисова главкоюзрм, сделанное без ведома" генерала Корнилова"1 А.Ф. Керенским. 3)w Немедленное восстановление дисциплинарной власти начальников. 4). Распространение мер, принятыху к поддержанию дисциплины в армии, на фронте и в тылу.
А.Ф. Керенский поручил мне выяснить вопрос с ген. Корниловым, причем высказал41 тревогу и неудовольствие по этому поводу. Я позволил себе выразить надежду, что мне удастся быстро уладить инцидент, и™ выехал немедленно через Могилев в Бердичев, причем в Могилеве получил телеграмму ген. Корнилова, что он ждет меня в Бердичеве, откуда никуда, не переговорив со мной, не выедет. По приезде я был немедленно принят ген. Корниловым, с которым у меня произошло объяснение в присутствии моего помощника Г.С. Фонвизина, прибывшего вместе со мной, и.д. комиссара Ю[го]-3[ападного] фронта В.П. Гобечиа иУШ, если не ошибаюсь, нач. штаба Ю[го]-3[ападного] фронта генерала Духонина. Я заявил ген. Корнилову, что его требование об ответственности перед народом и совестью может вызвать самое серьезное опасение, но что, насколько мне его точка зрения известна, я полагаю, он разумеет под ответственностью перед народом ответственность перед его единственным полномочным органом — Временным правительством. Ген. Корнилов подтвердил понимание им именно в этом смысле своей ответственности.
По пункту о порядке замещений и назначения начальствующих лиц я указал ген. Корнилову, что правительство отнюдь не намеревается нарушить его право назначения лиц, ему подчиненных, ибо этим правом обусловливается HTaix ответственность, которая лежит на Верховном главнокомандующем, но что вместе с тем правительство полагает необходимым оставить за собою право контроля этих назначений. Само собой разумеется, что вмешиваться в область стратегии правительство не собирается. Ген. Корнилов вполне удовлетворился таким порядком.
I Слово «недопустимости» вписано над строкой.
II В тексте исправлено. Первоначально было: «сделанного без его ведома».
III Слова «генерала Корнилова» вписаны над строкой. 14 Далее зачеркнуто: «Находит необходимым».
4 Слово «принятых» вписано над строкой.
41 Слово исправлено. Первоначально было: «выразил». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
vn Слово «и» вписано вместо зачеркнутого «я».
4111 Союз «и» вписан над строкой.
к Слово исправлено. Первоначально было: «эта».
РАЗДЕЛ I
335
Пункты 3 и 4 я предложил ген. Корнилову снять с обсуждения, как представляющие собой вопрос общей политики Временного правительства и не могущие1 решаться столь спешным образом; и я полагаю, что в порядке общих служебных сношений с Временным правительством они могут быть возбуждены ген. Корниловым в качестве Верховного главнокомандующего. Вследствие согласия с моей точкой зрения и по пунктам 3 и 4 генерал Корнилов11 решил в тот же вечер выехать в Могилев для принятия поста главковерха. Единственным неурегулированным111 остался вопрос о ген. Черемисове, так как ген. Корнилов настаивал на том, что даже помимо принципиальной недопустимости его назначения, и по существу последние действия ген. Черемисова в качестве командарма VIII [армией] внушают ему опасения, что генерал Черемисов не справится с задачей управления фронтом. Желая найти выход из положения, я пошел к аппарату Юза переговорить с ген. Черемисовым, надеясь его убедить отказаться от поста главкоюза и остаться на посту командарма в VIII [армии], так как™, высоко ценя военный талант ген. Черемисова, яу находил41 необходимым, чтобы он ни на минуту не покидал действующей армии.
Разговор411 с ген. Черемисовым4111, а также последующий доклад, сделанный Временному правительству по прямому проводу, при сем прилагаю128.
1) Я, однако, настоял на том, чтобы ген. Черемисов во исполнение постановления Временного правительства был допущен к исполнению обязанностей главковерха1Х, впредь до дальнейших распоряжений.
В Бердичеве я застал еще г. Завойку, который, однако, в тот же вечер уехал.
2) По дороге в Ставку я представил ген. Корнилову о том, что многие войсковые начальники, неправильно понимая дух последних распоряжений по введению дисциплины в армии, открывают поход против комитетов".
Ген. Корнилов нашел возможным послать известную редактированную мною циркулярную телеграмму, ограждавшую права комитетов. Точно так же по приезде в Ставку им была послана телеграмма, устанавливающая порядок конфирмации смертных приговоров комиссарами и в качестве30 известной гарантии5411 правильности судебных решений.
Через короткий промежуток времени наметилось существенное различие в политической ориентации между ген. Лукомским и мной, и в частности, это различие особенно резко обозначилось, когда приходилось разрешать вопросы,
I Здесь текст, выделенный курсивом, исправлен. Первоначально было: «так как они представляют из себя... и не могут».
II Далее зачеркнуто «по моему предложению».
т  Слово «урегулированным» вписано над зачеркнутым: «формулированным».
17 Далее зачеркнуто: «я».
4 Слово «я» вписано в строку на полях.
41 Далее зачеркнуто «недопустимым».
411  Перед словом «разговор» зачеркнуто «мой».
VIU Здесь и далее в документе отсылки даются на приложения, помещенные в деле вместе с машинописным экземпляром показания. (См. также комментарий № 127 — т. 2). Приложение № I (Запись разговора по прямому проводу М.М. Филоненко с генералом Черемисовым 22 июля 1917 г.) см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 40-55. к Так в тексте. Правильно: «главкоюза».
х  Первоначально пронумерованные абзацы следовали в обратном порядке. На полях перемещение текста отмечено стрелкой. XI  Слово «качестве» вписано над строкой. хц  Слово «гарантии» вписано над зачеркнутым «степени».
336
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
касающиеся войсковых выборных организаций и несоответствие по политическим причинам начальствующих лиц. Я чувствовал затруднительность1 совместной работы и в особенности опасался того влияния, которое направление ген. Лукомского, постоянного докладчика главковерха, могло иметь на действия ген. Корнилова. Затронув в беседе с ген. Корниловым этот вопрос, я с удовольствием услышал, что он ничего не имеет против предоставления ген. Лукомскому поста командующего армией, тем более что генерал Корнилов считал нормальным, чтобы столь великий пост, как начальник Штаба Верховного главнокомандующего, занимался лицом, имеющим надлежащий строевой ценз и, в частности, командовавшим армией. Точно так же генерал Корнилов признал целесообразным, чтобы ген. Лукомский не являлся11 впредь единственным докладчиком по всем делам армии и чтобы соответственные начальники управлений делали главковерху свой доклад непосредственно. Я не помню111 точно, какого числа, но вскоре по приезде в Ставку я получил сообщение Б.В. Савинкова о том, что он назначен управляющим Военным министерством. И ген. Корнилов и я были весьма14' этим удовлетворены, так как считали, что нашими согласованными усилиями явится возможность повлиять на правительство в смысле проявления4 большой твердости и устойчивости в41 политике и достижения той организации власти, которая могла бы спасти страну.
Впрочем, мне неоднократно вспоминается изречение Б.В. Савинкова, что он один в министерстве, не поддержанный людьми единомысленными^1, будет «мухой в варенье».
К этому времени относится свидание мое с ген.^'Черемисовым. Я, несмотря на происшедший между нами обмен мнений по Юзу и несмотря на то, что отставка его от должности главкоюза последовала вследствие повторных моих настояний, которые я подкрепил™ указаниями на неизбежностьх в случае отказа или промедления правительства, отставки главковерха и моей, продолжал твердо держаться своего первоначального намерения сохранить В.А. Черемисова для действующей армии, а потому, узнав о том, что он, направляясь в Петроград, будет проезжать через Могилев, я просил комиссара VIII армии Н.И. Ципке-вича, по делам службы находившегося тогда в Могилеве, встретить В.А. Черемисова в пути и предложить ему на сутки остановиться в Могилеве и побеседовать в частном порядке со мной. Как только Н.И. Ципкевич уведомил меня о томм, что В.А. Черемисов отцепил свой вагон от поезда и ждет меня, я направился к генералу Корнилову и заявил ему о предстоящей беседе с В.А. Чере-мисовым, имеющей целью создать почвухп для совместной работы его с ген.
I Далее зачеркнуто: «такой».
II Слово «являлся» вписано над зачеркнутым «читался». ш Слово «помню» вписано над зачеркнутым «имею».
14 Слово «весьма» вписано над зачеркнутым «вполне».
4 Слово исправлено. Первоначально было: «проведения». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой. VI Предлог «в» вписан в строку. vn Так в тексте.
VIH Далее зачеркнуто: «Корниловым».
к Слово исправлено. Первоначально было «подтвердил». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
х Слово «неизбежность» вписано над зачеркнутым «неудобность».
Х! Слова «о том» вписаны над строкой.
хн Слово «почву» вписано в строку. Здесь и далее правка внесена М.М. Филоненко.
РАЗДЕЛ i
337
Корниловым1, и просил ген. Корнилова пригласить к себе В.А. Черемисова для беседы, которая, я надеялся, устранит осадок, оставшийся в душе обоих генералов. Ген. Корнилов ответил, что он, озабочиваясь пользой армии, совершенно не считается с теми, может быть, даже оскорбительными выражениями, которые ген.11 Черемисов позволил себе по его адресу в разговоре со мной по Юзу, и что он с удовольствием предоставит ген. Черемисову командование первой освобождающейся армией. Понимая, что самолюбие может не позволить В.А. Черемисову приехать, не имея приглашения, генерал Корнилов выразил готовность послать за ним своего адъютанта, но вместе с тем ген. Корнилов выразил надежду, что В.А. Черемисов не позволит себе какой-либо некорректности или невоздержанности, которую он не как генерал Корнилов, а как Верховный главнокомандующий не мог бы допустить. Мы условились, что адъютант генерала Корнилова будет ждать моего звонка. Я поехал к генералу Черемисову и имел с ним долгую и откровенную беседу, и когда мне удалось получить его обещание в спокойном и воздержанном поведении по отношению к генералу Корнилову, я позвонил адъютанту, который и явился немедленно пригласить ген. Черемисова к Верхов [ному] главнокомандующему. Беседа генералов имела наилучший результат, и в весьма непродолжительном времени ген. Черемисов получил в командование 9-ую армию. В моей беседе с ген. Черемисовым я упомянул о том, как желательно было бы видеть В.А. Черемисова на посту на-штаверха, тем более что при его помощи было бы особенно легко осуществить обновление командного состава армии. Наш разговор происходил в присутствии Н.И. Ципкевича.
