И несмотря на всю тяжесть положения, на бездну сыпавшихся личных обид и оскорблений, ген. Корнилов имел мужество объявить окружающим, что до принятия последующих решений он в течение двадцати четырех часов ожидает ответа на эту свою телеграмму. Ген. Корнилов сказал и сдержал свое слово. Может быть, этим именно обстоятельством объясняется и временное торжество нынешнего правительства, и заключение всех нас; но слово всегда останется делом у честных людей, и следующее воззвание появилось только через двадцать четыре часа, т.е. тогда, когда все телеграфы и ближайшие узловые станции были захвачены сторонниками будто бы низвергаемого правительства.
Но неисповедимы грядущие судьбы народные, велика и бесконечна мощь России, и глубоко верится, что в толщу народную пройдет слово о беззаветной любви к Родине, о бескорыстном служении своему народу и его подлинным, великим идеалам, и что это слово не пропадет даром и даст свои могучие отпрыски, которые день ото дня, укрепляясь и развиваясь, спасут великую страну.
Мне остается в дополнение ко всему вышесказанному ответить на некоторые вопросы, поставленные верховной следственной комиссией, и коснуться сущности и подробностей некоторых показаний, объявленных за это время в газетах:
1. Об авторе всех воззваний и телеграмм, отправляемых генералом Корниловым.
Редакция большинства телеграмм принадлежит мне; обыкновенно писание этих телеграмм производилось нижеследующим образом: выяснялась необходимость отправки какой-либо телеграммы или из общей беседы, или являлась у ген. Корнилова, или приходила мне в голову, и тогда я шел с соответствующим докладом, и, когда принималось решение об отправке телеграммы, ген. Корнилов сообщал мне тезисы, и я вырабатывал редакцию, которую исправлял ген. Корнилов, но в большинстве случаев должен заметить, что редакция не требовала поправок.
Все же воззвания, за исключением одного, которое отличается большою растянутостью, кажется за № 897, написаны мною. Также мною же составлено и воззвание к казакам, причем это воззвание было исправлено одним из лиц, находившихся в Ставке, но не генералом Корниловым. Не желая назвать это лицо, я признаю все исправления принадлежащими мне.
Что же касается показания ген. Корнилова о том, что воззвания написаны мною по его приказанию и что воззвание к казакам написано им, то это еще лишний раз доказывает благородное стремление генерала покрыть всех и вся и всю вину за несуществующее преступление принять на себя. Эти воззвания, как и все остальное, писались мною в обычных условиях, т.е. возникала необходимость их появления, я советовался с ген. Корниловым о содержании и вырабатывал редакцию.
2. Относительно продвижения 3-го кавалерийского корпуса к Петрограду. Третий кавалерийский корпус был поворочен с пути следования в тыл армий
Северного фронта и направлен к Петрограду по распоряжению управляющего Военным министерством, переданному им от лица Временного правительства в присутствии целого ряда свидетелей в Ставке 23 августа. Тогда же управляющим Военным министерством было заявлено о предстоящем объявлении в Петрограде военного положения.
3. Откуда Польский легион, и для какой цели?
Польский легион, если я не ошибаюсь, прибыл походным порядком из Бы-хова на предмет поддержания в г. Могилеве и его районе порядка на правах как бы нейтрального войска, не участвующего в распре обеих сторон и не подверженного влиянию разыгравшихся страстей.
116
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
4. Агентская телеграмма о том, что ген. Каледин присоединился.
В числе прочих агентских телеграмм в Ставке была получена агентская телеграмма о присоединении ген. Каледина и о его угрозе отрезать в случае чего 'Юг России от Москвы. Получение этой телеграммы было встречено с большим недоверием; тем более что ген. Каледину никаких телеграмм, насколько мне известно, не посылалось. Означенную телеграмму было решено проверить, и я лично пытался установить связь по телеграфу с Новочеркасском, но мешал Харьков, который шел даже на провокацию.
Неизвестные лица, дежурившие на харьковском телеграфе, пытались выдавать себя за представителей Войскового правительства и даже за начальника штаба атамана. Но провокация их открывалась с первых же слов, и разговор прекращался мною. Таким образом, связи с Новочеркасском установлено не было.
5. Мой отъезд из Ставки.
Из Ставки я выехал в ночь на 30 августа после разговора ген. Корнилова с ген. Алексеевым и после получения телеграммы Временного правительства всем главнокомандующим фронтами об их подчинении всем оперативным распоряжениям и приказаниям ген. Корнилова. Несмотря на чрезвычайно обидную и хамскую редакцию, эта телеграмма была принята немедленно к исполнению. Еще лишнее доказательство чистоты намерений лиц, находившихся в Ставке.
Я выехал с документами, выправленными по моему желанию и требованию на чужое имя, по направлению [в] Новочеркасск на автомобиле. При мне было письмо ген. Каледину от ген. Корнилова, которого я не читал, но содержание которого Аладьин мне передал в следующих словах: «Меня, т.е. ген. Корнилова, не существует, ибо во всех моих делах и поступках отсутствует что-либо личное. Живет и должна жить Россия, которая превыше и дороже всего. С ее интересами и благами согласуйте Ваши действия».
Инструкция, полученная мною на словах от ген. Корнилова, вполне соответствовала сказанному Аладьиным. «Скажите атаману, — приказал мне генерал, — скажите от моего имени, что есть Россия — наша Родина и что она должна жить свободной и независимой, а что касается ген. Корнилова — его может и не быть. Это не важно».
Я направлялся через Новочеркасск на Кавказ. Уезжал же я под чужой фамилией вследствие гнусной телеграммы Керенского, объявившего меня мятежником.
6. Мой арест в Гомеле.
Арестован был в Гомеле на территории вокзала, проехав девять застав; арестован был благодаря предательству помощника шофера. При аресте письмо уничтожил. При допросе в Гомеле показал, что по настоянию друзей уехал из Ставки в целях личной безопасности, открыл свое настоящее имя и в дальнейшие объяснения не входил. Был препровожден в Петроград.
7. Отношения с местными организациями демократии.
Ни в каких отношениях с местными организациями не состоял и, кроме товарища председателя Совета Р. и С. депутатов г. Могилева господина Ветрова, с которым случайно встретился в поезде, никого не знал. С организациями в связь не входил, потому что, во-первых", никогда ничего не искал для себя лично и, во-вторых"1, считал и считаю их, т.е. организации, вовсе не демократическими, а псевдодемократическими, ведущими страну к реставрации, в чем мне с ними не по пути.
Далее зачеркнуто: «от России».
Словосочетание «во-первых» обозначено: «eo-l-x)».
Словосочетание «во-вторых» обозначено: «eo-2-x)».
РАЗДЕЛ I
117
8. Почему могло создаться представление как о контрреволюционере? Прошу прочесть все показание и найти ответ. Полагаю, потому что никому
не кланяюсь и никого ни о чем не прошу.
9. Комитет Государственной Думы, его военная секция и всякие прочие организации.
За исключением Ив[ана] Ивановича] Дмитрюкова, с которым встречался по частным делам как работающий с ним в одном правлении Акционерного] товарищества Мирзоевых, и В.Н. Львова, с которым познакомился в Ставке 25 августа и сидел вместе в комендантском, никого из членов этих организаций не знал и ни в каких с ними отношениях не состоял и не состою.
10. Показание Б.В. Савинкова о моем ходатайстве за Кюрца.
К крайнему моему сожалению, мне приходится выступать с объяснениями по этому поводу и заявить, что, хотя в показании Савинкова и есть кое-какая правда, но многое в нем ложно добавлено и, главное, всему этому незначительному инциденту придана явно провокационная окраска. Я не стесняюсь заявить во всеобщее сведение, что Илью Романовича Кюрца знаю долее десяти лет и считаю отношение к нему нынешнего правительства позорным и достойным всякого осуждения. И.Р. Кюрц — незаконный сын кн. Гедройца, бывший французский гражданин, недавно перешедший в русское подданство. Все свое пребывание в России работал безупречно на пользу этой страны. Если что-либо ему может быть поставлено в вину, так это исключительно близость его к Николаю II, частные поручения которого он изредка исполнял. Как любитель-разведчик Кюрц находился в штабе главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген. Иванова и с его поручением даже во время войны ездил за границу. Это поручение объясняется знанием Кюрцем венгерского языка. Во время его деятельности в должности разведчика в Румынии еще до объявления войны у него были серьезные недоразумения личного и служебного характера с официальными представителями контрразведки в Румынии. Я утверждаю, что Кюрц не шпион, честный человек и ныне терпит все лишения из-за сведения с ним личных счетов лизоблюдов псевдодемократии, проскочивших наверх и не стесняющихся использовать свою временную власть в целях удовлетворения личной мести. Я не стесняюсь заявить, что за возможность предоставления Кюрцу права оправдаться и узнать возводимое на него обвинение я хлопотал неоднократно и у главнокомандующего Петроградским округом ген. Половцова.
Я очень жалею, что во время моей беседы с Савинковым отсутствовали свидетели: это обстоятельство лишает меня возможности доказать Савинкову неискренность его показания. Я говорил Савинкову, что считаю Кюрца исключительно полезным человеком в работе контрразведки, что возможность использовать его принесла бы нашему командованию великую пользу и имела бы громадное значение, но что на почве сведения личных счетов и удовлетворения жалкого чувства мести И.Р. Кюрц, как будто бы по подозрению в чем-то, находится в ссылке в Рыбинске, что все его и мои просьбы и ходатайства о предъявлении ему обвинения остаются без удовлетворения и что поэтому я прошу предъявить Кюрцу обвинение, после оправдания в каковом, в чем я не сомневаюсь, прислать его в Ставку Верховного главнокомандующего, где он будет целиком использован в своей специальности. Вот правда о моем ходатайстве за Кюрца; судите сами, как она изложена в показании Савинкова.
Я могу напомнить М.М. Филоненко, что при наших встречах на Юго-Западном фронте я неоднократно говорил о Кюрце и высказывал сожаление в его отсутствии. Я нахожу глубокое удовлетворение в том, что показание, брошенное Савинковым, позволяет мне, наконец, открыто поднять голос в защиту
118
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
И.Р. Кюрца и заявить, что это позор для страны, позор для режима, что человек уже в течение пяти месяцев находится в ссылке под гнетом столь тяжкого и позорного подозрения и что доныне, т.е. в течение пяти месяцев, никто из агентов правительства не удосужился не только предъявить к нему обвинение, но даже официально объяснить причину ссылки.
Во имя справедливости, во имя чести правосудия, во имя сохранения человеческого достоинства я требую, чтобы верховная следственная комиссия по делу ген. Корнилова и других вмешалась бы в это позорное дело и заставила соответствующую власть предъявить Кюрцу обвинение и предоставить ему гарантии гласного суда. И тогда, я уверен, откроются такие язвы нашего строя, что сам Щегловитов приветливо улыбнется и скажет, что при нем было если не хуже, то, во всяком случае, не подлее.
11. Записка о корниловском деле кн. Гр[игория] Н. Трубецкого.