В последних числах июля ко мне одновременно с разных сторон поступили тревожные сведения:
1) Мне были переданы отрывки из разговора, веденного в экстренном поезде главкоюза, находившемся тогда еще в распоряжении главковерха. Участником беседы был штабс-ротмистр князь Кропоткин, комендант поезда. Доносившиеся до слуха отрывки были таковы: «Идет все хорошо». «Надо установить между нами связь». «А то если сорвется, тогда надо решиться на все сейчас же». Повторно упоминалась фамилия генерала Тихменева. В то же время мне передали, что генерал Тихменев высказал мысль, что Б.В. Савинкова и меня, лиц, осмеливающихся заводить новые порядки в армии, виновников ухода генерала Гутора с поста главкоюза, он при первой возможности постарается повесить. Мне сообщали также, что генерал Тихменев имеет близкую связь с Главным комитетом Союза офицеров, учреждением, вызывавшим нарекания со стороны армейских комитетов и комиссаров. Одновременно один офицер, служащий в Ставке по железнодорожным перевозкам, сообщил мне, что в Могилев идет с неизвестными целями Кавказская конная дивизия и что железнодорожники находятся в волнении, так как111 идут слухи, что, опираясь на эту дивизию, в Ставке готовят какой-то coup d'Etat™. Я немедленно запросил ген. Корнилова о том, что ему известно о движении дивизии, и получил ответ, что ничего не известно. Я предупреждал его о некоторых своих подозрениях и, зная, насколько генерал Корнилов непопулярен в штабах и как косо смотрят на его близкие отношения к революционерам, Савинкову и мне, я опасался, что в первую очередь опасности может подвергнуться генерал Корнилов, рекомендо-
I Далее показание дописано самим М.М. Филоненко.
II Далее зачеркнуто: «Корнилов».
ш Здесь и далее в тексте «так как» М.М. Филоненко сокращает: «тк. кк.»
™ Coup d'Etat (фр.) — государственный переворот.
338
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
вал генералу для поручения полковнику Голицыну усилить меры охраны главковерха. Я зашел к генералу Лукомскому и спросил его о назначении Кавказской конной дивизии. Генерал Лукомский дал объяснения, совершенно меня не удовлетворившие. Дивизия идет по распоряжению, отданному еще ген. Брусиловым, на Западный фронт, где отсутствует совершенно конница, нужная для поддержания боеспособности и порядка в войсках. Но вместе с тем генерал Лукомский сказал, что по имеющимся у него сведениям дивизия заражена большевизмом. На вопрос, официальные ли эти сведения, ответ последовал отрицательный. Я не получил сколь-либо удовлетворительных разъяснений о том, почему дивизия направляется через Могилев, когда прямой путь ей лежит через Жлобин, и почему распоряжением генерала Тихменева назначена высадка эшелонов этой дивизии в Могилеве.
Особенно странным мне казалось указание на большевизм дивизии, так как в кавалерии примеров этому не было1, и, в частности, относительно Тверского драгунского, одного из нашей дивизии, я располагал совершенно иными сведениями. Не имея средств розыска и возможности подробного выяснения дела, я счел правильным предупредить какое-либо выступление и прежде всего просил генерала Корнилова распорядиться немедленной посадкой и дальнейшим следованием эшелонов, прибывших в Могилев, и приказать направлять остальные через Жлобин. Я просил железнодорожников держать меня в курсе перевозки и осведомлять, если бы в ней последовали какие-либо изменения. Затем я просил главковерха направить поезд главкоюза в Бердичев. Б.В. Савинкова я поставил в известность о моих опасениях относительно существования заговора телеграммой «то, что Жорж", Ерна, Феодор...», подлинник которой находится у Б.В. Савинкова. Смысл ее тот, что то, что действующие лица романа «Конь бледный» собирались делать с Запада, т.е. революционный заговор, теперь в Шатре, т.е. в Ставке, собираются сделать с Востока, т.е. противоположными контрреволюционными намерениями. Я просил Б.В. Савинкова подойти к аппарату утром и сделать то, что я буду его просить.
В разговоре (копия находится у Б.В. Савинкова) я, указав на основания моих опасений и упомянув о генерале Тихменеве, просил вызвать генерала в Петроград, где при общих осведомительных средствах правительства его роль могла быть точно установлена. Я указал, что не считаю возможным ждать, пока группа (т.е. заговор) созреет, и что предпочитаю все устроить как человек решительный и благовоспитанный, т.е. принять такие меры, которые являлись действительными в целях устранения какой-либо непосредственной опасности, дали бы в то же время возможность обследовать положение и, вместе с тем, были бы обставлены так, чтобы не вызвать ни у кого ни подозрений, ни преждевременного общественного скандала. Я просил вызвать генерала Тихменева в Петроград для доклада о железнодорожных перевозках, вопроса, входящего в круг ведения генерала по должности его начальника Управления путей сообщения действующих армий. Если бы оказалось, что генерал вообще непричастен, то он, конечно, возвратился бы в Могилев, не имея оснований жаловаться на предъявление к нему неосновательных подозрений, если бы, наоборот, подозрения были бы подкреплены фактическими данными, Б.В. Савинков имел бы полную возможность распорядиться соответственно.
Я не могу и сейчас сказать утвердительно, участвовал ли ген. Тихменев в каких-либо противоправительственных действиях или замыслах. Вопрос не был
Слова «не было» вписаны над строкой. Слово «Жорж» вписано над строкой.
РАЗДЕЛ I
339
обследован, так как вызов генерала Тихменева был отменен. Я не могу указать и характера заговора, но полагаю, что он был военный по преимуществу, и склонен думать, что он был направлен не только против Временного правительства данного состава, но и против Временного правительства с демократической ориентацией вообще. Определенных указаний не было, но и у моих сотрудников по комиссариату, и у меня создалось единообразное впечатление, слагавшееся из ряда мелких впечатлений и улавливаемого настроения окружающих, что заговор есть. Мне представлялось тогда, как и теперь, что наилучшим способом борьбы с заговорами была бы твердая политика правительства вообще и, как мера частная, перемены в той среде, которая всякие заговоры могла питать, т.е. личном составе Ставки, с целью рассредоточения собравшихся там лиц определенно антидемократического направления. На следующий день после моего сообщения Б.В. Савинкову в Ставку прибыл министр иностранных дел М.И. Терещенко, которому я сообщил все вышеизложенное, и, в частности, определенно указал М.И. Терещенко на необходимость оставления ген. Лукомским поста наштаверха, так как в его лице всякое противоправительственное начинание найдет неизменную опору.
Я не оспаривал мнения министра иностранных дел о больших способностях и уме генерала Лукомского, которые и я ставлю весьма высоко, но остался при мнении о желательности его ухода.
М И. Терещенко прибыл главным образом для участия в совещании по румынским делам, которое после полудня состоялось под председательством генерала Корнилова. Присутствовали мин[истр] иностранных] дел, генералы Лукомский и Романовский, румынский посланник г. Диаманди, румынский военный агент генерал Коанда, нач. дипломатической канцелярии при Ставке кн. Григорий] Трубецкой, г. Муравьев и я. Предметом обсуждения было соглашение, имеющее быть заключенным между русским и румынским правительствами в связи с нараставшей угрозой вынужденного оставления Молдавии, и связанного с этим переходом на нашу территорию румынской армии, и размещением в русских пределах румынских двора, правительства и государственных учреждений. Румынский посланник, желая охранить румынскую армию от произвольного использования русским высшим командованием, настаивал на том, чтобы румынской армии, по примеру армии бельгийской во Франции, был назначен определенный сектор, за пределы которого она не должна была быть перемещаемой. Министр иностранных дел, в своей речи выдвинувший вопросы публично-правовые, связанные с пребыванием румынского правительства на нашей территории, не затронул вопросов военных, поставленных на обсуждение румынским посланником и представлявшихся имеющими по обстоятельствам дела важнейшее значение.
Генерал Корнилов, указывавший на неприемлемость с точки зрения стратегической условия о неподвижности румынского сектора, как стесняющего маневренную способность наших армий, не встречая поддержки со стороны других участников совещания, был предоставлен собственным силам.
Я позволил себе написать Верховному главнокомандующему записку, в которой предлагал, если он найдет это удобным, предоставить слово мне, так как я имею внести предложение, которое, мне кажется, будет приемлемо для румын и вместе с тем будет отвечать интересам нашей армии и страны. Ген. Корнилов предоставил мне слово, и я высказал мнение, что нет никаких оснований к тому, чтобы его величество король Румынии, с такой славой несший тяжелые обязанности главнокомандующего союзными русско-румынскими армиями Румынского фронта, перестал им быть с момента перехода румынских
340
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
войск на русскую территорию. Поскольку же король Румынии будет по-прежнему главнокомандующим, он, естественно, должен будет обладать свободой маневрирования подчиненными ему тремя русскими и двумя румынскими армиями в пределах подведомственного ему фронта, и тем самым отпадут справедливые опасения, возникшие у главковерха в связи с прикреплением румынских войск к одному участку фронта, тем более что в зависимости от требований стратегической обстановки протяжение румынского фронта и численность русских войск, в него входящих, может быть и уменьшаема, и увеличиваема. С целью облегчения трудов короля румынского, обремененного также заботами общегосударственного управления, русское правительство могло бы сохранить при нем опытного генерала в качестве помощника главнокомандующего. Изложенная постановка вопроса, поддержанная румынами, была принята совещанием, по окончании которого министру иностранных] дел угодно было высказать мне несколько комплиментарного свойства соображений по поводу удачно найденного мною выхода. Однако в непродолжительном времени министр иностранных] д[ел] изменил свой взгляд на мое выступление, и, насколько мне известно, в докладе министру-председателю содержалось указание М.И. Терещенко на недопустимое, по его мнению, вмешательство мое в круг ведения Министерства иностранных дел. В беседе перед отъездом министр иностранных] д[ел] не скрыл от меня тех сомнений, которые у него возникли относительно моего помощника Г.С. Фонвизина, секретаря нашего посольства в Константинополе, назначенного в комиссариат с ведома и согласия М.И. Терещенко. Я сказал, что знаю Г.С. Фонвизина за человека, как в смысле осведомленности, так и прогрессивности образа мыслей, выгодно выделяющегося на общем фоне личного состава ведомства, возглавляемого М.И. Терещенко, и что я до тех пор не изменю своего служебного и личного к нему уважения, пока мне не будут представлены фактического рода подтверждения возводимых на него коридорными слухами министерства обвинений. Г.С. Фонвизин, поставленный мною в известность об изложенном, немедленно предложил свою отставку, которую я категорически отклонил. После отбытия министра иностранных] д[ел] ген. Корнилов в предвидении Московского совещания решил затребовать доклады начальников всех подведомственных ему управлений для представления на их основании общего доклада о состоянии наших вооруженных сил Временному правительству для того, чтобы оно, располагая полной осведомленностью, могло выступить перед совещанием с определенной политикой и перечнем законодательных предложений, отвечающих условиям сложившейся обстановки. Составление самого доклада я взял на себя. 30 июля я был вызван в Петроград Б.В. Савинковым. Несмотря на сильнейшее нежелание ехать и тем отрываться от дела, вследствие настояния Б.В.1 я поехал. По приезде Б.В. осведомил меня, что положение главковерха пошатнулось, мое же стало критическим, что лица, близко связанные со Ставкой, стремятся через посредство полковника Барановского дискредитировать генерала Корнилова в глазах министра-председателя и что подчеркивается его намерение разогнать Штаб Ставки, деятельно и честно исполняющий свой долг. Министр-председатель высказал мысль, что надо искать другого главковерха и что в конце концов, возможно, придется ему самому занять этот пост. Меня же обвинял министр иностранных дел, как это указано выше, и министр-председатель находил своевременным меня отстранить за то, что я не сумел создать хороших отношений со Штабом Ставки.
Б.В. — здесь и далее имеется в виду Б.В. Савинков.
РАЗДЕЛ i
341
Получив от меня сообщение о заговоре, Б.В. Савинков, не находя желательным делать доклад Временному правительству до выяснения обстановки, в то же время в качестве меры предупредительной вызвал генерала Тихменева и, не считая себя вправе оставить мое сообщение в качестве секрета между нами двумя, осведомил о его содержании нач. Каб[инета] Военмина полковника Барановского и нач. Политического управления Военного министерства поручика Степуна, причем по общему соглашению было решено в течение 24 часов в ожидании дальнейших сведений никому ничего не сообщать. Однако в тот же вечер полковник Барановский сделал доклад А.Ф. Керенскому, причем будто бы выяснилось, что Кавказская конная дивизия передвигалась по распоряжению министра-председателя в целях охраны Ставки. В то же время полковник Барановский ручался за генерала Тихменева и оказал поддержку генералу Лукомскому. Б.В. Савинков, осведомившись о решении министра-председателя касательно меня, воспротивился моей отставке, и я был вызван в Петроград для преподания1 мне инструкций. 1 августа Б.В. Савинков и я были приняты министром-председателем, который указал мне на необходимость найти надлежащую линию поведения по отношению к Штабу, в воинском и гражданском смысле честно исполняющему свой долг, и в особенности министр-председатель подчеркнул невозможность оставления поста ген. Лукомским, выносящим всю тяжесть заботы на своих плечах и являющимся не только преданным Временному правительству человеком, но и главной действующей силой Ставки. Эти указания чрезвычайно стеснили меня в дальнейших действиях в Ставке. Вечером, в тот же день, в кабинете Б.В. Савинкова я встретился с министром иностранных] д[ел], вернувшимся к вопросу о Г.С. Фонвизине и услыхавшим от меня единообразный с моим предшествовавшим ответ.
Я виделся также с полковником Барановским, высказавшим мне, между прочим, свое впечатление, что ген. Черемисов по своим взглядам подходит ближе к А.Ф. Керенскому, чем ген. Корнилов. От меня не ускользнуло значение этого мнения, совпавшего с отмеченным в печати сближением ген. Черемисова с Исполнительным] комитетом] СС и РД. По завершении всех этих переговоров я собрался выехать в Ставку для составления доклада, приурочиваемого ко времени Московского совещания, но не уехал, так как Временное правительство вызвало ген. Корнилова в Петроград. Я узнал по Юзу, что генерал Корнилов везет с собой доклад, составленный силами Ставки. Я встретил главковерха в" Павловске, чтобы просмотреть доклад до вручения его Временному правительству. Доклад был составлен вторым генерал-квартирмейстером полковником Плющевским-Плющиком; скреплен ген. Лукомским и им. Насколько мне известно, отдельные положения, вошедшие в него, обсуждались в Ставке в мое отсутствие при участии главкоюза ген. Деникина. Доклад показался мне весьма неудачным, обнаружившим непонимание автором условий политического момента и лишенным творчества111 мысли при разрешении новых проблем, особенных условий, переживаемых армией, стихийно тяготевшей исключительно к реставрации старых форм и порядков. Я откровенно высказал свое впечатление главковерху, который, видимо, был им неприятно удивлен. Так как главковерх прямо с вокзала отправился к министру-председателю в Зимний дворец, куда я приглашен не был, и взял доклад с собой, я послал записку Б.В. Са-
1 Так в тексте.
п Далее зачеркнуто: «Ставке».
111 Слово исправлено. Первоначально было: «творческой». Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой.
342
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
винкову о том, что нахожу доклад весьма неудовлетворительным и что необходимо не допустить представления его Временному правительству. Б.В. Савинкову удалось удержать ген. Корнилова от передачи доклада министру-председателю, и по приезде ген. Корнилова в дом военного министра Б.В. Савинков и я получили согласие главковерха на то, чтобы он ограничился1 в предстоявшем заседании Временного правительства устным докладом11 о состоянии армии, обязавшись подробный письменный доклад представить в ближайшие дни. Вечером 3 августа состоялось заседание Временного правительства при участии главковерха129. Я приглашен не был. Отмечаю это обстоятельство потому, что, не присутствуя при свиданиях ген. Корнилова с А.Ф. Керенским и прочими членами Bp. правительства, за исключением Б.В. Савинкова, письменно давал указание. Я был в курсе111 их бесед только на основании того, что мне находил нужным сообщить главковерх, т.е. то лицо, перед которым я представлял Временное правительство. Вообще за исключением тех указаний, которые я получил от министра-председателя по поводу Штаба Верховного главнокомандующего вообще и генерала Лукомского в частности, я во все время пребывания на посту комиссарверха никаких иных указаний или сведений от Временного правительства не получал, находясь только в сношениях с Б.В. Савинковым, который также не всегда был вполне осведомлен. При совместном обсуждении вопроса о докладе с ген. Корниловым и Б.В. Савинковым мы остановились на решении, что доклад должен охватить все стороны жизни армии и тыловых учреждений, с ней сопряженных, и что доклад Ставки, равно как и доклад главных управлений министерств, составленный по™ приказанию Б.В. Савинкова, должен послужить материалом. Составление доклада Б.В. Савинков возложил на меня. Обстоятельства, которыми сопровождалось составление и представление доклада, последовательно изложены в сообщении, сделанном по аппарату Юза мной комиссарюзу В.П. Гобечиа. Юзограмму прилагаю130. Также прилагаю копию доклада «во Временное правительство»v.
Дополнительно упомяну, что, когда общая концепция доклада у меня созрела, я воспользовался приглашением фронтовой комиссии ЦИК сделать сообщение и 5 августа в закрытом заседании под председательством М.С. Бинасика произнес речь, в которой обрисовал ту политику, кою надлежит, по моему мнению, принять Временному правительству. Последовали бурные прения, и, в частности, имели место нападки на генерала Корнилова, которого я защищал, не скрывая, однако, той тревоги, которую в меня вселяет Штаб Ставки.
Точно так же заслуживает быть отмеченным, что в Ставку 4 августа выехал Г.С. Фонвизин, в пути встретившийся с полковником Барановским, официально следовавшим в Киев для свидания с больным отцом, в действительности же остановившимся в Могилеве с неизвестными мне официально целями. Впоследствии мне передавали в Штабе, что полковник Барановский зондировал отношение, с которым было бы Штабом встречено назначение А.Ф. Керенского или, вернее, принятие им на себя поста главковерха.
I Далее зачеркнуто: «устным докладом». Слово «устным» вписано над строкой.
II Слова «Временного правительства» и «докладом» подчеркнуты карандашом. На полях помета: «3. VIII».
III Далее зачеркнуто слово «этих».
17  Предлог «по» вписан над строкой.
v Приложение IV («Доклад во Временное правительство» от 10 августа, подписанный Л.Г. Корниловым, Б.В. Савинковым и М.М. Филоненко) см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 78-91.
РАЗДЕЛ I
343
Мне неизвестно, обсуждались ли сколь-либо серьезно в Ставке эти тогда лишь предположения. Г.С. Фонвизин имел поручение следить за тем, чтобы под влиянием Штаба за подписью ген. Корнилова не вышло бы из Ставки чего-либо, не отвечающего определенной, им же одобренной политической ориентации, а также Г.С.1 должен был просить главковерха не настаивать на назначении генерала Лечицкого главкосевом, к чему сначала Bp. правительство не встретило препятствий, а затем изменило свой взгляд, причем все дело комментировалось в неблагоприятном для генерала Корнилова свете в близких ко дворцу кругах. 8 августа Г.С. Фонвизин вызвал меня к аппарату и предложил мне не удививший меня, хотя и досадный вопрос, не состоялась ли отставка генерала Корнилова, о чем в этот день распространились слухи в Ставке. Я ответил отрицательно и в последующей беседе узнал от Г.С, что в Ставке царит настроение, не удовлетворяющее его, и что Г.С. Фонвизин немедленно выезжает для доклада Б.В. Савинкову и мне обстоятельств, его обеспокоивших. По приезде Г.С. сообщил, что в мое отсутствие из Ставки, связанное молвой с надеждами на мое невозвращение в Могилев, сильно возросло влияние на генерала Корнилова его Штаба, стремившегося толкнуть его на шаги, могущие повлечь печальные последствия, причем работа Штаба в этом направлении облегчается слухами, не прекращавшимися и не лишенными основания, об отставке ген. Корнилова, это не могло не создавать в нем11 известной нервозности. Г.С. Фонвизин сообщил, что ген. Корнилов с полной готовностью исполнил все те деловые просьбы, которые он ему от моего имени передал, но что, несмотря на то что главковерх уже предупредил Bp. правительство о своем приезде 10-го числа, ген. Корнилов подчеркнул, что могут случиться такие события на фронте, которые заставят его по стратегическим причинам отказаться от приезда и доклад сделать по телеграфу. Ген. Корнилов под влиянием Штаба и всей совокупности слухов опасался какого-то непредвиденного действия относительно него и не желал, по-видимому, покидать Ставку.
Возможно, что известное значение имело и то невыясненное в причинах столкновение, которое поезд главковерха1" при его приезде в Петроград 3 августа имел с загруженными шпалами вагонетками. Я не счел тревогу Г.С. Фонвизина сколь-либо преувеличенной, так как опасался, что Штаб, стремясь разъединить ген. Корнилова с представителями демократического образа мысли в лице Б.В. Савинкова и моем, изобразит стратегическую обстановку так, чтобы воспрепятствовать поездке генерала Корнилова в Петроград, аннулировать этим изготовленный мною доклад и путем представления ген. Корниловым по телеграфу доклада в духе Ставки заставить его сжечь корабли.
Б.В. Савинков, разделяя указанные опасения, счел нужным вызвать генерала Корнилова к аппарату и представить ему необходимость его приезда. По-видимому, влияние Штаба успело значительно окрепнуть. На все доводы Б.В. ген. Корнилов указывал на невозможность приехать из-за стратегических соображений. Видя бесплодность убеждений Б.В., формулированных в ему обычно свойственной корректной и сдержанной форме, я в свою очередь обратился к генералу Корнилову с соображениями, подкрепляющими аргументы Б.В., причем, вследствие серьезности положения, отойдя от привычных форм языка официального, обострил форму изложения, дабы дать почувствовать генералу Корнилову всю важность его присутствия в Петрограде и всю вредоносность
1  Г.С. — здесь и далее имеется в виду Г.С. Фонвизин.
"  Слова «в нем» вписаны над строкой.
111 Далее вписано над строкой и зачеркнуто слово «имел».
344
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
влияния нездоровой атмосферы, окружавшей его в Ставке. Результатом разговора был отъезд генерала в Петроград. Юзограмму при сем прилагаю1.