В этой записке кн. Гр.Н. Трубецкой, говоря обо мне, прибавляет к моей фамилии эпитет «некий». Я не сомневаюсь в том, что для большинства из окружающих Верховного главнокомандующего я никакой загадки не представлял, и если бы князь пожелал обо мне справиться, он бы получил все необходимые сведения. Но я не стану отрицать, я очень виноват перед князем. Ген. Корнилов неоднократно мне указывал на желательность привлечения к разработке наших проектов и воззваний кн. Трубецкого, с которым он о них говорил; я же не сделал этого, и не сделал потому, что прекрасно видел, что из этих работ ничего, кроме словопрений, не выйдет; ибо мы — люди с князем совершенно различных основных воззрений и смотрим в противоположные стороны.
12. Показания М.М. Филоненко.
Я помню, был я маленьким мальчишкой. Была у меня нянька, добрая старушонка. Сказки рассказывала. Одна, о прекрасной царевне и самовлюбленном принце, мне особенно запомнилась. Была-жила царевна, как ясный день хороша. Был-жил принц, и собой недурен, и головой не дурак; да все хотел, чтоб об нем лучше думали, чем на самом деле был. И влюбился принц в царевну, за ней по пятам гоняется, куда она, туда и он. Платье каждый час меняет, одно краше другого надевает и все перед зеркалом вертится, собою любуется. Что ни день, то песню новую сложит и все поет так, чтоб царевна слышала, да и кругом чтоб народ собирался. Словечки острые складывает, да все новые да каленые. Сам доволен, собою любуется, себя же заслушивается, а царевна хвостом вертит да дальше и дальше уходит. И вспомнилась мне сказка эта не попросту, а так по совокупности всего пережитого. Популярность все равно что красивая женщина; ты — за ней, она — от тебя, и что ни делай, мимо пройдет, не посмотрит, а то хуже — еще в глаза посмеет и совсем отворотится; а вдруг, ни слова не сказавши, к тебе подойдет и так сразу полюбит, что и удержу нет; а ты, тем временем, дурак дураком в сторонке стоял и об ней совершенно не думал.
Жизнь учит, чем больше за популярностью гоняешься, тем дальше она отходит; а если суждено человеку популярным и славным быть, каждое лыко в строку зачтется, и что ни делай, сама к тебе слава придет.
В вышесказанном вся сущность показания М.М. Филоненко. Правда, и имя, и отчество Максимилиан в России редко встречается, да и с Робеспьером тезка, но ведь это еще мало: на одних словах так уж далеко не уедешь. По сущности показаний Филоненко я позволяю себе отметить только три места, об остальном мне не хочется говорить.
Ссылка на меня как на автора слуха о диктатуре великого князя Николая Николаевича. Да, я это сказал, но совершенно несерьезно, я пошутил, как со
РАЗДЕЛ I
119
мной часто случается. Мне просто хотелось убедиться, насколько комиссары в курсе настроений армии, насколько они близки действительности и насколько высоко парят в облаках фантазии. Когда я увидел, насколько бесконечно высок их взлет и как они далеки от жизни, я вынужден был предупредить ген. Корнилова о моей шутке. Вероятно, ген. Корнилов сосредоточился для ответа на странную филиппику комиссара о диктатуре, что так картинно изложено в напечатанном показании М.М. Филоненко, потому что, зная истинную причину заявления, удерживался от того, чтобы не рассмеяться. Это одно.
История тяжкой телеграммы о смертной казни, которую некоторым лицам угодно называть «исторической», изложена совершенно неправильно, и, к несчастью, существуют оба экземпляра этой телеграммы, от начала до конца написанные моею рукой. Я не отрицаю того факта, что в разработке редакции опубликованной телеграммы участвовал и М.М. Филоненко; но не скрою того, что на следующий день тот же Филоненко сказал мне, что очень сожалеет о том, что мы занялись исправлением первоначальной редакции, так как она была гораздо ярче и сильней. Конечно, теперь это всегда можно объяснить проявлением высшей любезности. Это два.
И, наконец, факт воззвания к кадровым солдатам Туземной дивизии за подписью комиссара Филоненко и самооправдание в написании этого воззвания. Я соглашаюсь с тем, что, может быть, были обстоятельства, заставлявшие во что бы то ни стало обратиться с воззванием к солдатам, но я утверждаю, что для меня не существует обстоятельств, которые могли бы заставить меня так заведомо лгать. Это три.
Василий ЗАВОЙКО
6 октябр[я] 1917 г. Петроград.
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 13. Л. 1-135. Автограф.
№23
Показание министра юстиции А. С. Зарудного
18 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 18 дня члены Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивали нижепоименованного:
Александр Сергеевич Зарудный, 54 лет, православный, судился в 1905 году по делу о забастовке, по делу показываю:
Показание записываю собственноручно. В августе 1917 года я занимал пост министра юстиции. В заседании Временного правительства 26 августа, вечером, министр-председатель А.Ф. Керенский сообщил правительству следующее. Дня три до того к нему явился член Государственной Думы Львов и сделал ему предложение преобразовать правительство в смысле усиления его, Керенского, власти. По объяснению А.Ф. Керенского, он ответил согласием, с целью обнаружения соучастников Львова, и сказал последнему, что ему, Керенскому, необходимо иметь более подробные и точные сведения о том, из каких политических кругов исходит делаемое ему предложение. 26 августа Львов вновь явился к министру-председателю и сообщил, что он был в Ставке и что генерал Корнилов предлагает ему преобразовать правительство таким образом: председателем станет сам Корнилов, министром юстиции — Керенский, военным министром —
120
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Б.В. Савинков, нынешние министры должны немедленно выйти в отставку и сдать управление министерствами своим товарищам. При этом Корнилов предупредил, что на этих днях ожидается восстание, организованное партиею большевиков, что Керенскому и Савинкову угрожает опасность, которой они не могут избежать нигде, кроме Ставки, куда он, Корнилов, и приглашает их приехать. С целью проверки этого рассказа Львова Керенский переговорил с Корниловым по прямому телеграфному проводу. Министр-председатель прочел нам, министрам, телеграфную ленту этих его переговоров с Корниловым. Доложив Временному правительству вышеизложенное, А.Ф. Керенский заявил, что он считает возможным бороться с поднятым Корниловым мятежом лишь при условии предоставления Временным правительством ему единолично всей полноты власти, необходимой для борьбы с контрреволюцией, и что с целью передачи ему всей необходимой власти Временное правительство должно быть несколько преобразовано. Выслушав это заявление А.Ф. Керенского, все присутствовавшие в заседании министры, кроме меня, объявили, что, признавая необходимость передать председателю всю полноту власти и соответственно с этим преобразовать правительство, они слагают с себя обязанности министров и подают в отставку. Прошения об отставке были тут же написаны министрами и переданы министру-председателю. Со своей стороны, я первоначально заявил, что, признавая необходимым предоставление А.Ф. Керенскому чрезвычайных полномочий для борьбы с контрреволюцией, я в то же время не вижу никакой надобности подавать в отставку, которая совершенно не вытекает из факта поднятого Корниловым мятежа, но в конце заседания, при самом его закрытии, заявил, что ввиду подачи в отставку всеми министрами я хотя остаюсь при прежнем мнении, но, подчиняясь решению всех товарищей, присоединяюсь к означенному их решению и сам подаю в отставку. А.Ф. Керенский, сколько помню, не объявил министрам, что он принимает их отставки, но так как поданные ему письменные о том заявления были им приняты и, по окончании заседания, унесены с собою, то я из этого вывел, что отставки наши приняты. Сколько помню, вопрос об отставке генерала Корнилова в том заседании не поднимался, но из самого факта предоставления А.Ф. Керенскому всей полноты власти, с одной стороны, и прекращения деятельности Временного правительства, за отставкою всех министров, кроме председателя, с другой, — вытекало, как мне кажется, право А.Ф. Керенского уволить Корнилова собственною властью1.
Через день, если я не ошибаюсь, после этого мы, бывшие министры, приглашены были в Зимний дворец, где на частном совещании нам было сообщено о положении дела. Из сообщения этого оказывалось, что всякая надежда на отражение контрреволюционных войск и на спасение революции, по-видимому, исчезла и что кровопролитие неизбежно. Помню, что в таком пессимистическом духе говорили министры Скобелев, Некрасов и Керенский. Со своей стороны, я убеждал принять все меры к предупреждению кровопролития, считая, что оно могло бы оказаться роковым для революции. С этою целью я рекомендовал вступить в переговоры с Корниловым, не для каких-либо политических уступок ему, а чтобы побудить его удержать подчиненные ему войска от насильственных действий по отношению к правительственным войскам. Помню, что в числе моих доводов было указание на то, что и с разбойниками, засевшими в засаде, полиция, прежде чем расстрелять их, вступает в переговоры.
1 Показание А.С. Зарудного от 18 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 445) до слов: «уволить Корнилова собственной властью...».
РАЗДЕЛ I
121
Ту же мысль — о необходимости войти с означенною целью в переговоры с Корниловым — проводили и некоторые другие министры, в том числе, если я не ошибаюсь, и С.Н. Прокопович, говоривший раньше меня. В тот же день вечером меня посетил член Совета Р. и С. депутатов Л.М. Брамсон, сообщивший мне сведения, не имевшиеся у правительства, из которых оказалось, что положение правительства вовсе не так опасно, как полагали названные выше министры, и что солдаты, по-видимому, не склонны восставать против правительства.
На вопрос о том, известны ли мне какие-либо другие случаи контрреволюционных заговоров, отвечаю отрицательно, если не считать следующего: в тот день, когда в вечерних газетах появилось известие об аресте б. великого князя Михаила Александровича, А.Ф. Керенский в беседе со мною сообщил мне, между прочим, что был случай предложения ему составить «заговор в его пользу», на каковое предложение он ответил отказом. Больших подробностей А.Ф. Керенский мне не сообщил, и я об этом деле ничего больше не знаю. По-видимому, об этом случае упомянул А.Ф. Керенский в своей речи 14 сентября в Демократическом совещании33.
В бытность министром юстиции П.Н. Переверзева Временное правительство ассигновало министру юстиции сто тысяч рублей для расследования по делам о германском шпионаже. На эти средства П.Н. Переверзевым организована была при Министерстве юстиции контрразведка, начальником которой состоит Миронов, занимающий одновременно место и начальника контрразведки при Военном министерстве. За мою бытность министром юстиции я этою контрразведкою не пользовался и собирался преобразовать ее, слив ее с существующей в ведении Судебного ведомства уголовного милициею и подчинив ее прокурору палаты. От названного Миронова слышал, что он в августе был занят исполнением поручений А.Ф. Керенского по каким-то розыскам, каким именно, не знаю.
Дело о заговоре, по которому обвиняется фрейлина Хитрово, сколько мне известно, не имеет к делу Корнилова никакого отношения.
Александр ЗАРУДНЫЙ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 51-52 об. Автограф.
Частично опубл.: Революционное движение в России... С. 444-445.