На вокзале ген. Корнилов был встречен Б.В. Савинковым, М.И. Терещенко и мной, и мы в вагоне обсудили доклад, который был, за подписями Б.В. Савинкова и моей, нами генералу Корнилову представлен. Генерал Корнилов пожелал внести два несущественных редакционных изменения. Министр иностранных] д[ел], не касаясь вопросов общегосударственных, высказывал разнообразные соображения по вопросам военноведомственным, однако из сего не воспоследовало необходимости в каких-либо изменениях в докладе. Я отбыл с генералом Корниловым 10-го вечером в Ставку, чтобы оттуда отправиться на Московское совещание. В пути мною была получена телеграмма Б.В. Савинкова о состоявшейся его отставке. Я намеревался также выйти в отставку из солидарности с Б.В. и перед отъездом представил ему выбрать ее" время111. По приезде в Могилев я имел беседу с Б.В. Савинковым и Г.С. Фонвизиным по аппарату. Они известили меня, что отставка Б.В. прошла под знаком личных отношений его с министром-председателем, и в частности, было учтено антидисциплинарное поведение Б.В. как упрвоенмина, прекратившего свои ежедневные доклады у министра-председателя, но не прекращавшего, однако, ведения текущих дел. Через несколько часов я был вторично вызван к аппарату Г.С. Фонвизиным, который сообщил, что Б.В. Савинков получил предложение остаться, с тем, однако, чтобы я ушел в отставку. Причин такого пожелания указано не было. При полной неопределенности положения как Б.В. Савинкова, не соглашавшегося при подобном условии войти во Временное правительство, так и моего, я вместе с генералом Корниловым выехал в Москву. Прежде чем говорить об обстановке Московского совещания, отмечу встречи с г.г. Аладьиным и Завой-кой, имевшие место в промежуток между 20 июля и 13 августа. Г[осподин] Завойко 28 или 29 июля был в Ставке, к генералу Корнилову не заезжал, а посетил меня в комиссариате и сообщил под большим секретом об имеющихся у него сведениях о монархическом заговоре, главными участниками коего будто бы являются в[еликий] к[нязь] Павел Александрович, г-жа Пистолькорс и г. Берг, и о серьезном положении в Румынии, рекомендуя привлечь на службу по румынским делам некоего Кюрца, которому, по словам г. Завойко, можно верить, как ему самому.
Г[осподин] Завойко просил меня поддержать его в разговоре, который он по поводу вышеизложенного собирался иметь в Петрограде с Б.В. Савинковым. Я ничего определенного г. Завойко не сообщил, и он расстался со мной, прося меня его вызвать, если мне будет нужно, по адресам, оставленным им у генерала для поручений при главковерхе полковника Голицына. Я затруднился бы указать, что дало г. Завойко повод думать, что он может быть мне нужен, но могу отметить, что для того, чтобы считать себя и с Б.В. Савинковым и со мной на самой дружеской ноге, г. Завойко в особом поощрении не нуждался. Так, еще в Каменец-Подольском он, беседуя со мной всего лишь в четвертый раз в жизни, а с Б.В. Савинковым — во второй, он поверг нас в немалое изумление заявлением, что у нас с ним секретов быть не может.
Я известил Б.В. Савинкова о посещении г. Завойко и предварил его о желании г. Завойко с Б.В. иметь беседу.
I Приложение V (запись разговора по прямому проводу Л.Г. Корнилова с Б.В. Савинковым (цата на документе отсутствует) см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 92—102.
II Слово «ее» вписано над строкой.
III Далее зачеркнуто: «моей отставки».
РАЗДЕЛ I
345
4 августа ко мне на квартиру в Петроград позвонил А.Ф. Аладьин, с которым я не был знаком, и выразил желание со мной познакомиться, предложил позавтракать вместе в Европейской гостинице. Я принял приглашение. Разговор наш за завтраком показался мне занимательным по оригинальности и остроумию суждения А.Ф. Аладьина, — суждения его об Англии, где он провел многие годы в изгнании, интересными. Я в уважении к деятельности А.Ф. Аладьина как члена Первой Государственной Думы отнесся предупредительно к его желанию посетить Ставку в качестве гостя Верховного главнокомандующего и моего.
В Москву генерал Корнилов прибыл 13-го числа. Встреча его носила хотя неофициальный, но восторженный и торжественный характер. На вокзале я не заметил никого из официальных представителей власти. В глаза бросалось множество дам в светлых платьях, стоявших плотными шеренгами вдоль платформы. Перед прохождением вдоль них генерала Корнилова неизвестные мне офицеры, проходя сзади, услужливо снабжали дам цветами, которыми они усыпали путь Верховного главнокомандующего. Моментом особенно напряженным была речь Ф.И. Родичева, приветствовавшего ген. Корнилова, кажется, от имени Государственной Думы. Я не мог разобрать отдельных слов ее, но слышал возли-кования1, и в памяти осталось лицо генерала Корнилова, неподвижное, суровое, торжественное, подчеркнутое Георгиевским крестом на шее. После встречи ген. Корнилов, кажется, ездил к Иверской. Я отправился в Кремль во дворец и, встретив там помощника военного министра полковника князя Туманова, узнал, что вопрос о моей отставке еще не разрешился, а потому, передав начальнику кабинета полковнику Барановскому для доклада министру-председателю о своем прибытии и местопребывании, я не нашел нужным затруднять испрошением приема министра-председателя. По-видимому, в Москве существовали даже и в официальных кругах какие-то опасения по поводу предстоявшего будто бы какого-то исключительного выступления генерала Корнилова, и мне казалось, что под знаком этого впечатления прошла беседа генерала Корнилова с министром-председателем вечером по телефону. 13-го вечером я спросил генерала Корнилова, подготовлена ли у него речь, с которой он намерен выступить на заседании 14-го числа, и, узнав, что нет, предложил ему помочь выработать ее содержание. Помимо естественного желания оказать ген. Корнилову возможное личное содействие, я считал себя и обязанным так поступить в силу той ответственности, которая лежала на мне за все политического характера действия главковерха. Свое содействие предложил также г. Завойко, встретивший генерала Корнилова. Помощь г. Завойко выразилась в том, что он под мою диктовку записал текст речи, предварительно в общих чертах обсужденной мною с ген. Корниловым. Эту речь с некоторыми дополнениями, чисто фактического характера, ген. Корнилов и произнес на совещании. Речь была построена на тех же соображениях, которые легли в основу доклада, представленного во Временное правительство, что и было подчеркнуто формальной на него ссылкой в речи и может быть удостоверено из сопоставления текста обоих этих документов.
Встреченный грандиозной овацией правой части совещания, генерал Корнилов обнаружил полную невозмутимость по поводу поведения левой его половины. После речи было заметно некоторое смущение на левой. Фокус внимания же правых кругов, сосредоточенный было на особе генерала Корнилова, переместился на других лиц, выступавших на совещании.
1 Так в тексте.
346
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Тем не менее напряженность отношений между ген. Корниловым и министром-председателем не была устранена, так как новым фактором к ее усилению явилось посещение генерала Алексеева, сообщившего генералу Корнилову о тех шагах, которые были предприняты перед ген. Алексеевым для выяснения его степени готовности занять пост главковерха. В числе посетивших генерала Корнилова лиц были П.Н. Милюков и А.Ф. Аладьин. Последний сказал мне, что он собирается на днях в Ставку и желал бы иметь от меня письменный пропуск на случай, если бы, не застав меня в Ставке, он имел надобность обратиться к содействию моих сотрудников по комиссариату. Я удовлетворил желание А.Ф. Аладьина, написав на листе бумаги карандашом записку примерно такого содержания: «Многоуважаемый Алексей Феодорович! Если Вы собираетесь посетить Ставку, буду рад Вас видеть также у себя в комиссариате. М.Ф.»
15 августа ген. Корнилов и я возвратились в Ставку, и 17-го числа было получено известие, что Б.В. Савинков и я сохраняем свои посты и что министром-председателем в принципе принята программа, изложенная в докладе, представленном ген. Корниловым, Б.В. Савинковым и мной во Временное правительство. Так как из армии не переставали поступать сведения о непрекращающихся недоразумениях между начальствующими лицами и их штабами, комиссарами и комитетами, и так как генерал Корнилов продолжал считать военное положение чрезвычайно угрожающим, я предложил ему созвать Совещание председателей комитетов фронтовых и армейских, комиссаров и представителей штабов, для того, чтобы при совместном обсуждении выяснить наиболее острые противоречия и, поставив в известность относительно предстоящих военных затруднений, побудить, используя авторитет главковерха, к взаимной уступчивости и дружной работе на пользу свободы родины. Я считал, что таким путем хотя бы временно можно было устранить неудобства, вытекающие из-за отсутствия положения о комитетах и комиссарах. В связи с созывом совещания возникло недоразумение, вследствие неудачной редакции телеграммы, посланной полковником Плющевским-Плющиком, в которой вместо приглашения вышеупомянутых лиц в Ставку говорилось о приказании им на этот предмет со стороны главковерха. Полковник Плющевский-Плющик по моему представлению вынужден был дать циркулярную телеграмму с признанием неловкости своей телеграммы и принятием вины на себя. Этому недоразумению, к счастью выясненному, и комитеты и некоторые из комиссаров склонны были придавать весьма серьезное значение. Совещание, назначенное на 22 августа, было перенесено на 24-ое, так как Б.В. Савинков уведомил меня о том, что к этому числу будет изготовлен в Политическом управлении законопроект о комитетах и комиссарах, и заслушание1 его было решено сделать главным предметом занятий совещания. Тем временем я предпринял шага перед генералом Корниловым с целью ликвидации деятельности Главного комитета Союза офицеров, а также Политического управления при Ставке. Я основал свои обвинения против деятельности Главного комитета на руководящей статье, помещенной в № 4 «Известий Союза»131, где в качестве приемов борьбы с офицерами-большевиками выдвигались такие способы, как вмешательство в их частную жизнь и преследование всегда и всюду вообще, причем указывалось, что при этом особенно разбираться в средствах намерения нет. Руководящий орган Союза, ополчаясь против большевиков, не устанавливал, однако, никакого объективного признака большевизма и, распространяя категорию лиц, подлежащих преследованию, также и на демагогов, тем самым ставил под общую угрозу всех инако-
Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
347
мыслящих. Я также подчеркивал, что пребывание Главкомитета в Ставке и использование им этого обстоятельства пометкой телеграммы местопребыванием отправителя Ставкой132 создает в общественном мнении армии представление весьма нежелательное о такой связи Ставки с Главным комитетом, том доминирующем влиянии, которое будто бы это учреждение на направление дел в Ставке имеет. Принимая во внимание эти доводы и остановившись на соображении моем, что Главкомитет статьей своей поставил в положение с традиционным понятием об офицерской чести [несовместимым], заявил, что он немедленно отдает распоряжение Главкомитету выехать из Ставки в Москву или какое-либо иное место. Считая, что этим деятельность Комитета будет фактически парализована, я тем не менее поставил также вопрос о запрещении штабом обслуживать персон Главкомитета и его отделения в армиях при помощи казенных средств связи и передвижения. Генерал Корнилов сказал, что надлежащее распоряжение будет сделано начальником Штаба. Зная, что генерал Лукомский состоит почетным членом Комитета, я не сомневался, что придется выдержать в этом вопросе борьбу. В тот же вечер я поставил вопрос об упразднении Политического управления при Ставке, указывая, что предмет его ведения входит в круг компетенции комиссариата, и подчеркивая несоответствие занимаемому посту полковника Плющевского-Плющика, расходящегося значительно в своей политической ориентации с главковерхом и не отличающегося тем служебным и политическим тактом, который лицу, занимающему столь ответственный пост, должен быть присущ. Подкрепляя свои соображения примерами, в частности я указал на то неловкое положение, в которое генерал Корнилов был поставлен телеграммой полковника Плющевского-Плющика относительно созыва совещания. Генерал Корнилов, не возражая, выразил намерение и этот вопрос обсудить с начальником Штаба. На следующий день меня посетили представители Главкомитета, два штаб-офицера, один из них — подполковник Новосильцев, и просили не настаивать на переводе Главкомитета из Ставки, следствие фактического уничтожения таким путем Союза, деятельность коего допущена Временным правительством. Такого же порядка аргументы приводились по поводу запрещения использования [для] целей Союза штабных средств. Не вдаваясь в то, каким образом могут отозваться предложенные мною меры на деятельности Союза, я обратил внимание его руководителей на статью в № 4 «Известий» и достиг того, что подполковник Новосильцев признал ее недопустимость, которую он, однако, извинял отсутствием умысла у ее автора.
Вечером того же дня я имел вторичную беседу на указанные темы с генералами Корниловым и Лукомским. Не возвращаясь к вопросу о переезде Комитета, по которому уже имелось определенное обещание генерала Корнилова, ген. Лукомский отстаивал право Союза офицеров пользоваться штабными средствами. На мое указание, что Союз, как частная профессиональная организация, не имеет в этом отношении никаких прав, последовало возражение, что совершенно таким же порядком должны тогда пониматься права и Совета С и РД. Я возражал, останавливаясь на ЦИК СС и РД как правопреемнике Петроградского совета и указывая, что он имеет публично-правовой характер вследствие участия в одобрении первого состава Временного правительства и обладания функциями контроля, выразившимися в известной формуле «постольку поскольку», а также в последующем праве принимать отчет от министров-социалистов. Мнение генерала Корнилова склонялось в пользу генерала Лукомского, но вследствие решительных моих настояний отказа моему требованию не последовало, и мне было предложено составить проект приказа по армиям, в котором были бы формулированы мои пожелания. Генерал Лукомский также возражал против
348
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ухода полковника Плющевского-Плющика и упразднения Политического управления. Мне удалось добиться того, чтобы все, как входящие, так и исходящие, бумаги Политического управления поступали ко мне на просмотр и заключение. 18 и 19 июля на один день приезжал А.Ф. Аладьин, который, не имея пристанища, воспользовался моим гостеприимством. Цели приезда г-на Аладьина мне известны не были. Вечером ко мне приехали г-н Завойко и профессор Московского университета Яковлев, был также г. Аладьин. Цосподин] Завойко несколько раз настойчиво пытался завязать разговор на политические темы, но я решительно, хотя и не без труда, такого рода беседу отклонял. Все означенные лица затем из Ставки выехали. Цосподин] Аладьин меня много расспрашивал о Б.В. Савинкове. Я не скрывал от него моей искренней привязанности и глубокого уважения к Б.В. и выражал мое удовлетворение по поводу того, что имею честь работать с ним. Цосподин] Аладьин желал встретиться с Б.В. в Ставке, и я сообщил, что ожидаю Б.В. 23-го числа. Из политических мнений г. Аладьина я удержал в памяти его отрицательное отношение к кадетам и к П.Н. Милюкову в частности, а также указание на то, что Bp. правительство не ответственное перед представительным учреждением, не соответствует тем самым республиканским идеалам, которые общи громадной части населения России. Не считая ни 4-ю Государственную Думу, ни CP и СД удовлетворяющими назначению такого представительного органа, г. Аладьин полагал, что он может быть конструирован из прогрессивной части 4-й Государственной] Думы, пополненный левыми элементами 1, 2, 3-ей Дум и достаточным числом делегатов ЦИК, и что для создания твердой и авторитетной власти наилучшим средством явилась бы полная парламентская ответственность правительства перед таким учреждением.
23 августа приехал управляющий Военным министерством Б.В.Савинков. Встреченный на вокзале ген. Лукомским, он сейчас же вместе с ним проехал к генералу Корнилову и прошел к главковерху в кабинет. Я, имея в виду, что Б.В. будет необходимо переговорить с генералом Корниловым не в присутствии ген. Лукомского, но что просить его одного1 удалиться будет неловко, вошел в кабинет, чтобы облегчить задачу Б.В. удалением нас обоих.
Б.В. после разговора наедине с ген. Корниловым приехал ко мне и выразил свою тревогу по поводу настроения ген. Корнилова. При вечерней беседе он просил присутствовать и меня. Мы обедали вместе у генерала Корнилова и после обеда прошли в его кабинет для деловой беседы; присутствовал ген. Лукомский. Б.В. передал генералу Корнилову просьбу министра-председателя о сосредоточении вблизи Петрограда конного корпуса для поддержки Временного правительства на случай беспорядков и выступления большевиков по примеру июльских дней при предстоящем объявлении Петрограда на военном положении.
Ген. Корнилов ответил, что даст надлежащие указания командиру 3-го конного корпуса, который со стратегическими целями в течение августа месяца переводился с Юзфронта и сосредоточивался в районе станции Дно. Б.В. Савинков прибавил, что он просит, чтобы этим корпусом не командовал ген. Крымов и чтобы в составе его была не дикая дивизия, а кавалерийская регулярная. Меня не удивили пожелания Б.В., так как я накануне, беседуя с ген. Лукомским, обращал внимание его на нежелательность предположенного им назначения ген. Крымова командармом Особой [армии], вследствие несоответствия в политическом смысле. Дикая же дивизия по составу русских" офицеров, большинства
Слово «одного» вписано над строкой. Слово «русских» вписано над строкой.
РАЗДЕЛ I
349
бывших чинов гвардейской кавалерии, тоже представлялась мне мало отвечающей целям Временного правительства, которое, считаясь с возможными беспорядками, должно было быть весьма осмотрительным в выборе орудия подавления их.
Центром беседы было1 выделение Петрограда из Петроградского военного округа133, переходившего по стратегическим соображениям по настоянию главковерха в его подчинение. Генералы Корнилов и Лукомский горячо возражали против выделения. Б.В. и я настаивали, и нам удалось Верховного главнокомандующего поставить на нашу точку зрения. Затем в кабинет были приглашены генерал Романовский и полковник Барановский, прибывший также в Ставку для того, чтобы нанести на карту границу выделяемой области. Ген. Романовский позволил себе при этом высказать, что при правительственном много-головиипи безволии необходимо, имея в виду беспорядки, город также подчинить главковерху. Я сказал ген. Романовскому, что каковы бы его мнения ни были, он не может высказывать их в таком виде в присутствии одного их членов Временного правительства и моем. Тогда в разговор вступил полковник Барановский, высказавшийся, что, имея в виду связь с финляндской группой войск, чрезвычайно неудобно выделять Петроград и его железнодорожный узел из ведения Верховного главнокомандующего. Эти неожиданные соображения полковника Барановского, хотя и прибывшего в Ставку с целями неизвестными, но по обязанностям службы своей, как начальника кабинета А.Ф. Керенского, казалось бы, долженствовавшего поддерживать при официальных переговорах точку зрения Bp. правительства, поколебали было генерала Корнилова, и лишь вторичное напоминание Б.В. Савинкова, что вопрос уже решен, прекратило дальнейшее обсуждение этого вопроса.
На следующий день последовало открытие Совещания комиссаров и комитетов, причем на предварительном частном совещании я обратился к представителям комитетов с призывом не протестовать в целях единения армии против присутствия представителей штабов. Мое обращение было уважено, и совещание в полном составе было открыто речью управляющего Военным министерством Б.В. Савинкова.
Штабом были назначены присутствовать в качестве представителей полковник Плющевский-Плющик и полковник Сахаров. Я просил генерала Лукомского заменить полковника Сахарова, слишком отмеченного его ролью на Московском совещании, другим лицом и был удивлен тем взрывом гнева, который последовал со стороны всегда выдержанного генерала Лукомского, заявившего, что он уйдет, если будут предъявляться такого рода требования. Так как я имел инструкцию министра-председателя о непременном сохранении генералом Лукомским его поста, я был поставлен в затруднительное положение, но мне все-таки удалось настоять на отозвании полковника Сахарова.
По окончании совещания стало известно, что генерал Лукомский потребовал уничтожения в телеграммах в газеты, имевших мою визу, того места, в котором говорилось о недопущении мною полковника Сахарова на совещание. Так как генерал Корнилов не успел просмотреть весь законопроект о комитетах и комиссарах, привезенный Б.В. Савинковым, и по некоторым пунктам имел возражения, то на совещании был доложен не самый законопроект, а лишь те соображения, которые легли в основу его.
После доклада начальника Политического управления поручика Степуна и прапорщика графа Толстого высказалось по два оратора от групп, присутство-
I Далее зачеркнуто: «объявл».
II Так в тексте.
350
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
вавших на совещании, причем примирительный и крайне выдержанный тон, господствовавший даже тогда, когда обнаруживались разномыслия довольно крупные, свидетельствовал о ясно сознаваемой всеми серьезности положения и преобладающем чувстве ответственности.
К концу занятий совещания прибыл генерал Корнилов и обратился к собранию с речью, в которой сначала указывал на необходимость единения ввиду секретных сведений о грозных намерениях врага, а затем внезапно, поддавшись, по-видимому, впечатлениям, которые усиленно ему внедрялись лицами, бывшими ярыми противниками институтов комитетов и комиссаров, генерал Корнилов в резком, совершенно не соответствовавшем всему совещанию тоне заявил, указывая рукой на проект, лежавший перед графом Толстым, что он «этого» никогда не утвердит.
От главковерха, по-видимому, ускользнуло, что, идя ему навстречу, Б.В. Савинков нашел возможным самого проекта не оглашать и что как им, так и мною были приложены все усилия к мирному и согласному разрешению всех наиболее острых вопросов. Я должен отметить, что существованию комиссаров и комитетов и Б.В. Савинков, и я придавали громадное значение и, как усматривается из доклада во Временное правительство, стремясь поднять боеспособность армии, желали дать в то же время этим институтам твердую и законную почву и законом оградить их от каких-либо покушений со стороны военной власти, ибо для нас было несомненным, что дисциплинированная армия могла бы стать послушным орудием в руках военачальника для достижения целей и невоенного характера, и что единственной гарантией против такого ее использования являлись бы комиссары и комитеты. В особенности жизненным Б.В. и я считали институт комиссаров и всемерно стремились к поднятию их значения в армии, привлекая на посты комиссаров таких видных политических деятелей, как, например, В.А. Жданов и Н.И. Иорданский.