№24
Протокол допроса рядового 2-й тыловой автомобильной мастерской М.Ф. Засорина и фельдфебеля 92-го пехотного Печорского полка Н.И. Минина
2 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 2 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Ряд[овой] 2-ой тыл[овой] автомобильной] мастерской Михаил Флорович За-сорин, 29 лет, православный, судился неоднократно по политическим преступлениям, показываю:
122
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Я состою председателем Исполнительного] губернского комитета]1 Совета крестьянских депутатов11. 1 сентября местным Советом С. и Р.Д. было избрано Вр[еменное] революционное бюро охраны революции в числе 11 человек (6 представителей от Исполнительного] ком[итета] и 5 — от гарнизонного собрания). В это бюро был выбран и я, и этим бюро командирован к вам. Вместе с тем я состою членом президиума Губернского исполнительного] ком[итета] Совета С. и Р.Д.
Главную вину генерала Корнилова мы видим в том, что он посягнул по своей воле и инициативе на Bp. правительство, которое было поддерживаемо всей революционной демократией. Из всех его воззваний видно, что он хотел взять всю власть в свои руки в форме диктатуры. Мнение большинства было то, что он намерен ввести политический строй по образцу Французской республики, который нами признается неудовлетворительным как строй буржуазный, меньшинство полагало даже, что он может вернуться к самодержавию, опираясь на те круги, среди которых теперь обнаружен контрреволюционный заговор. Осуществить свое намерение ген. Корнилов хотел, безусловно, путем вооруженного восстания. Так, он ввел сюда свой полк (Корниловский) и дагестанцев. Кроме того, он хотел здесь ссадить артиллерию, но та заявила, что поддержит Bp. пр[авительст]во, и проехала дальше. Дагестанцы в городе показывались мало, они несли караульную службу за городом — верст на 25 в сторону Гомельского шоссе и версты за 2—3 за железную дорогу. Корниловский полк окарауливал город. Говорили, что где-то расставлена артиллерия, пулеметы, что в его распоряжении имеются бронированные автомобили, нам сообщали воображаемые места их расположения, мы повсюду ездили, ездили, искали, и я переодевался и искал, но нигде ничего не нашло111. Фортификационных работ вокруг Ставки или города, кроме тех, которые давно уже вырыты, не производилось.
Мы считали, что на первых порах ген. Корнилов опирался главным образом на Союз офицеров армии и флота, который мы считали способным на переворот еще со времени Тарнопольского прорыва34 и вступления ген. Корнилова в Верховное главнокомандование, но конкретных данных для этого у меня нет, и как только я их получу, сейчас же сообщу Вам. Было ли ядро заговорщиков вокруг генерала Корнилова, я не знаю, но мы глубоко убеждены, что такое ядро было. Об этом Вам может дать обильный материал другой представитель нашего бюро Минин. Указать Вам других осведомленных свидетелей сейчас не могу.
Роль комиссара Филоненко во всем этом деле нам представляется подозрительной. С самого начала прибытия его сюда мы, представители революционной демократии, хотели установить с ним связь, контакт, но он назначал нам официальные разные сроки приема и так и не принял, за исключением одного раза, когда наша делегация явилась к нему по специальному поводу — аресту прапорщика Гольмана™. Не принял он и представителя Bp. правительства губернского комиссара Певзнера, добивавшегося этого приема. Странным нам казалось и то, что он был задержан сначала генералом Корниловым, а затем как-то неожиданно отпущен и выехал.
I В тексте нарушен порядок слов. Первоначально было: «ком[итета] губернского». Над ними проставлены цифры: над словом «ком[итета]» — цифра 2, над словом «губернского» — цифра 1.
II Далее зачеркнуто: «31 августа». т Так в тексте.
17 В документе фамилия указана ошибочно: «Гольдман».
РАЗДЕЛ 1
123
В течение последних дней здесь корниловцами производились аресты, главным образом по поводу высказывавшегося теми или иными лицами несочувствия генералу Корнилову. С наибольшей демонстративностью в эти дни вели себя здесь корниловцы-офицеры, в особенности на вокзале при обысках пассажиров, которых спрашивали, приставляя револьвер к груди: «За кого: за Корнилова или Керенского?»
Зачеркнуто: «31 августа».
Показания прочитаны 2 сентября. М. ЗАСОРИН
Фельдфебель 92-го пех[отного] Печорского полка Никита Иванович Минин, 25 лет, православный, не судился, показал:
Я состою членом Исполнительного] временного] ком[итета] Всероссийского] военного союза, а со вчерашнего дня, как и Засорин, выбран во Временное революционное бюро охраны революции.
Я сейчас могу вам сказать только, что активное участие в событиях последних дней принимали полковник Сахаров и капитан Брагин.
Брагин явился 29 августа в типографию Бюро печати и под угрозой смерти заставил 7 человек из 22 печатать первое воззвание и телеграмму генерала Корнилова. Первые партии этих воззваний были напечатаны в типографии Ставки. При требовании капитана Брагина присутствовал чиновник военного времени Николаев (член Временного] ком[итета] Военного союза) и ефр[ейтор] 1-го За-амурского полка Лемишевский (член того же Союза). В ночь с 30-го на 31-е кап. Брагин вновь явился в Петроградское бюро печати, разбудил спящих, сказал им, что войска ген. Корнилова заняли Петроград, Bp. пр[авительст]во арестовано, а Керенский куда-то забежал, и требовал вновь печатать какие-то воззвания. Вы говорили, что ген. Корнилов не отказывается ни от каких своих требований, генерала Алексеева сюда не пустит, а арестует. Рабочие решили начать печатать в 8 час. утра. Когда наутро явился кап. Брагин, то он не только не настаивал на печатании, но и потребовал разобрать набор первых воззваний. Однако этот набор разобран не был.
О том, что Брагин под угрозой смерти заставил работать печатников, он сам подал рапорт дежурному генералу. Рапорт этот должен быть или у дежурного генерала, или у ефр[ейтора] Рутера. 30-го числа тот же капитан Брагин явился в типографию и предложил всем 22 рабочим по 100 рублей за работу. Рабочие отказались.
30-го числа в той же типографии должны были печататься воззвания Офицерского союза по распоряжению полковника Сахарова. Содержание этого воззвания я вам достану. В воззвании, обращенном к войскам, предлагалось поддержать ген. Корнилова. Было ли напечатано это воззвание, не знаю. Этот полковник Сахаров являлся членом Исполнительного комитета Георгиевского союза и нашего Военного союза, но у нас он никакого участия почти не принимает.
Первые слухи о назревающих событиях в Ставке и в Могилеве появились 28 августа. Говорили, что Петроград в руках большевиков, что Bp. правительство1, что туда послали для подавления большевиков войска под командой генерала Крымова. Наш Исполнительный комитет собрался по этому поводу, чтобы обменяться мнениями, и на этом собрании офицеры наши предлагали вынести резолюцию о поддержке ген. Корнилова. Собрание, однако, вынесло
Далее неразборчивы два слова.
124
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
резолюцию о сохранении спокойствия. Мы отчасти верили слухам, а отчасти нет. Последние главным образом потому, что по настроению в Ставке мы просто чувствовали, что происходит что-то неладное. В тот же день вечером солдаты нашего комитета снова собрались и вынесли другую резолюцию, выражавшую полную поддержку и доверие Bp. пр[авительству] и называющую ген. Корнилова изменником. Эту резолюцию мы до сведения Ставки не довели, а отправили тайным образом с ефр[ейтором] Рутером в Петроград.
Офицеры наши говорили, что план Корнилова — сформирование диктатуры с участием Керенского и Савинкова. Мы не могли принять эту комбинацию, так как считали, что это переходный этап к диктатуре единоличной. Кроме того, мы думали, что главная роль в этом деле принадлежит не ген. Корнилову, а окружающим его — ген. Лукомскому и главным деятелям Исполнительного комитета Союза офицеров.
В Союзе офицеров я считаю главнейшими деятелями полковника Пронина, подполковника Новосильцева, капитана Роженко, капитана Кравченко и прапорщика] Иванова. Генералу Лукомскому приписывали главную роль ввиду его благосклонного отношения к идее формирования отдельных частей из Георгиевских кавалеров, которых предполагалось подчинить особым начальствующим лицам и при помощи этих частей очистить тыл. Это нам казалось подозрительным.
Я специально занимался вопросом о том, какие части поддерживают ген. Корнилова, где они расположены и как они предполагают защищаться. За последнее время прибыли следующие части: Корниловский ударный батальон — около 3000 чел. при 30 пулеметах, два Польских легиона — всего около 2500 чел. без пулеметов. С самого начала прибытия этих легионов из разговоров с ними я выяснил, что они ни на одну сторону не перейдут, а лишь будут поддерживать порядок в городе от грабежей и насилий. Еще явился какой-то небольшой отряд не то дагестанцев, не то ингушей. Они стали за городом в лесу и охраняли подходы к городу. Число их мне установить не удалось, но их было немного. Вчера с ударниками прибыло 8 орудий, их куда-то двинули по направлению к Орше, но позиций они не занимали, а просто стояли бивуаком.
Никаких броневых автомобилей здесь нет и не было, а по слухам должны были прийти 17 таких автомобилей французских и английских «для морального воздействия».
Никаких особых фортификационных работ не производилось, а ударники нашли участок старых окопов1 сверху и притом в таком месте, что я не придал этому абсолютно никакого значения и считал это просто маневрами.
28 августа сюда прилетели откуда-то два аэроплана и 29-го кружились особо над Могилевом. 30-го и 31-го они были здесь же, но уже не летали.
Я слышал, что здесь есть комиссар Филоненко, какой-то Завойко, но какую они играли политическую роль, не знаю.
Постоянный гарнизон составляет один Георгиевский батальон, который определенно на стороне Bp. пр[авительст]ва.
Показание прочитано и мною прослушано.
Никита МИНИН. 2 сентября Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 19-22 об. Подлинник. Рукопись.
Далее слово неразборчиво.
РАЗДЕЛ I
125
№25
Показание прапорщика Могилевской караульной команды А.В. Иванова
4 сентября 1917 г.
Протокол
4 сентября 1917 года Чрезвычайная комиссия для расследования действий генерала Корнилова и его участников производила допрос нижепоименованного, и он собственноручно изложил следующее:
Александр Владимирович Иванов, член Главного комитета Союза офицеров армии и флота, прапорщик Могилевской караульной команды, по профессии в мирное время — присяжный поверенный округа Московской Судебной палаты, 37 лет, женат, под судом не был, по 2 раза отбывал тюремное заключение в административном порядке по политическим делам.
На предложенные мне Чрезвычайной комиссией вопросы представляю следующие объяснения.