Я говорил последним, стремясь вернуть совещанию то настроение, которое так несчастливо было нарушено главковерхом.
Б.В. Савинков уехал, не дождавшись конца совещания, и при расставании мы имели подробную беседу относительно впечатлений его от пребывания в Ставке в связи с проведением в жизнь политики единения всех живых сил страны в целях образования сильного, сознающего свои цели и задачи правительства. Б.В. высказывал, что ему удалось выиграть борьбу налево, склонив А.Ф. Керенского к принятию положений нашего доклада, и что мне теперь придется выдержать борьбу направо с генералом Корниловым, считаясь с индивидуальными его качествами, борьбу более трудную. Б.В. метафорически обозначил А.Ф. Керенского и генерала Корнилова теми двумя столпами, левым и правым, которые должны символизировать коалицию и быть индивидуально непременной ее основой. Я Выражал надежду, что мне удастся утвердить генерала Корнилова в его согласии, которое он после убеждения Б.В. Савинкова дал, работать вместе с А.Ф. Керенским и поддерживать его. Но я в то же время указывал, что моя задача чрезвычайно затруднена, во-первых, возросшим влиянием Штаба, против чего в свое время я предлагал определенные меры, и, во-вторых, поведением А.Ф. Керенского относительно генерала Корнилова, накопившего раздражение против министра-председателя и недоверия к нему. 25-го днем, после закрытия совещания, я поехал на вокзал встретить министра иностранных дел и увидел там полковника Голицына и адъютанта главковерха прапорщика Долинского, с которыми, как людьми близкими к генералу Корнилову, я поделился тяжелым впечатлением, произведенным на меня речью главковерха на совещании, и я не скрыл от них, что, несмотря на мою преданность и уваже-
РАЗДЕЛ I
351
ние к1 генералу Корнилову, я не колеблясь пойду против него, если последуют и в будущем такие выступления, неприемлемые политически и не соответствующие основанным на взаимном доверии отношениям нашим. Во время разговора подошел г. Завойко, снова появившийся в Ставке, и спросил меня о причинах моего неудовольствия. Я удовлетворил его любопытство. Г[осподин] Завойко спросил меня, что я намерен предпринять. Я сказал, что изложу все генералу Корнилову так же прямо, как и его друзьям. Г[осподин] Завойко просил меня не волноваться и дать ему предварительно переговорить с главковерхом. Я его помощь отклонил.
М.И. Терещенко не приехал, но прибыл А.Ф. Аладьин, которого я, однако, на сей раз к себе не пригласил, так как Б.В. Савинков посоветовал мне быть с ним осторожным.
Днем я явился к генералу Корнилову. Г[осподин] Завойко, дежуривший в адъютантской, пытался меня уговорить повременить с объяснением с главковерхом, но я, не давая ответа, просил обо мне доложить.
Генерал Корнилов принял немедленно, и, приступив прямо к делу, я сказал о том весьма тяжелом впечатлении и в политическом и личном смысле, произведенном на меня речью на совещании, и повторил генералу Корнилову то, что высказал приближенным к нему лицам. Генерал Корнилов был огорчен услышанным и сказал, что всегда готов признать свою ошибку. Я ему доложил, что граф Толстой под наблюдением поручика Степуна и моим приготовляет тезисы, которые затем должны будут влиться в закон о комиссарах и комитетах, и что эти тезисы представляют собой ту крайнюю линию, дальше которой Военное министерство не пойдет. Я просил генерала Корнилова иметь это в виду при рассмотрении им тезисов.
Затем беседа перешла на темы общего характера, и довольно неожиданно генерал Корнилов спросил, не думаю ли я, что из того положения, в котором находится Россия, единственный выход лежит через военную диктатуру. Я ответил отрицательно, указывая на то", что, мысля реально, диктатором возможно предположить только генерала Корнилова и что, признавая всю силу воли и другие высокие качества Лавра Георгиевича, я, однако, полагаю, что единоличие управления, в чем теоретически заключается идея и смысл диктатуры, будет в данном случае фиктивным, так как самому Л.Г.Ш известно, что он™ не обладает достаточными познаниями в областях знаний невоенных и что поэтому фактически его именем будет управлять безответственный коллектив, нечто вроде того, что в обыденной речи именуется камарильей, и что даже если бы диктатуру номинально хотя бы удалось осуществить, она не была бы принята широкими слоями демократии, и была бы вызвана гражданская война, плоды которой пожал бы один Вильгельм.
Последним аргументом я выставил то, что демократические и республиканские деятели и круги, теперь поддерживающие ген. Корнилова, Б.В. Савинков и я в том числе, должны будут пойти против него. Тогда генерал Корнилов спросил меня, что же делать, когда ясно, что у данного состава правительства не хватает энергии на проведение тех мероприятий, которые необходимы для спасения страны от внешнего и внутреннего рабства, и когда время не терпит.
I Предлог «к» вписан над строкой.
II Слова «указывая на то» вписаны над строкой.
III Л.Г. — здесь имеется в виду Л.Г. Корнилов. п Слово «он» вписано над строкой.
352
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
Я ответил, что сильная революционная власть возможна и в форме иной, чем диктатура. Таким видом ее мне представляется Временное правительство, имеющее в своем составе директорию или малый военный кабинет, наделенный большими полномочиями для разрешения всех вопросов, связанных с войной. Развивая свою мысль далее, я указал, что имеются основания полагать, что именно в таком виде разрешится правительственный кризис, который должен последовать с принятием министром-председателем положений нашего доклада, настолько определенного, что либо с его отвержением должны были уйти в отставку ген. Корнилов, Б.В. Савинков и я, либо теперь, с принятием его министром-председателем, должны будут выйти из состава кабинета лица, для которых его положения являются заведомо неприемлемыми. Я полагал далее, что такая директория может быть популярна и сильна только тогда, если в составе ее в качестве <председателя будет находиться А.Ф. Керенский и участие в ней примет генерал Корнилов. Ныне «Совет пяти» и осуществляет этот именно вид управления^, с тем, однако, уклоном в сторону диктатуры, что ныне пост министра-председателя и главковерха совмещен в одном лице.
Генерал Корнилов сказал: «Да, Вы правы, а Вы, Максимилиан Максимилианович, в такой кабинет вместе со мной вошли бы?» «Да, — ответил я, — счел бы за честь, но при непременном условии нахождения в нем А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова и признания ими моего участия желательным». Генерал Корнилов снова вернулся к единоличной диктатуре: «Ну, а если бы оказалось, что Временное правительство и такой малый кабинет в его составе все-таки недостаточно сильны и оказалось бы нужным перейти к диктатуре, Вы не согласились бы мне помочь?» [Филоненко]: «Нет11, Лавр Георгиевич, во-первых, в силу тех доводов, которые я Вам уже привел, во-вторых, потому, что я не предвижу необходимости диктатуры ни при каких обстоятельствах». [Корнилов]: «Но предположите же на минуту, М.М.111, что Вы сами пришли бы к выводу, что в диктатуре единственное спасение страны, которую Вы ведь любите, что бы Вы сделали тогда?» [Филоненко]: «Я не могу себе представить такого положения, Лавр Георгиевич. Вы и меня затрудняете таким вопросом, но если Вам угодно, то попробую его себе вообразить. Я бы бесповоротно ушел тогда от активной политической жизни и как республиканец покинул, вероятно, страну». Генерал Корнилов прошел несколько шагов по комнате в раздумье. [Корнилов]: «Да, я тоже стою за директорию. Я обещал Савинкову поддержку Керенского, хотя он слабый человек, и исполню это. Но только надо все делать скорей, ведь время не ждет». [Филоненко]: «Я хотел бы прибавить еще одно слово, Лавр Георгиевич. Обратите внимание на идею Аладьина о создании до созыва Учредительного собрания представительного органа, перед которым правительство должно быть, безусловно, ответственным. Можно сказать о составе его, но в принципе только то правительство может быть действительно сильным, которое за каждое свое действие отвечает пред представительным органом и готовое перед его волей каждый момент преклониться и уйти. Если нет ответственности парламентской, всегда будет или факт узурпации, или склонность к ней».
Вечером того же числа я был у генерала Корнилова по очередным текущим делам, и он, вернувшись к нашей беседе, сказал мне, что был Львов с предложениями от Временного правительства (не было сказано — какими) и что
I Текст, заключенный в угловые скобки, отчеркнут карандашом. На полях вписана помета: «Аладьин авт[ор]».
II Слово «нет» вписано над строкой.
ш  М.М. — здесь имеется в виду М.М. Филоненко.
РАЗДЕЛ i
353
генерал Корнилов просил приехать 27-го в Ставку А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова для обсуждения вопроса о сформировании нового кабинета, при этом генерал Корнилов прибавил, что он желал бы видеть меня на посту министра иностранных дел. Я ответил, что если Керенский и Савинков будут участвовать в кабинете, и Керенский будет министром-председателем, и они оба найдут мое участие желательным, я буду считать своим долгом идти в кабинет. Тогда генерал Корнилов спросил меня, кто из политических деятелей мог бы войти в кабинет, ставящий себе целью оборону страны и приведение армии и тыла в порядок. Я указал на бывшего министра почт, телеграфов И.Г. Церетели, Г.В. Плеханова, Аргунова, Малянтовича, А.С. Зарудного, Г.С. Тахтамышева и из кадетов упомянул В.Д. Набокова, А.В. Карташева и Ф.Ф. Кокошкина. Имена гг. Аладьина1, Завойко и Львова названы ни генералом Корниловым, ни мной не были. Я прибавил, что все эти имена сообщаются мной в порядке справки, ибо вопрос о составе кабинета должен быть обсужден при свидании с А.Ф. Керенским и Б.В. Савинковым.
Днем 26-го ко мне приехали гг. Аладьин и Завойко, рассказавшие содержание предложения г. Львова в виде трех вариантов: или ухода А.Ф. Керенского, или директории, или диктатуры генерала Корнилова по назначению от Временного правительства. Я не высказал своим собеседникам удивления, которое было, однако, весьма велико. Я ощущал также некоторую неловкость от того, что правительство помимо меня ведет с генералом Корниловым переговоры по столь важному вопросу и что я узнаю содержание их от лиц посторонних. Я предпочитал молчать и предоставил говорить моим собеседникам. Г[осподин] Аладьин был также весьма сдержан и ничего существенного или обязывающего не высказывал. Г[осподин] Завойко, напротив, был весьма словоохотлив и, между прочим, сообщил, что кто-то возражает против моего появления на посту министра и[ностранных] дел, что кто-то возражает, во всяком случае, против приглашения мною с собой Г.С. Фонвизина, против которого кто-то в Министерстве иностранных] д[ел] сильно настроен, что ему лично, г. Завойко, ничего не нужно для себя, что он будет счастлив, когда вернется к себе на нефтяные промыслы, но что он готов, если это необходимо, быть министром продовольствия и членом директории.
Речи г. Завойко ни с моей стороны, ни со стороны г. Аладьина отклика не встречали. Г[осподи]н Аладьин опять спросил меня о Б.В. Савинкове. Я ответил кратко, что могу повторить лишь о своем исключительном к нему уважении и что во всяком случае и при всех условиях я буду свои действия точно согласовывать с его.
Днем 26-го числа меня посетил полковник Верховский, командующий войсками Московского округа, и высказал свою тревогу по поводу позиции Ставки. На меня чрезвычайно располагающе подействовало открытое и откровенное обращение ко мне А.И. Верховского, которого видеть я имел удовольствие первый раз в жизни, и я, в свою очередь, обрисовал ему с полной откровенностью положение в Ставке, как я его понимал, влияние Штаба, политику Б.В. Савинкова и мою, наше стремление удержать ген. Корнилова на верном пути, трудности, которые в этом отношении приходится преодолевать.
Так как мои мысли встретили полное сочувствие А.И. Верховского и так как ему предстояло иметь беседу с главковерхом, я просил его, в противовес влиянию штаба, заявить генералу Корнилову о его, полковника Верховского, солидарности с политикой Б.В. Савинкова и моей, направленной к созданию сильной
Далее зачеркнуто: «и».
354
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
демократической и революционной власти. Беседа с А.И. Верховским происходила в присутствии Г.С. Фонвизина и, насколько я помню, второго моего помощника — СВ. Тура.
А.И. Верховский вечером был у меня снова и просидел до поздней ночи. На всякий случай мы с ним условились относительно координации действий, если бы Ставка решилась на что-либо неожиданное. Из моей квартиры А И. Верховский говорил по телефону с ген. Лукомским, и после одной фразы, оброненной ген. Лукомским и переданной мне А.И. Верховским с обязательством никому ее не говорить, я посоветовал А.И. Верховскому уезжать по возможности безотлагательно. В 9 часов вечера я по обыкновению был по текущим делам у генерала Корнилова. В кабинете были гг. Аладьин и Завойко. Цосподин] Завойко начал беседу на политическую тему, говорил о составе кабинета и о своей роли в качестве министра продовольствия. Цосподин] Аладьин и я воздерживались от суждений. Мне показалось, что словоохотливость г. Завойко не вызывает сочувствия генерала Корнилова. Вообще отношения г. Завойко с главковерхом после Каменец-Подольска не носили прежнего интимного характера. Цосподин] Завойко в Ставке бывал только наездами, и, по-видимому, у него были нелады со Штабом.
В тот же вечер я осведомлялся у генерала Корнилова, выехал ли из Ставки во исполнение его приказания Главкомитет Союза офицеров. Генерал Корнилов обещал справиться. По возвращении домой я был вызван к аппарату Юза около 12 l/i ночи Б.В. Савинковым, который переговорил со мною о положении в Ставке134. Не имея шифра и не считая возможным говорить открыто, я иносказательно описал положение. Под высотами, переходящими из рук в руки, я разумел генерала Корнилова и хотел этим характеризовать упорство борьбы. Под доблестными генералами, шедшими в атаку, я разумел генерала Лукомского и других, стремившихся склонить генерала Корнилова на свою сторону. Под воодушевлением министром-председателем я разумел его теплое отношение к генералу Лукомскому, под двумя любимыми женщинами, нужными для того, чтобы ребенок выздоровел, разумел А.Ф. Керенского и ген. Корнилова, под ребенком — Россию. Указывая, что согласен только на танец между двумя Геркулесовыми столбами, я разумел опять-таки сотрудничество генерала Корнилова и А.Ф. Керенского, в зависимости от чего ставил свое участие в активной работе. Я был весьма удивлен непонятным вызовом меня и Г.С. Фонвизина в Петроград, особенно в связи с ожидавшимся приездом А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова в Ставку. Я усмотрел в этом недопустимый признак недоверия АФ. Керенского и просил уволить меня в отставку. Б.В. отклонил это мое желание и, хотя я указывал, что считаю свое отсутствие из Ставки1 крайне рискованным, продолжал настаивать на моем отъезде. Так как я все-таки не мог себе усвоить сущности происходящего, я просил Б.В. Савинкова оставить мне письмо с необходимыми разъяснениями.
Разговор наш возобновлялся два раза вследствие порчи провода, и я только в 4 часа ночи возвратился домой и сообщил о происшедшем Г.С. Фонвизину и СВ. Туру. Мы провели почти весь остаток ночи в тщетных догадках. Во всяком случае, с первым поездом, т.е. 27-го в три часа дня, решено было во исполнение распоряжения выехать. 27-го в 9 утра я был разбужен адъютантом генерала Корнилова, [просившего] немедленно приехать к генералу Корнилову. Пока я одевался, ко мне два раза звонили по телефону, справляясь, скоро ли я приеду, и давая повод думать, что произошло нечто исключительное.
Так в тексте.
РАЗДЕЛ i
355
Приехав, я был немедленно принят генералом Корниловым, который молча протянул мне телеграмму приблизительно такого содержания: «Приказываю Вам выехать в Петроград, сдав должность главковерха ген. Лукомскому, коему и командовать впредь до назначения нового главковерха. Керенский». Я дважды со всем вниманием прочел телеграмму и сказал, что для меня она является полной неожиданностью и что вместе с тем у меня является предположение о злом умысле какого-нибудь третьего лица, так как телеграмма для столь важного и ответственного документа заключает слишком много формальных дефектов. Так, нет часа отправления, нет исходящего номера, нет прописанного официально звания министра-председателя. Самый адрес имеет частный характер: «Ставка. Генералу Корнилову». Указывая на формальные дефекты, я умолчал о материальных недостатках, мною замеченных. Так, в телеграмме не заключалось ссылки на соответственное постановление Временного правительства, которому одному предоставлена власть отозвания Верховного главнокомандующего. В случае же решения этого вопроса в порядке верховного управления, поскольку вообще такой порядок допустим в государстве, не имеющем официального верховного главу, следовало искать кроме официальной подписи министра-председателя также скрепы соответствующего министра или управляющего министерством. Наконец, в смысле политическом мне казалось странным хотя бы временное назначение ген. Лукомского. Такое нагромождение ошибок в документе, юридически столь незамысловатом и вместе с тем государственно столь ответственном, заставляло меня самым серьезным образом опасаться, что со злонамеренными целями помимо воли министра-председателя посылается телеграмма за его подписью людьми, лишенными элементарных административных познаний, захватившими телеграф, а может быть, и власть.
Я просил генерала Корнилова спокойно ждать выяснения моих сомнений, пока я не переговорю по Юзу с Б.В. Савинковым. Вызвав Б.В., ввиду своих вышеуказанных опасений я прежде, чем начать говорить по существу, просил его дать мне доказательства того, что у аппарата находится именно он. Удостоверившись в этом, я спросил его о подлинности телеграммы, указывая на ее формальные и материальные дефекты. Б.В., не отвечая прямо на вопрос, дал мне понять, однако, что телеграмма подлинная, намекнув на обстоятельства в Петрограде, ее предрешившие. Б.В. продолжал настаивать на моем отъезде, ссылаясь на нежелание министра-председателя со мной встречаться в Ставке. (Фикцию о приезде А.Ф. Керенского в Ставку Б.В. продолжал по его приказанию поддерживать.) Мое недоумение продолжало возрастать, так как я совершенно не мог понять логической связи между предположенным приездом А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова по приглашению генерала Корнилова в Ставку и одновременным распоряжением ген. Корнилову, исходящим от А.Ф. Керенского же, — выехать в Петроград. Выяснить его мнение не удалось, однако я счел долгом обратить внимание Б.В., ссылавшегося на Львова, что с передачей им мнений генерала Корнилова происходит нечто весьма неладное и что ген. Корнилову приписываются такие суждения, которых он в виду не имел. Я указывал также на то, что может произойти гражданская война, как мне совершенно недвусмысленно заявил генерал Корнилов. Б.В. ответил, что слова Львова подтверждены генералом Корниловым в разговоре по Юзу с А.Ф. Керенским. Ленту1 разговора с Б.В. Савинковым при сем прилагаю11.
I Перед словом «Ленту» зачеркнуто «копию».
II Приложение VI (запись разговора по прямому проводу Б.В. Савинкова с М.М. Филоненко 26 августа 1917 г.) см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 103-106.
356
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Я немедленно прошел к генералу Корнилову, которого застал в саду, и подтвердил, что, по-видимому, в подлинности телеграммы сомнения быть не может. При этом я просил изложить мне, что именно поручено Львову и с каким поручением он приезжал. Генерал Корнилов изложил ту версию о трех вариантах, которые он поддерживал, и в последующем указал, что он отверг диктатуру и остановился на директории или war cabinet'e. Я попросил его мне сообщить, что спрашивал А.Ф. Керенский по Юзу и что ему ответил генерал Корнилов. Генерал Корнилов ответил, что он был спрошен, подтверждает ли он сообщение Львова, и ответил, что подтверждает.
Я в более резких, чем обычно, выражениях высказал, что и форма вопроса А.Ф. Керенского, и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дел громадной государственной важности, так как А.Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно говоря, он отвечает. Я рекомендовал все-таки генералу Корнилову ехать в Петроград. В это время в сад пришел ген. Лукомский, который, кажется, спросил, отправлять ли офицеров, и получил утвердительный ответ генерала Корнилова. Затем генерал Корнилов прошел к себе в кабинет, пригласив следовать за ним и меня. Там собрались ген. Лукомский, гг. Аладьин и Завойко. Первые два в резких выражениях обвиняли1 АФ. Керенского и Б.В. Савинкова в провокации, причем генерал Лукомский заявил, что ему показалась весьма подозрительной просьба Б.В. Савинкова отставить генерала Крымова от командования 3-им конным корпусом. Я заявил, что, хотя положение для меня неясно, я уверен, что в корне лежит недоразумение, которое еще может и должно быть выяснено, и что, во всяком случае, я не намерен выслушивать что-либо оскорбительное о Б.В. Савинкове. Я заявил, что согласно полученному распоряжению должен выехать в Петроград. Это заявление вызвало дружный протест всех присутствовавших. Цосподин] Завойко полагал, что мне, вследствие наших хороших с ним отношений, следует остаться в Ставке. Цосподин] Аладьин полагал, что, как и всякому другому порядочному человеку, мне следует отказать в повиновении правительству, компрометирующему себя провокационными действиями, и что в порядке революции я должен восстать против него. Ген. Лукомский указывал на то весьма неблагоприятное впечатление, которое мой отъезд произведет в Ставке, и что это обстоятельство может отозваться на мне лично. Я возражал, что я посланник Временного правительства, что как таковой, какого бы мнения я о его действиях ни был, я обязан, как лицо, облеченное особым доверием, его приказания исполнять, что, кроме того, в порядке доверия личного и дружбы, которой я никогда не изменяю, я должен ехать, раз меня вызывает Савинков. Генерал Корнилов хранил молчание, затем все вышли из комнаты, и оставшийся со мной г. Аладьин, руководимый, по-видимому, добрым ко мне отношением, просил меня отдать ему мой револьвер. Я отказался, и он тоже вышел. Я остался, дописывая телеграмму министру-председателю, в которой указывал на ужасные последствия, которые повлечет за собой конфликт, и предлагал приостановить решение правительства до личного свидания АФ. Керенского и Б.В. Савинкова с ген. Корниловым. Генерал Корнилов вернулся и заявил мне о принятом им решении не допускать моего отъезда ни поездом, ни автомобилем, так как мое отбытие может вызвать чрезвычайное повышение настроения в Ставке. В кабинет вернулся генерал Лукомский. Я прочел свою телеграмму министру-председателю. Ген. Лукомский заметил, что
Далее зачеркнуто: «генерала Корнилова».