Я участвую в Союзе офицеров армии и флота с первого дня его, а ранее принимал участие в созыве съезда офицеров, на каковом было положено основание Союза. В то время я1, как член Временного комитета по созыву съезда, участвовал во всей подготовительной работе. В основу Союза была положена единственная мысль — воссоздать боеспособность армии и на этой почве объединить офицеров. Вопрос о политической платформе Союза поднимался, но был разрешен в смысле полнейшей беспартийности Союза. Я, насколько помню, был первый, указавший, что объединение офицеров на одной политической программе невозможно ввиду крайнего разнообразия изначального состава офицерства. Привлекать офицеров к какой-нибудь средней линии политического поведения было не только нецелесообразно, но и вредно, так как оттолкнуло бы от этой линии крайние течения офицерства и поселило бы рознь в офицерской среде. С другой стороны, было ясно, что объединение офицерства на какой-нибудь умеренной политической платформе еще более удалило бы их от солдат, идущих в своей массе за лозунгами социалистических партий. Объединять же офицеров на почве социализма было совершенно невозможно именно в силу разнообразия социального состава офицерства. Эти мои соображения, в общем, были разделены членами Временного комитета, а затем и съездом офицеров, состоявшимся в Ставке в мае месяце. Офицерство объединилось в Союз исключительно на почве признания необходимости восстановить и оздоровить армию. На этой же почве постоянно стоял и Главный комитет Союза офицеров, не допуская никаких политических выступлений. В этом отношении характерно, между прочим, что, когда Главному комитету стало известно о приглашении одного из подразделений Союза голосовать за кадетский список по выборам в Городскую Думу, то Главный комитет единогласно постановил разъяснить подразделению недопустимость подобного выступления, хотя симпатии многих членов Комитета были на стороне этого списка.
В частности, относительно самого себя могу сказать, что для меня, разделяющего программу социально-демократической партии, работавшего в одной студенческой организации с И. Церетели, отбывавшего дважды наказание в тюрьме по политическим делам, впоследствии — вплоть до войны бывшего председателем рабочего клуба и подвергавшегося в связи с этой деятельностью неоднократным обыскам жандармской полиции, — для меня было бы совершенно не-
Далее зачеркнуто: «был».
126
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
возможно принимать участие в Офицерском союзе, если бы последний был организацией политической, соответствовавшей политическим воззрениям главной массы офицерства. Тем менее еще я мог принимать участие в организации контрреволюционной. Обвинения Союза в контрреволюционности, сыпавшиеся на Главный комитет, как из рога изобилия, со стороны всей социалистической прессы, в том числе и социал-демократической, были для меня оскорбительными, но разубедить кого-либо в этом отношении было чрезвычайно трудно и даже невозможно ввиду полного искажения общественной перспективы в умах современных руководителей партий. Простая истина — что армия должна быть восстановлена в своей боеспособности путем ограничения известными пределами самоопределения военнослужащих, путем строгой регламентации комитетской деятельности, восстановления1 авторитета начальников и т.п. — принималась как поход против завоеваний революции и как стремление к возврату к дореволюционному режиму. Этим и объясняется, что все постановления Главного комитета, направленные на достижение в армейской жизни реформ, безусловно необходимых, встречали ожесточенные нападки на страницах социалистической прессы. Несколько особое место в деятельности Главного комитета занимает воззвание, принятое им в связи с выступлением генерала Корнилова. Последние недели Главный комитет, как и все организации и лица, озабоченные современным состоянием армии, с ожиданием и надеждою наблюдал по газетным сообщениям за движением вопроса о реорганизации армейской жизни. Комитету были в общих чертах известны взгляды генерала Корнилова на этот вопрос, было также известно, конечно, по слухам, что правительство проявит некоторую склонность ввести в большей или меньшей мере требуемые реформы. В то же время приказ об устранении Корнилова явился для Комитета полной неожиданностью и отчасти крушением надежд на восстановление армии, каковое мыслилось в связи с именем генерала Корнилова. В этот день события следовали с большой быстротой и усложнялись еще многочисленными и самыми разнообразными слухами, проверить которые Комитет не имел возможности. Многое, что сообщалось в Комитет как сведения из Ставки, претендовавшие на полную достоверность, оказывалось впоследствии совершенно неверным. С другой стороны, Комитету осталось неизвестным много такого, что было необходимо для правильной ориентации. Вполне, однако, несомненным оставалось для Главного комитета то, что генерал Корнилов — лицо, по общему признанию способное восстановить мощь армии, устранено Временным правительством и что другие кандидаты на пост Верховного главнокомандующего, генералы Лукомский и Клембовский, отказались занять предложенное им место. Для Главного комитета стало ясно, что такое положение равносильно анархии и что оно ни на минуту не допустимо в армии в военное время. Поэтому Комитет, кстати сказать, к тому моменту довольно немногочисленный, без всяких колебаний решил поддержать выступление генерала Корнилова. Для колебаний, собственно говоря, не было и времени, потому что все свершалось настолько быстро и реакция Комитета на события требовалась, силою вещей, совершенно незамедлительно. Главный комитет, как центральный орган всего офицерства, должен был сразу занять определенную позицию в отношении выступления первого офицера Русской армии генерала Корнилова. Быть может, если бы обстоятельства позволили, выступление генерала Корнилова было бы обсуждено Комитетом более разносторонне и для полного его понимания Комитет постарался бы собрать исчерпывающие материалы, отвер-
Далее зачеркнуто: «компете».
РАЗДЕЛ I
127
гнув все искажающие истину слухи. При данных же условиях Комитет видел только одно: армия остается без Верховного главнокомандующего, и наступает безвластие. Правительство, устранив Корнилова, тем самым засвидетельствовало свой отказ от необходимых для армии реформ. И Главный комитет тогда же без особых возражений принял предложенный текст воззвания, внеся в него лишь ничтожные редакционные поправки. Никакого голосования при этом произведено не было, постановление, если не ошибаюсь, не было даже занесено в журнал, так как при общей взволнованности по поводу неожиданных событий заседание не носило правильного характера и журнал не велся. Самое заседание было проведено, так сказать, явочным порядком, так как собрались лишь наличные в тот момент члены Комитета и никто не принимал мер об оповещении остальных. Поэтому в заседании не участвовал, например, полковник Сазонов, хотя и находился в Ставке. Указанное воззвание было единственным актом Главного комитета как такового в этом деле. В дальнейшем Главный комитет встретил совершенно спокойно назначение Верховным главнокомандующим А.Ф. Керенского, приветствовал сохранение за Корниловым оперативных распоряжений до сдачи должности, в чем видел подтверждение своего мнения о недопустимости безвластия, и, наконец, принял участие в официальной встрече нового начальника Штаба Верх[овного] главнокомандующего] генерала Алексеева.
Зачеркнутое на 2 стр. «компете» не читать.
Прапорщик Александр Владимирович ИВАНОВ Член Комиссии КОЛОКОЛОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 90-92 об. Автограф.
№26
Протокол допроса коменданта Главной квартиры СП. Квашнина-Самарина
3 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 3-го дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Комендант Главной квартиры полковник Сергей Николаевич Квашнин-Самарин, 37 лет, православный, не судился, по делу показываю:
Регистратура приезжающих и отъезжающих офицеров ведется по соответствующим книгам, и дело это отвозится в место визита. Фактически офицеры не все являются, но, во всяком случае, большинство явилось. Обязанность явок была подтверждена приказом недели 3 тому назад. Приказ этот я вам разыщу и доставлю, завтра же доставлю и книги. Усиленного приезда в Ставку офицеров во второй половине августа мною не наблюдалось. К этому времени должны были приехать 150 человек офицеров для демонстрирования им подполковником (фамилии сейчас не помню) метания бомб и приспособления для стрельбы из ружья ночью. Демонстрирование это не состоялось, а вместо этого генерал Величко демонстрировал ползучую мину. Некоторые вызванные для этой цели бомбометчики и до сих [пор] имеются в Ставке. Кроме бомбометчиков в середине и второй половине августа здесь одновременно были и другие менее многочисленные комиссии. Съезд был очень большой, но большинство из них разъехалось до 20 августа.
128
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Генерал Крымов был здесь перед Московским совещанием, на это совещание выезжал в одном поезде с генералом Корниловым, был здесь затем и после Совещания. Жил он здесь, кажется, на станции в вагоне.
3/IX. Показание мне прочитано. Сергей КВАШ[НИН]-САМАРИН
Полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 49, 49 об. Подлинник. Рукопись. №27
Протокол допроса судебным следователем Петроградского окружного суда Шулъцем министра-председателя Временного правительства А. Ф. Керенского35
27 августа 1917 г.
Протокол допроса
1917 года августа 27 дня судебный следователь Петроградского окружного суда, 16 участка гор. Петрограда, в помещении Зимнего дворца допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюдением 443 ст. Уст[ава] уголовного] судопроизводства]^, и он показал:
Я, Александр Федорович Керенский, 36 лет, православный, министр-председатель Временного правительства.
Числа 23 или 24 августа ко мне явился член Государственной Думы бывший обер-прокурор Святейшего Синода во Временном правительстве Владимир Николаевич Львов и с глазу на глаз сообщил мне, что он уполномочен спросить меня, буду ли я вести переговоры о реконструкции Временного правительства, причем несколько раз упирал на то, что он должен, но кому именно, он не указывал, привезти тот или иной определенный ответ от меня и ссылался на то, что он сейчас же должен уехать. Не имея определенного указания, от кого исходят эти уполномочия В.Н. Львова, я не счел для себя возможным отказаться от дальнейших переговоров со Львовым, ожидая от него в дальнейшем более точного разъяснения, в чем дело. Вчера, 26 сего августа, в начале восьмого часа вечера, В.Н. Львов, прибывший ко мне вторично, как он мне говорил, прямо из гор. Могилева из Ставки Верховного главнокомандующего, в разговоре со мной, тоже с глазу на глаз, передав мне следующие ультимативные требования от имени Верховного главнокомандующего генерала Корнилова: 1) объявить гор. Петроград на военном положении; 2) передать всю власть военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего и 3) отставка всех нынешних министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерствами товарищам министров впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим. При этом В.Н. Львов, передав мне требование генерала Корнилова о том, что я эти условия генерала Корнилова должен [был] передать Временному правительству во вчерашнем же заседании, и этой же ночью на сегодня с управляющим Военным министерством Савинковым выехать в Ставку. Считая заявления, сделанные мне В.Н. Львовым, прямо невероятными, я ответил ему, что я не считаю для себя возможным передавать такое требование генерала Корнилова Временному правительству голословно. На это В.Н. Львов выразил готовность переданные им мне пункты требований генерала Корнилова изложить письменно и записал их собственноручно на кус-
РАЗДЕЛ I
129
ке бумаги, который я и передаю вам к делу1. Приняв это письменное заявление от В.Н. Львова, я все-таки не мог побороть в себе сомнений и уже сам предложил В.Н. Львову вызвать генерала Корнилова к прямому проводу и совместно с ним, Львовым, переговорить с генералом Корниловым с тем, чтобы получить возможное при переговорах в присутствии третьего лица постороннего (телеграфиста) подтверждение полномочий Львова, и на это мое предложение В.Н. Львов согласился. Тогда я сделал распоряжение о вызове к восьми с половиной часам вечера генерала Корнилова к прямому проводу в доме Военного министерства. Но В.Н. Львов опоздал к разговору моему с генералом Корниловым по прямому проводу, почему я вел разговор с генералом Корниловым один, но от имени обоих нас — меня и В.Н. Львова. Ленту телеграфную моего разговора с генералом Корниловым я представляю при сем к делу". Когда после окончания моего разговора с генералом Корниловым я спускался в свой кабинет в Военном министерстве, туда вошел опоздавший В.Н. Львов и в присутствии Василия Васильевича Вырубова сказал мне: «Я опоздал, ну что, я говорил правду и действительно Ваш друг?!» Я со своей стороны предложил В.Н. Львову заехать ко мне в Зимний дворец. Здесь я прочитал В.Н. Львову ленту моего разговора с генералом Корниловым, причем по отдельным местам этой ленты между нами происходил разговор, разъяснивший сущность переговоров моих с генералом Корниловым. Это чтение ленты и беседу мою с В.Н. Львовым слышал находившийся тоже в кабинете С. А. Балавинский. В своей беседе со мной как до разговора моего по прямому проводу с генералом Корниловым, так и после этого разговора В.Н. Львов передавал мне предложение генерала Корнилова в имеющем быть образованном вновь кабинете министров занять мне пост министра юстиции и Савинкову — пост военного министра. Объяснили этот переворот и вызов меня в Ставку ожидаемыми беспорядками в связи с агитациями большевиков, при каковых беспорядках войска не окажут нужной поддержки Временному правительству. Наконец, В.Н.Львов говорил все время, что он действует, спасая мою жизнь, и что генерал Корнилов говорил ему, что он, Корнилов, не может ручаться за мою жизнь на пространстве всего государства, почему и настаивает на приезде моем в г. Могилев. По окончании моего разговора с В.Н. Львовым мною было отдано распоряжение о задержании и аресте его, Львова. Первый, кому я показал написанные В.Н. Львовым требования генерала Корнилова, был вошедший ко мне в кабинет, по уходе Львова, В.В. Вырубов, который видел меня взволнованным и которому я передал сущность моего разговора с В.Н. Львовым. Подтверждаю, что, когда я сказал В.Н. Львову, что в Ставку я не поеду, он очень обрадовался, говоря, что это для меня лучше, так как он не уверен, что меня, Керенского, ожидает в Ставке. Более пока ничего добавить не имею.