РАЗДЕЛ i
357
свидание с таким человеком, как Б.В. Савинков, всегда может быть опасно. Генерал Корнилов ни страха, ни опасения не выказывал, но я нашел уместным просить разрешения ген. Лукомского прибавить в телеграмме1, что он со11 своей стороны также ручается своим честным словом за безопасность и А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова в случае их приезда в Ставку. Ген. Лукомский дал на это свое согласие и предложил мне пометить мою телеграмму, так как она иначе на телеграф принята не будет. Я решил прежде всего принять меры для того, чтобы поставить в известность о всем происходящем Временное правительство, а также, пока есть возможность, отправить из Ставки чинов комиссариата, дабы не подвергать их возможному личному риску. Я вышел из кабинета и, вызвав по телефону Фонвизина, на английском языке просил его немедленно приготовиться к отъезду вместе с B.C. Вонским в Петроград, а СВ. Туру и А.П. Языкову — в Москву к полковнику Верховскому. Я сообщил, что я арестован и что мне, вероятно, придется застрелиться. Я просил его передать моей жене «farewelbni.
Мне удалось, однако, приехать домой проститься с моими сотрудниками и дать инструкции СВ. Туру для осведомления полковника Верховского и предложения ему некоторых мер к ликвидации грозившей вспыхнуть гражданской войны. Я оставался дома, когда услышал звон шпор, и вошедший ко мне штабс-ротмистр Панчулидзев, адъютант наштаверха, объявил, что принес вещи Г.С. Фонвизина и А.П. Языкова, приглашенных главковерхом к себе. Я понял, что они арестованы, но ничего не сказал в ответ, так как решил выждать для объяснений то время, которое было нужно СВ. Туру и B.C. Венскому™, уехавшим незамеченными, для того, чтобы добраться до Орши и быть в безопасности. В начале пятого часа я явился в Ставку. В адъютантской был и Г.С. Фонвизин. Мне было передано, что ген. Корнилов у аппарата говорит с Б.В. Савинковым и просит меня туда. Я присутствовал при разговоре и затем сам говорил с Савинковым, указывал на то, что я правильно утром оценил положение как имеющее в основе недоразумение, и, перейдя к своему отъезду, заявил, что выеду или в Петроград, или на тот свет, о чем Б.В. Савинкова и просил довести до сведения Временного правительства. Во время беседы в кабинете присутствовал адъютант наштаверха поручик Кузминский, которого я не приглашал. Названный обер-офицер интересовался лентой разговора моего с управляющим Военным министерством, но успокоился, когда узнал, что лента будет мною, в целях осведомительных, предъявлена главковерху. Пройдя вместе с Г.С Фонвизиным к генералу Корнилову, яv ознакомил его с лентой и тут же получил согласие на мой отъезд совместно с теми лицами из состава комиссариата, которых я признаю нужным с собой пригласить. Когда же я указал генералу Корнилову, что после происшедшего разговора между нами и Б.В. Савинковым создалась большая вероятность благополучного разрешения конфликта и что чем скорее я буду в Петрограде, тем более на это шансов, генерал Корнилов взамен41 дал мне экстренный поезд, об отбытии которого надлежало условиться с на-штаверхом. Я на прощание обратил самое серьезное внимание генерала Корнилова на необходимость приостановить движение конного корпуса, чему, как
I Слова «в телеграмме» вписаны над строкой.
II Предлог «со» вписан над строкой. ш Farewell (англ.) — прощай.
™ Далее зачеркнуто: «для».
v Далее зачеркнуто: «предъявил ее».
VI Слово «взамен» вписано под строкой.
358
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
мне известно было из предыдущей беседы, противился генерал Лукомский. Я указывал, что улажение1 конфликта возможно лишь при спокойном выжидательном положении. Я виделся до отъезда с генералом Лукомским, воинственность которого сильно понизилась. Отбытие моего поезда было назначено на 5 часов утра 28 августа. Я был снабжен удостоверением за подписью генерала Лукомского, что поезд мне предоставлен распоряжением генерала Корнилова и что со мной следуют Г.С. Фонвизин и поручик Геймовский. Ген. Лукомского весьма озадачивало то обстоятельство, что мой поезд помешает движению конных эшелонов. Перед отъездом я пригласил к себе контр-адмирала Бубнова, которому сообщил то, что мне было известно о конфликте, и просил его всячески умерять страсти и поддерживать ген. Корнилова и Штаб от каких-либо непоправимых шагов, так как я не оставлял надежды на возможность улажения столкновения. А.Д. Бубнов обещал свою полную поддержку. Я выехал в 5 утра после преодоления ряда мелких препятствий вроде неисправности подвижного состава, отсутствия служебного персонала и т.п., что, по-видимому, делалось умышленно. Из слышанных по телефону разговоров о необходимости меня задержать мне сообщили члены ЦИК CP и СД города Могилева, пришедшие на вокзал для совещания со мной. От них же узнал, что печатается какое-то воззвание ген. Корнилова, и просил передать рабочим просьбу его не печатать. На вопрос, не порекомендую ли я вооруженное выступление против генерала Корнилова местными силами, я ответил отрицательно, считая, что меньшие числом и без вождя местные части никогда не устояли бы против закаленных Текинского11 конного и Корниловского ударного полков, прибывшего неожиданно в Могилев. Я советовал, однако, снестись с Гомельским гарнизоном. Моя поездка в Петроград сопровождалась большими затруднениями, так как на всех станциях Московско-Виндаво-Рыбинской ж.д. начальники эшелонов захватили власть в свои руки, терроризовав111 ж.д. сугужащих. Волнение не было громадное. Всюду были расклеены телеграммы А.Ф. Керенского и генерала Корнилова. Я потерял надежду на улажение конфликта и старался поскорее приехать в Петроград и задержать конные эшелоны путем бесед с офицерами-мусульманами и указанием, что им, кавказцам, не следует вмешиваться в русскую распрю и идти на столицу. Догнав поезд, который вышел в 15 часов 27-14)™из Ставки, я взял с собой B.C. Вонского, находившегося в этом поезде. В поезде ко мне хотели также сесть несколько офицеров, которые направлялись в Петроград из Ставки. Один из них вошел ко мне в вагон и доложил, что он из числа тех, которые вызваны как бы для обучения бомбометному делу, но на самом деле с другой целью, которую Вы ведь знаете, г. комиссар. Я ничего не знал и потому с интересом слушал дальше. Офицер вынул блокнот и прочел три фамилииу лиц, к которым ему надлежало явиться в Петрограде. Две я запомнил: полковник Дюсиметьер41 и генерал Федоров. Я отказался брать с собой офицеров, просил Г.С. Фонвизина и поручика Геймовского запомнить фамилии и, считая, что они дают одну из нитей заговора, сообщил их по приезде А.Ф. Керенскому. Доехав до места, где был разобран и забаррикадирован путь, я по-
I Так в тексте.
II Далее зачеркнуто: «полка».
III Так в тексте.
w Далее повторно написано: «в 15 часов».
v Далее зачеркнуто: «тех».
VI В тексте фамилия указана ошибочно: «Дюссимитъер».
РАЗДЕЛ I
359
шел пешком по направлению к Петрограду. Офицеры Дикой дивизии, бывшие в заставе, пропустили меня с большим трудом, причем B.C. Вонский прошел под видом солдата, несущего вещи. Дойдя до станции Семрино, я нашел паровоз, на котором, благодаря любезности ж.д. служащих, покинувших по моему предложению станцию и вывинтивших болты у стрелок, доехал до Щарского] Села и оттуда дачным поездом в Петроград. Мер охраны города я, идя пешком, не заметил и полагаю, что, следуя вдоль линии ж.д., конница могла совершенно свободно захватить город. Мои последующие действия в качестве командующего войсками известны из статьи в газете «День»135, при сем прилагаемой, и моей беседы по Юзу с Новгородом, также при сем прилагаемой1.
Поведение войск Петроградского гарнизона было ниже какой-либо критики, и революция под Петроградом в случае столкновения нашла бы таких же защитников, как и отечество под Тарнополем. Последним моим действием в качестве комиссарверха было обращение к кадровым русским солдатам Дикой дивизии, из которых я многих лично знал, с предложением покинуть свои полки и идти в распоряжение правительства в Петроград. Я считал, что такая мера лишала всякой боеспособности дивизию и устраняла возможность эксцессов, так как русские солдаты выражали желание «израсходовать» русских офицеров, с которыми у них создался давний антагонизм. В ночь с 30-го на 31-е число я просил А.Ф. Керенского освободить меня от командования войсками, так как, возложив эту задачу на меня, не решался, однако, объявить об этом в приказе, вследствие чего создалась невообразимая путаница, войска не знали, кого слушаться, и я, неся тяжелую ответственность, вместе с тем не имел достаточной суммы прав. Я также считал необходимым, чтобы вследствие ходивших по городу слухов о роли Б.В. Савинкова и моей в моем служебном положении не было никакого экивока. На мое место был назначен ген. Теплов.
31-го утром я узнал, что Б.В. Савинков отстранен от всех должностей. Так как я имел основание думать, что во мнении правительственных сфер он сильно пострадал, отчасти из-за зашиты меня от разных нападок, я немедленно подал в отставку. Так как я не ложился шесть суток подряд, то моим единственным желанием был отдых и сон. Я не читал газет, но стороной до меня доходили слухи о желании меня арестовать, на чем настаивали и некоторые товарищи по партии с.-р.11
Я не был ни удивлен, ни огорчен, так как, борясь за республику, право и счастье народа, ни на чью благодарность не рассчитывал.
Глубоко сожалея генерала Корнилова, продолжаю относиться к нему с полным уважением как патриоту и беззаветно храброму и честному воину, который помимо своей воли, следствием чужих ошибок и несчастного стечения обстоятельств, оказался в роли нарушителя закона и, желая счастья родине, создал причину добавочных ее потрясений.
Максимилиан ФИЛОНЕНКО Петроград. 25/LX/17
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 22. Л. 3-35 об. Подлинник. Рукопись; Д. 23. Л. 1-39. Подлинник. Машинопись.
I Приложение VII (запись разговора по прямому проводу М.М. Филоненко с Новгородом) см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д.23. Л. 110-115.
II С.-р. — эсеры.
360