Показание прочитано. Александр КЕРЕНСКИЙ
Судебный следователь ШУЛЬЦ Товарищ прокурора Судебной палаты ПОВОЛОЦКИЙ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 29. Л. 2-3 об. Подлинник. Рукопись; Д. 2. Л. 1, 1а. Копия. Машинопись; Д. 3. Л. 1-5. Копия. Машинопись. Д. 4. Л. 1а-3. Заверенная копия. Машинопись. Опубл.: Революционное движение в России... С. 441, 442.
I Записку В.Н. Львова с изложением требований генерала Л.Г. Корнилова от 26 августа 1917г. см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д.47. Л.9. См. также комментарий № 13—т.2.
II Запись разговора по прямому проводу А.Ф. Керенского с Л.Г. Корниловым 26 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 40-41. Опубл.: Революционное движение в России... С. 443.
130
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№28
Стенограмма допроса министра-председателя А.Ф. Керенского*1
8 октября11917 г.
Присутствуют: председатель Чрезвычайной комиссии И. С. Шабловский; члены Комиссии: полковник P.P. Раупах, полковник Н.П. Украинцев, В.Н. Крохмалъ, М.И. Голъдман-Либер, Н.А. Колоколов.
Председатель. Цосподин] министр, нам бы хотелось иметь компетентную проверку тех ссылок, которые были даны как генералом, так и Савинковым и Филоненко. Эти вопросы отмечены Комиссией и соответствуют вполне тому, что изложено в показании этих лиц.
Керенский. Вы по вопросам, может быть?
Председатель. Если разрешите. Первый вопрос: при каких условиях Корнилов из командующего 8-ой армией стал главнокомандующим Юго-Западного фронта и какую роль при этом играли Савинков и Филоненко?
Керенский. Тогда никакой они не играли роли, по-моему, насколько я помню. Это было после неудачи у Гутора. Я лично настаивал перед Брусиловым о том, что необходимо назначить решительного человека, уже с некоторым именем, которое он составил после своей операции на Галиче. Они говорят? Что же, они указывают что-нибудь в связи с этим?
Председатель. Этот вопрос вытекал таким образом из показаний. Нам хотелось выяснить, собственно, когда Филоненко начал выдвигаться с Савинковым? Не было ли это по донесению Филоненко? Тем более он постоянно вмешивался в оперативные задачи.
Керенский. Видите, получена была телеграмма. Тогда, значит, Корнилов командовал 8-ой армией, и у него Филоненко был комиссаром. Нужно сказать, что ведь Корнилов вообще обладает свойством зарываться, и обыкновенно все его блестяще начавшиеся операции, как и раньше было указано, кончались крахом по его зарыву. И здесь, когда уже по обстановке видно было, что дальше нельзя двигаться, по общестратегической обстановке .Юго-Западного11 фронта, Корнилов продолжал движение вперед и никакие телеграммы ни командующего Юго-Зап[адным] фронтом, ни Верховного главнокомандующего, которые посылались и от него лично, и разговоры со мною никакого впечатления не производили. Наоборот, он посылал разные телеграммы сюда с предложением перегруппировки, передвижения войск. И эти телеграммы, эти требования поддерживал от себя Филоненко. Вот тогда впервые мы111 говорили, Брусилов и я, что вмешательство комиссара в оперативные распоряжения совершенно недопустимо. Но при назначении на Юго-Западный фронт Корнилова случилось именно так, п[отому] ч[то] Гутор растерялся. Это был единственный человек, и, как нам казалось тогда, опасная сторона Корнилова, а именно зарывчатость в случае успеха при начавшемся уже отступлении, не представляла опасений. Тот момент, когда могла проявиться опасная сторона, был так далек, что в данном случае можно ждать только положительной стороны, т.е. решимости, умения известным образом сорганизовать, проявить, во всяком случае, независимость решения, <но что это, мол, ни к чему не приведет. Но Вы понимаете?
1 Датируется по опубликованным показаниям: Керенский А.Ф. Дело Корнилова. М.: Задруга, 1918.
п Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой. 111 Далее зачеркнуто: «тогда».
РАЗДЕЛ I
131
Председатель. Да.
Керенский.>1 И вот поэтому тогда он был назначен на Юго-Западный фронт. Совершенно никого не было, кроме него. И лично мне казалось это соображение исчерпывающим.
<Председатель. Затем следующим вопросом хронологически поставлен — совещание Корнилова.
Керенский.У И вот тогда, я помню, Брусилов... нужно сказать, как и все командующие до него, и Алексеев, и все, отнесся к назначению Корнилова очень отрицательно, и мне пришлось почти, так сказать, прямо оказать всевозможное давление, какое я мог сделать, чтобы он не сомневался. И вот именно этим я мотивировал.
Председатель. Затем, совещание 16 июля в Ставке38. Какие были высказаны на этом совещании взгляды, и не послужило ли это совещание о постановке некоторых реформ в армии причиной для намечающейся затем замены Брусилова Корниловым?
Керенский. Совещание 16 июля, несомненно, известную роль сыграло в назначении Корнилова. Это как будет, не для печати? Председатель. Для нас.
Керенский. Нужно сказать, что совещание 16 июля произвело на меня и на всех, кто присутствовал тогда со мною вместе, удручающее впечатление, совершенно удручающее. Я созвал тогда это совещание по собственной инициативе и, так сказать, пригласил всех авторитетов, которые могли быть, т.е., значит, пригласил... Вы знаете состав, не надо повторять?
Председатель. Нет.
Керенский. Но особенно там вот эти Алексеев и Рузский... И как раз Корнилова не было. И ему была послана такая телеграмма, по которой видно было, что его и не хотели приглашать. Там было сказано так, что ввиду трудной обстановки Юго-Западного фронта вы, конечно, не можете приехать. Я не могу точно воспроизвести фразы, но смысл такой: вы приехать не можете. И среди совершенно удручающего мнения, которое было высказано всеми присутствующими, некоторым просветом была телеграмма, сообщенная Корниловым. Т.е. там было столько тяжелого, сколько и в плюс других генералов, но плюс было некоторое такое еще более объективное отношение к массам и к командному составу. Нужно сказать, что все эти генералы, в особенности Алексеев, Рузский и Деникин, они проявили отсутствие всякого такого стратегического и политического горизонта, и все несчастие, по их мнению, сводилось исключительно к солдатской массе. Так, один из них говорил, например, что главная реформа, которая нужна, чтобы не бежали, это немедленно восстановить отдание чести. Такого рода, одним словом, суждения высказывались. И на этом фоне мнение ген. Корнилова, что переживаемые несчастия заключаются не только в деморализации солдатской массы, но и в коренных недостатках командования, которые были всегда, и что поэтому в настоящее время необходимо одновременно с мерами репрессий и самые решительные меры к оздоровлению, омоложению и т.д. офицерского командного состава. Оно как будто показывало, что человек немножко шире смотрит на это. Но по стилю, когда потом я многие телеграммы получал, для меня стало ясно, т.е. я почти убежден, что не им составлялась эта телеграмма, п[отому] ч[то], наоборот, когда он был назначен Верховным главнокомандующим, все его назначения исходили от обратного принципа. Он немедленно стал восстановлять" наиболее таких людей старых
I Здесь и далее в документе текст, заключенный в угловые скобки, зачеркнут.
II Так в тексте.
132
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
традиций. Хотя бы вот период разгрома Юго-Западного фронта, который сейчас же начался. Перевел туда Деникина, Маркова. Там началось генеральное изничтожение всего командного состава. Я не могу всего сказать, но так, например, отставка Вероновского и целый ряд других. Мне пришлось выдержать большую борьбу с ним. Так, он выдвигал во что бы то ни стало на командный пост Лечицкого, который совершенно в новых условиях не мог быть. Так что практика его была потом противоположного содержания. Так что мне кажется, что, вероятно, или Савинковым или Филоненко, я не могу утверждать, я не был при этом, но думаю, что ими была составлена телеграмма.
Председатель. Вот здесь, между прочим, по поводу этого совещания. Деникин участвовал?
Керенский. Да.
Председатель. Он ссылается лично на то, что его взгляды на необходимые в ближайшее время реформы в армии вызвали Ваше одобрение.
Керенский. Нет, Деникин хороший, мужественный человек. Нужно сказать, что когда я приехал на это совещание, то т.к. это было не в момент успехов, а в момент поражения, то я сразу увидал, что все, что накопилось, что скрылось в этих генералах против меня и против нового строя, оно сейчас готово выплескаться. И Алексеев, и Брусилов, и Рузский в особенности, они, как более искушенные в разных таких вещах, они очень сдерживались и так кипели только. А Деникин, он как ведет себя? Как прямой, простой солдат он выступил с речью, речью по содержанию такою, что ни при каком правительстве в глаза правительству они бы не решились сказать. Если бы при старом режиме, едва ли кто стал бы слушать. Тут были личные нападки на меня, одним словом, самое такое... И вот, чтобы подчеркнуть, что я совершенно иначе отношусь и ценю его мнение, когда он окончил и чтобы не было такого рода скандала, все генералы не знали, куда деваться, я встал, протянул ему руку и сказал: «Благодарю Вас, генерал, за то, что вы имеете смелость высказывать откровенно свое суждение». Это была моя оценка в отношении его лично, а не в отношении того, что я одобрил, что изложил он. А затем, когда я говорил, я возражал против такой точки зрения и защищал. Но Деникин наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую разделяли все: немедленное уничтожение организаций, уничтожение всех прав декларации39. Одним словом, восстановление немедленно старого порядка в армии, что даже остальные здесь присутствующие признавали, что в такой мере сделать невозможно.
Председатель. Не это ли совещание послужило основанием для замены Брусилова Корниловым?
Керенский. Т.е. в известной мере. У нас вообще выбор был чрезвычайно маленький, и когда ген. Брусилов, по-моему, оставаться не мог, п[отому] ч[то] он совершенно растерялся и не знал, что же дальше ему делать, т.к. он, видимо, совершенно потерял возможность дальше вести тот курс, который он вел с ориентацией на массу больше, чем на командный состав. И положение было такое, что события могли идти дальше с катастрофической быстротой, раз бы не было твердой руки, уже по всему фронту, п[отому] ч[то] предполагалось, что удар немецкий мог развиваться дальше. С другой стороны, я должен был считаться с тем, что назначение человека, предположим, с программой Деникина не сделало бы такого сразу генерального взрыва во всей массе, то по этим соображениям и пришлось остановиться...
Председатель. И не было там какого-нибудь намека, может быть, политического соображения какого-нибудь в смысле, так сказать, реакционности Брусилова или его склонности даже к контрреволюционным стремлениям в то вре-
РАЗДЕЛ I
133
мя, или таких данных не было, и только оставалась растерянность, неуверенность в возможности отстаивать фронт при создавшихся условиях?
Керенский. Я и раньше замечал после разгрома наступления, и раньше, когда мне пришлось участвовать в наступлении, я раньше замечал, что, собственно говоря, Ставка не имеет плана, что все это не твердо в целом ряде, но так больше идут по событиям, а событиями не руководят. Это и раньше было. Даже я помню в момент, когда у нас выяснилось, что не тот темп развития наступления, кот[орый] я имел из разговора с Брусиловым, я видел, что он ужасно не ориентировался и терялся в обстановке, и никаких данных к тому, чтобы я сказал, что Брусилов контрреволюционер, не было. Я только считал, что при этом отсутствии ориентировки и тех качеств, о которых я говорил, и при этом его состоянии неопределенности, что он не в состоянии будет дальше идти, своей линии не имел. На этом совещании он не противопоставил ничего этим разговаривающим генералам. Т[ак] ч[то] положение такое получилось, что если бы мы остались с Брусиловым, мы бы шли с полной неизвестностью. Мы не могли бы сказать, что завтра пойдем по этой линии или по другому пути, что сделается с армией, не пойдем ли по всем направлениям.
Председатель. Не велся разговор в вагоне с Савинковым и Филоненко по поводу совещания, чем и вызван наш вопрос, не было ли в вагоне по этому поводу у Вас разговора с Савинковым и Филоненко?
Керенский. Я не знаю, какой разговор? Конечно, разговоры были разные.
Председатель. О намечавшейся замене Брусилова Корниловым.
Керенский. Должен сказать, что Савинкова от Филоненко нужно различать. Савинков приехал, насколько я помню, на это совещание со мною. Он был тогда сотрудник... Ах нет, он приехал с Юго-Западного фронта. Он был тогда еще комиссаром. И с самого начала я даже не знал, что Филоненко здесь. Вообще, я Савинкова знал с Юго-Западного фронта, с ним разговаривал. Филоненко очень мало мне известная личность. Я его впервые здесь увидал. И вот после собеседования 16 июля вообще разговор был. Я не помню, присутствовал ли Филоненко. Я думаю, что Филоненко в такой степени разговаривать, как Савинков, не мог тогда.
Председатель. И, может быть, по поводу некоторых перемен в правительстве велась беседа в связи с этим совещанием? Какой тогда намечался состав правительства или некоторые изменения в составе правительства?
Керенский. Не помню совершенно тогда, что было. Это было 16 июля. Тогда я уже был председателем, значит. Я не помню, кончился ли тогда этот кризис или не кончился40. Как будто это было то время, когда не был пополнен состав целиком. Не могу сказать, не помню. Может быть, если не был пополнен состав, тогда кризис длился очень долго, кажется, чуть ли не месяц. Когда кончилось тем, что я выходил в отставку. И тогда только заставил общественные круги, в конце концов, сговориться.
Чл. Чр.1 комиссии Крохмаль. Когда было ночное совещание Центрального совета во дворце?
Керенский. Это было позже. Это в самом начале августа.
Чл. Чр. комиссии Крохмаль. Это числа 27-го — 28-го в Малахитовом зале это было совещание41.
Керенский. Вообще, я должен сказать, что если ссылаются на какой-нибудь разговор, то, должен сказать, вообще разговоры, которые идут вокруг меня, они свободно идут. Я никогда не препятствовал никому, не только комиссару
1 Чл. Чр. — член Чрезвычайной комиссии.
134
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
армии, но даже если подпоручик батальона высказывает свое мнение, советуется и т.д. Но это редко имеет какое-нибудь значение, влияние на последующие события.
Председатель. Каково было отношение Ваше, г. министр, и Временного правительства к начинаниям Корнилова по укреплению дисциплины в армии и восстановлению порядка как на фронте, так и в тылу? К его программе, требованиям и т.д., которые он предъявлял с момента его назначения Верховным главнокомандующим?
Керенский. Видите, тут надо взять две сущности — его пожелания и формы, в которые он хотел их проводить. Существо в известной мере уже проектировалось нам до этого из его мероприятий и должно было проводиться, как, например, урегулирование взаимоотношений между комитетами и начальством, между комиссарами и начальством, урегулирование дисциплинарных отношений в армии, между прочим, по восстановлению или укреплению соответствующего положения офицерского состава. Все это, собственно говоря, идеи, которые у нас уже разрабатывались. Прибавилось то, что требование, которое предъявлялось Корниловым1. Это было очень подчеркнуто, и особенно выдвигалась репрессивная сторона в виде смертной казни, революционных судов в тылу и т.д. И вот здесь по существу часть Временного правительства высказывалась за то, чтобы принять целиком требования Корнилова. Я же и другая часть, мы находили, что корниловские требования могут быть только материалом, как и всякие предложения других начальников, хотя бы и очень высоких частей, но подлежащие свободному обсуждению Временного правительства, и что мы не можем изменять нашей принципиальной линии. Т.е. вводить постепенно и только то, что приемлемо без всяких излишних потрясений. Это по существу. Что касается формы, то тут решительно мы должны были, я лично и все другие, должны были самым категоричным образом против этой формы протестовать и с нею, так сказать, бороться во имя охранения престижа и права верховной власти Временного правительства, вообще правительственной власти. Ведь первый ультиматум, который был предъявлен ген. Корниловым, когда он только что был назначен Верховным главнокомандующим и когда он выезжал из Бендер, был прислан ультиматум11. Я ему послал телеграмму, где поздравлял его с назначением, говорил, что надеюсь, что с его командованием... Одним словом, как всегда. По существу мне казалось, что человек без всякой задней мысли действительно будет действовать. В ответ на это я получил сразу с места в карьер первый ультиматум. Надо сказать, что вы знаете эту историю насчет Чере-мисова42. И тогда во Временном правительстве я говорю, что нужно немедленно уволить Корнилова, что мы, собственно говоря, должны, раз мы хотим восстановить дисциплину в армии, мы должны показать пример на верховном командовании. Этот номер не прошел, а он понял как ясное доказательство бессилия Временного правительства, и поэтому с тех пор еженедельно я получал какой-нибудь ультиматум43. Должен сказать, с этими ультиматумами, манерою управления, я борьбу вел самую решительную, боролся с первого дня до последнего.
Председатель. Всегда он направлял эти требования о реформе в армии и в тылу Вам, или они шли через Савинкова, и всегда ли Вы были ознакомлены с ними?
Керенский. Нет, я должен сказать, что самым в этом отношении моментом был момент почти срыва Московского совещания накануне его открытия, когда помимо моего ведома был вызван Корнилов туда. Хотя он отказывался ехать
Так в тексте. Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
135
туда, п[отому] ч[то] было тяжелое положение под Ригой, но все-таки настаивало Военное министерство, видимо, Филоненко и Савинков. И когда я узнал, я послал ему в пути телеграмму, смысл которой был приблизительно такой: мы Вас не вызывали, не настаивали и даже не берем никакой ответственности за ваш приезд в смысле стратегической обстановки. И затем была предложена, так сказать, записка, якобы выработанная по соглашении1 между военным министром и Верховным главнокомандующим. Но я ее не видел до этого момента, когда она была показана мне Верховным главнокомандующим. И Верховный главнокомандующий тоже ее не видел и думал, что я ее знаю. Вот он сидел на этом маленьком стуле, а я на том кресле сидел. И как будто мне удалось доказать, что вообще как бы ни относиться по существу, по самой форме невозможно, не могло быть такого положения, чтобы от моего имени шел документ, по существу мне не известный. Он с этим согласился. Взял эту записку, уехал. Но вечером приехал совершенно в измененном настроении, сказал, что он вполне присоединяется, и я доклад подписал.
Председатель. Т[ак] ч[то] эта записка не от него исходила, а, вероятно, писал ее Савинков?
Керенский. Составлена она, кажется, Филоненко, насколько я помню, это было не накануне. Накануне был ультиматум Корнилова. На Московское совещание приезд его был за день или за два. Он успел съездить еще в Ставку, а на второй день приехал в Москву.
Чл. Чр. комиссии Раупах. Это 10-го было?
Керенский. Да, 10-го. А 11-го утром явился Кокошкин с заявлением о том, что выйдет в отставку, если не будет сделано. С большим напряжением, но мне удалось эту историю ликвидировать. Тогда я предложил, уговорил Савинкова выйти в отставку. Вообще у меня мягкий характер. Когда все это ликвидировалось в Москве, то, казалось, было ясно, что борьба с Временным правительством невозможна на почве этой. Мне казалось, дальше не стоит это развивать, но это, конечно, может быть, и было неправильно.
Председатель...11
Шабловский. Были ли донесения вам Филоненко о заговоре в Ставке, и на чем основывались они, в частности по поводу Лукомского и Тихменева?
Керенский. Я читал в газетах, что какое-то большое значение придается тому, что якобы мне были донесения о заговоре чуть ли не под руководством Лукомского и я не обратил на это внимания... На самом деле обстоятельства были совершенно иные. Разговор был, но вот в какой обстановке? Когда Филоненко был назначен комиссаром при Верховном главнокомандующем, то дня через два после этого мне говорил Савинков, что Филоненко что-то раскрыл и что он настаивает на немедленном увольнении Лукомского. Я говорил: «Как это может быть, ведь он только что приехал?» Затем Филоненко приехал сюда и заявил мне, что «я не доверяю генералу Лукомскому и настаиваю на его немедленном увольнении». Я ответил на это, что не могу этого сделать, потому что уволить начальника Штаба Верховного главнокомандующего без оснований и без данных совершенно невозможно, что мое положение будет совершенно нелепое, скажут, что это произвол в совершенно недопустимой форме: сегодня уволил одного, завтра уволит другого. Генерал Лукомский до сих пор исполнял добросовестно свои обязанности, ни в чем не замечен, если вы представите данные, тогда разговор будет другой.
1 Так в тексте. п Так в тексте.
136
Но неисповедимы грядущие судьбы народные, велика и бесконечна мощь России, и глубоко верится, что в толщу народную пройдет слово о беззаветной любви к Родине, о бескорыстном служении своему народу и его подлинным, великим идеалам, и что это слово не пропадет даром и даст свои могучие отпрыски, которые день ото дня, укрепляясь и развиваясь, спасут великую страну.
Мне остается в дополнение ко всему вышесказанному ответить на некоторые вопросы, поставленные верховной следственной комиссией, и коснуться сущности и подробностей некоторых показаний, объявленных за это время в газетах:
1. Об авторе всех воззваний и телеграмм, отправляемых генералом Корниловым.
Редакция большинства телеграмм принадлежит мне; обыкновенно писание этих телеграмм производилось нижеследующим образом: выяснялась необходимость отправки какой-либо телеграммы или из общей беседы, или являлась у ген. Корнилова, или приходила мне в голову, и тогда я шел с соответствующим докладом, и, когда принималось решение об отправке телеграммы, ген. Корнилов сообщал мне тезисы, и я вырабатывал редакцию, которую исправлял ген. Корнилов, но в большинстве случаев должен заметить, что редакция не требовала поправок.
Все же воззвания, за исключением одного, которое отличается большою растянутостью, кажется за № 897, написаны мною. Также мною же составлено и воззвание к казакам, причем это воззвание было исправлено одним из лиц, находившихся в Ставке, но не генералом Корниловым. Не желая назвать это лицо, я признаю все исправления принадлежащими мне.
Что же касается показания ген. Корнилова о том, что воззвания написаны мною по его приказанию и что воззвание к казакам написано им, то это еще лишний раз доказывает благородное стремление генерала покрыть всех и вся и всю вину за несуществующее преступление принять на себя. Эти воззвания, как и все остальное, писались мною в обычных условиях, т.е. возникала необходимость их появления, я советовался с ген. Корниловым о содержании и вырабатывал редакцию.
2. Относительно продвижения 3-го кавалерийского корпуса к Петрограду. Третий кавалерийский корпус был поворочен с пути следования в тыл армий
Северного фронта и направлен к Петрограду по распоряжению управляющего Военным министерством, переданному им от лица Временного правительства в присутствии целого ряда свидетелей в Ставке 23 августа. Тогда же управляющим Военным министерством было заявлено о предстоящем объявлении в Петрограде военного положения.
3. Откуда Польский легион, и для какой цели?
Польский легион, если я не ошибаюсь, прибыл походным порядком из Бы-хова на предмет поддержания в г. Могилеве и его районе порядка на правах как бы нейтрального войска, не участвующего в распре обеих сторон и не подверженного влиянию разыгравшихся страстей.
116
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
4. Агентская телеграмма о том, что ген. Каледин присоединился.
В числе прочих агентских телеграмм в Ставке была получена агентская телеграмма о присоединении ген. Каледина и о его угрозе отрезать в случае чего 'Юг России от Москвы. Получение этой телеграммы было встречено с большим недоверием; тем более что ген. Каледину никаких телеграмм, насколько мне известно, не посылалось. Означенную телеграмму было решено проверить, и я лично пытался установить связь по телеграфу с Новочеркасском, но мешал Харьков, который шел даже на провокацию.
Неизвестные лица, дежурившие на харьковском телеграфе, пытались выдавать себя за представителей Войскового правительства и даже за начальника штаба атамана. Но провокация их открывалась с первых же слов, и разговор прекращался мною. Таким образом, связи с Новочеркасском установлено не было.
5. Мой отъезд из Ставки.
Из Ставки я выехал в ночь на 30 августа после разговора ген. Корнилова с ген. Алексеевым и после получения телеграммы Временного правительства всем главнокомандующим фронтами об их подчинении всем оперативным распоряжениям и приказаниям ген. Корнилова. Несмотря на чрезвычайно обидную и хамскую редакцию, эта телеграмма была принята немедленно к исполнению. Еще лишнее доказательство чистоты намерений лиц, находившихся в Ставке.
Я выехал с документами, выправленными по моему желанию и требованию на чужое имя, по направлению [в] Новочеркасск на автомобиле. При мне было письмо ген. Каледину от ген. Корнилова, которого я не читал, но содержание которого Аладьин мне передал в следующих словах: «Меня, т.е. ген. Корнилова, не существует, ибо во всех моих делах и поступках отсутствует что-либо личное. Живет и должна жить Россия, которая превыше и дороже всего. С ее интересами и благами согласуйте Ваши действия».
Инструкция, полученная мною на словах от ген. Корнилова, вполне соответствовала сказанному Аладьиным. «Скажите атаману, — приказал мне генерал, — скажите от моего имени, что есть Россия — наша Родина и что она должна жить свободной и независимой, а что касается ген. Корнилова — его может и не быть. Это не важно».
Я направлялся через Новочеркасск на Кавказ. Уезжал же я под чужой фамилией вследствие гнусной телеграммы Керенского, объявившего меня мятежником.
6. Мой арест в Гомеле.
Арестован был в Гомеле на территории вокзала, проехав девять застав; арестован был благодаря предательству помощника шофера. При аресте письмо уничтожил. При допросе в Гомеле показал, что по настоянию друзей уехал из Ставки в целях личной безопасности, открыл свое настоящее имя и в дальнейшие объяснения не входил. Был препровожден в Петроград.
7. Отношения с местными организациями демократии.
Ни в каких отношениях с местными организациями не состоял и, кроме товарища председателя Совета Р. и С. депутатов г. Могилева господина Ветрова, с которым случайно встретился в поезде, никого не знал. С организациями в связь не входил, потому что, во-первых", никогда ничего не искал для себя лично и, во-вторых"1, считал и считаю их, т.е. организации, вовсе не демократическими, а псевдодемократическими, ведущими страну к реставрации, в чем мне с ними не по пути.
Далее зачеркнуто: «от России».
Словосочетание «во-первых» обозначено: «eo-l-x)».
Словосочетание «во-вторых» обозначено: «eo-2-x)».
РАЗДЕЛ I
117
8. Почему могло создаться представление как о контрреволюционере? Прошу прочесть все показание и найти ответ. Полагаю, потому что никому
не кланяюсь и никого ни о чем не прошу.
9. Комитет Государственной Думы, его военная секция и всякие прочие организации.
За исключением Ив[ана] Ивановича] Дмитрюкова, с которым встречался по частным делам как работающий с ним в одном правлении Акционерного] товарищества Мирзоевых, и В.Н. Львова, с которым познакомился в Ставке 25 августа и сидел вместе в комендантском, никого из членов этих организаций не знал и ни в каких с ними отношениях не состоял и не состою.
10. Показание Б.В. Савинкова о моем ходатайстве за Кюрца.
К крайнему моему сожалению, мне приходится выступать с объяснениями по этому поводу и заявить, что, хотя в показании Савинкова и есть кое-какая правда, но многое в нем ложно добавлено и, главное, всему этому незначительному инциденту придана явно провокационная окраска. Я не стесняюсь заявить во всеобщее сведение, что Илью Романовича Кюрца знаю долее десяти лет и считаю отношение к нему нынешнего правительства позорным и достойным всякого осуждения. И.Р. Кюрц — незаконный сын кн. Гедройца, бывший французский гражданин, недавно перешедший в русское подданство. Все свое пребывание в России работал безупречно на пользу этой страны. Если что-либо ему может быть поставлено в вину, так это исключительно близость его к Николаю II, частные поручения которого он изредка исполнял. Как любитель-разведчик Кюрц находился в штабе главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген. Иванова и с его поручением даже во время войны ездил за границу. Это поручение объясняется знанием Кюрцем венгерского языка. Во время его деятельности в должности разведчика в Румынии еще до объявления войны у него были серьезные недоразумения личного и служебного характера с официальными представителями контрразведки в Румынии. Я утверждаю, что Кюрц не шпион, честный человек и ныне терпит все лишения из-за сведения с ним личных счетов лизоблюдов псевдодемократии, проскочивших наверх и не стесняющихся использовать свою временную власть в целях удовлетворения личной мести. Я не стесняюсь заявить, что за возможность предоставления Кюрцу права оправдаться и узнать возводимое на него обвинение я хлопотал неоднократно и у главнокомандующего Петроградским округом ген. Половцова.
Я очень жалею, что во время моей беседы с Савинковым отсутствовали свидетели: это обстоятельство лишает меня возможности доказать Савинкову неискренность его показания. Я говорил Савинкову, что считаю Кюрца исключительно полезным человеком в работе контрразведки, что возможность использовать его принесла бы нашему командованию великую пользу и имела бы громадное значение, но что на почве сведения личных счетов и удовлетворения жалкого чувства мести И.Р. Кюрц, как будто бы по подозрению в чем-то, находится в ссылке в Рыбинске, что все его и мои просьбы и ходатайства о предъявлении ему обвинения остаются без удовлетворения и что поэтому я прошу предъявить Кюрцу обвинение, после оправдания в каковом, в чем я не сомневаюсь, прислать его в Ставку Верховного главнокомандующего, где он будет целиком использован в своей специальности. Вот правда о моем ходатайстве за Кюрца; судите сами, как она изложена в показании Савинкова.
Я могу напомнить М.М. Филоненко, что при наших встречах на Юго-Западном фронте я неоднократно говорил о Кюрце и высказывал сожаление в его отсутствии. Я нахожу глубокое удовлетворение в том, что показание, брошенное Савинковым, позволяет мне, наконец, открыто поднять голос в защиту
118
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
И.Р. Кюрца и заявить, что это позор для страны, позор для режима, что человек уже в течение пяти месяцев находится в ссылке под гнетом столь тяжкого и позорного подозрения и что доныне, т.е. в течение пяти месяцев, никто из агентов правительства не удосужился не только предъявить к нему обвинение, но даже официально объяснить причину ссылки.
Во имя справедливости, во имя чести правосудия, во имя сохранения человеческого достоинства я требую, чтобы верховная следственная комиссия по делу ген. Корнилова и других вмешалась бы в это позорное дело и заставила соответствующую власть предъявить Кюрцу обвинение и предоставить ему гарантии гласного суда. И тогда, я уверен, откроются такие язвы нашего строя, что сам Щегловитов приветливо улыбнется и скажет, что при нем было если не хуже, то, во всяком случае, не подлее.
11. Записка о корниловском деле кн. Гр[игория] Н. Трубецкого.
В этой записке кн. Гр.Н. Трубецкой, говоря обо мне, прибавляет к моей фамилии эпитет «некий». Я не сомневаюсь в том, что для большинства из окружающих Верховного главнокомандующего я никакой загадки не представлял, и если бы князь пожелал обо мне справиться, он бы получил все необходимые сведения. Но я не стану отрицать, я очень виноват перед князем. Ген. Корнилов неоднократно мне указывал на желательность привлечения к разработке наших проектов и воззваний кн. Трубецкого, с которым он о них говорил; я же не сделал этого, и не сделал потому, что прекрасно видел, что из этих работ ничего, кроме словопрений, не выйдет; ибо мы — люди с князем совершенно различных основных воззрений и смотрим в противоположные стороны.
12. Показания М.М. Филоненко.
Я помню, был я маленьким мальчишкой. Была у меня нянька, добрая старушонка. Сказки рассказывала. Одна, о прекрасной царевне и самовлюбленном принце, мне особенно запомнилась. Была-жила царевна, как ясный день хороша. Был-жил принц, и собой недурен, и головой не дурак; да все хотел, чтоб об нем лучше думали, чем на самом деле был. И влюбился принц в царевну, за ней по пятам гоняется, куда она, туда и он. Платье каждый час меняет, одно краше другого надевает и все перед зеркалом вертится, собою любуется. Что ни день, то песню новую сложит и все поет так, чтоб царевна слышала, да и кругом чтоб народ собирался. Словечки острые складывает, да все новые да каленые. Сам доволен, собою любуется, себя же заслушивается, а царевна хвостом вертит да дальше и дальше уходит. И вспомнилась мне сказка эта не попросту, а так по совокупности всего пережитого. Популярность все равно что красивая женщина; ты — за ней, она — от тебя, и что ни делай, мимо пройдет, не посмотрит, а то хуже — еще в глаза посмеет и совсем отворотится; а вдруг, ни слова не сказавши, к тебе подойдет и так сразу полюбит, что и удержу нет; а ты, тем временем, дурак дураком в сторонке стоял и об ней совершенно не думал.
Жизнь учит, чем больше за популярностью гоняешься, тем дальше она отходит; а если суждено человеку популярным и славным быть, каждое лыко в строку зачтется, и что ни делай, сама к тебе слава придет.
В вышесказанном вся сущность показания М.М. Филоненко. Правда, и имя, и отчество Максимилиан в России редко встречается, да и с Робеспьером тезка, но ведь это еще мало: на одних словах так уж далеко не уедешь. По сущности показаний Филоненко я позволяю себе отметить только три места, об остальном мне не хочется говорить.
Ссылка на меня как на автора слуха о диктатуре великого князя Николая Николаевича. Да, я это сказал, но совершенно несерьезно, я пошутил, как со
РАЗДЕЛ I
119
мной часто случается. Мне просто хотелось убедиться, насколько комиссары в курсе настроений армии, насколько они близки действительности и насколько высоко парят в облаках фантазии. Когда я увидел, насколько бесконечно высок их взлет и как они далеки от жизни, я вынужден был предупредить ген. Корнилова о моей шутке. Вероятно, ген. Корнилов сосредоточился для ответа на странную филиппику комиссара о диктатуре, что так картинно изложено в напечатанном показании М.М. Филоненко, потому что, зная истинную причину заявления, удерживался от того, чтобы не рассмеяться. Это одно.
История тяжкой телеграммы о смертной казни, которую некоторым лицам угодно называть «исторической», изложена совершенно неправильно, и, к несчастью, существуют оба экземпляра этой телеграммы, от начала до конца написанные моею рукой. Я не отрицаю того факта, что в разработке редакции опубликованной телеграммы участвовал и М.М. Филоненко; но не скрою того, что на следующий день тот же Филоненко сказал мне, что очень сожалеет о том, что мы занялись исправлением первоначальной редакции, так как она была гораздо ярче и сильней. Конечно, теперь это всегда можно объяснить проявлением высшей любезности. Это два.
И, наконец, факт воззвания к кадровым солдатам Туземной дивизии за подписью комиссара Филоненко и самооправдание в написании этого воззвания. Я соглашаюсь с тем, что, может быть, были обстоятельства, заставлявшие во что бы то ни стало обратиться с воззванием к солдатам, но я утверждаю, что для меня не существует обстоятельств, которые могли бы заставить меня так заведомо лгать. Это три.
Василий ЗАВОЙКО
6 октябр[я] 1917 г. Петроград.
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 13. Л. 1-135. Автограф.
№23
Показание министра юстиции А. С. Зарудного
18 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 18 дня члены Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и его соучастниках допрашивали нижепоименованного:
Александр Сергеевич Зарудный, 54 лет, православный, судился в 1905 году по делу о забастовке, по делу показываю:
Показание записываю собственноручно. В августе 1917 года я занимал пост министра юстиции. В заседании Временного правительства 26 августа, вечером, министр-председатель А.Ф. Керенский сообщил правительству следующее. Дня три до того к нему явился член Государственной Думы Львов и сделал ему предложение преобразовать правительство в смысле усиления его, Керенского, власти. По объяснению А.Ф. Керенского, он ответил согласием, с целью обнаружения соучастников Львова, и сказал последнему, что ему, Керенскому, необходимо иметь более подробные и точные сведения о том, из каких политических кругов исходит делаемое ему предложение. 26 августа Львов вновь явился к министру-председателю и сообщил, что он был в Ставке и что генерал Корнилов предлагает ему преобразовать правительство таким образом: председателем станет сам Корнилов, министром юстиции — Керенский, военным министром —
120
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Б.В. Савинков, нынешние министры должны немедленно выйти в отставку и сдать управление министерствами своим товарищам. При этом Корнилов предупредил, что на этих днях ожидается восстание, организованное партиею большевиков, что Керенскому и Савинкову угрожает опасность, которой они не могут избежать нигде, кроме Ставки, куда он, Корнилов, и приглашает их приехать. С целью проверки этого рассказа Львова Керенский переговорил с Корниловым по прямому телеграфному проводу. Министр-председатель прочел нам, министрам, телеграфную ленту этих его переговоров с Корниловым. Доложив Временному правительству вышеизложенное, А.Ф. Керенский заявил, что он считает возможным бороться с поднятым Корниловым мятежом лишь при условии предоставления Временным правительством ему единолично всей полноты власти, необходимой для борьбы с контрреволюцией, и что с целью передачи ему всей необходимой власти Временное правительство должно быть несколько преобразовано. Выслушав это заявление А.Ф. Керенского, все присутствовавшие в заседании министры, кроме меня, объявили, что, признавая необходимость передать председателю всю полноту власти и соответственно с этим преобразовать правительство, они слагают с себя обязанности министров и подают в отставку. Прошения об отставке были тут же написаны министрами и переданы министру-председателю. Со своей стороны, я первоначально заявил, что, признавая необходимым предоставление А.Ф. Керенскому чрезвычайных полномочий для борьбы с контрреволюцией, я в то же время не вижу никакой надобности подавать в отставку, которая совершенно не вытекает из факта поднятого Корниловым мятежа, но в конце заседания, при самом его закрытии, заявил, что ввиду подачи в отставку всеми министрами я хотя остаюсь при прежнем мнении, но, подчиняясь решению всех товарищей, присоединяюсь к означенному их решению и сам подаю в отставку. А.Ф. Керенский, сколько помню, не объявил министрам, что он принимает их отставки, но так как поданные ему письменные о том заявления были им приняты и, по окончании заседания, унесены с собою, то я из этого вывел, что отставки наши приняты. Сколько помню, вопрос об отставке генерала Корнилова в том заседании не поднимался, но из самого факта предоставления А.Ф. Керенскому всей полноты власти, с одной стороны, и прекращения деятельности Временного правительства, за отставкою всех министров, кроме председателя, с другой, — вытекало, как мне кажется, право А.Ф. Керенского уволить Корнилова собственною властью1.
Через день, если я не ошибаюсь, после этого мы, бывшие министры, приглашены были в Зимний дворец, где на частном совещании нам было сообщено о положении дела. Из сообщения этого оказывалось, что всякая надежда на отражение контрреволюционных войск и на спасение революции, по-видимому, исчезла и что кровопролитие неизбежно. Помню, что в таком пессимистическом духе говорили министры Скобелев, Некрасов и Керенский. Со своей стороны, я убеждал принять все меры к предупреждению кровопролития, считая, что оно могло бы оказаться роковым для революции. С этою целью я рекомендовал вступить в переговоры с Корниловым, не для каких-либо политических уступок ему, а чтобы побудить его удержать подчиненные ему войска от насильственных действий по отношению к правительственным войскам. Помню, что в числе моих доводов было указание на то, что и с разбойниками, засевшими в засаде, полиция, прежде чем расстрелять их, вступает в переговоры.
1 Показание А.С. Зарудного от 18 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 445) до слов: «уволить Корнилова собственной властью...».
РАЗДЕЛ I
121
Ту же мысль — о необходимости войти с означенною целью в переговоры с Корниловым — проводили и некоторые другие министры, в том числе, если я не ошибаюсь, и С.Н. Прокопович, говоривший раньше меня. В тот же день вечером меня посетил член Совета Р. и С. депутатов Л.М. Брамсон, сообщивший мне сведения, не имевшиеся у правительства, из которых оказалось, что положение правительства вовсе не так опасно, как полагали названные выше министры, и что солдаты, по-видимому, не склонны восставать против правительства.
На вопрос о том, известны ли мне какие-либо другие случаи контрреволюционных заговоров, отвечаю отрицательно, если не считать следующего: в тот день, когда в вечерних газетах появилось известие об аресте б. великого князя Михаила Александровича, А.Ф. Керенский в беседе со мною сообщил мне, между прочим, что был случай предложения ему составить «заговор в его пользу», на каковое предложение он ответил отказом. Больших подробностей А.Ф. Керенский мне не сообщил, и я об этом деле ничего больше не знаю. По-видимому, об этом случае упомянул А.Ф. Керенский в своей речи 14 сентября в Демократическом совещании33.
В бытность министром юстиции П.Н. Переверзева Временное правительство ассигновало министру юстиции сто тысяч рублей для расследования по делам о германском шпионаже. На эти средства П.Н. Переверзевым организована была при Министерстве юстиции контрразведка, начальником которой состоит Миронов, занимающий одновременно место и начальника контрразведки при Военном министерстве. За мою бытность министром юстиции я этою контрразведкою не пользовался и собирался преобразовать ее, слив ее с существующей в ведении Судебного ведомства уголовного милициею и подчинив ее прокурору палаты. От названного Миронова слышал, что он в августе был занят исполнением поручений А.Ф. Керенского по каким-то розыскам, каким именно, не знаю.
Дело о заговоре, по которому обвиняется фрейлина Хитрово, сколько мне известно, не имеет к делу Корнилова никакого отношения.
Александр ЗАРУДНЫЙ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 51-52 об. Автограф.
Частично опубл.: Революционное движение в России... С. 444-445.
№24
Протокол допроса рядового 2-й тыловой автомобильной мастерской М.Ф. Засорина и фельдфебеля 92-го пехотного Печорского полка Н.И. Минина
2 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 2 дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Ряд[овой] 2-ой тыл[овой] автомобильной] мастерской Михаил Флорович За-сорин, 29 лет, православный, судился неоднократно по политическим преступлениям, показываю:
122
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Я состою председателем Исполнительного] губернского комитета]1 Совета крестьянских депутатов11. 1 сентября местным Советом С. и Р.Д. было избрано Вр[еменное] революционное бюро охраны революции в числе 11 человек (6 представителей от Исполнительного] ком[итета] и 5 — от гарнизонного собрания). В это бюро был выбран и я, и этим бюро командирован к вам. Вместе с тем я состою членом президиума Губернского исполнительного] ком[итета] Совета С. и Р.Д.
Главную вину генерала Корнилова мы видим в том, что он посягнул по своей воле и инициативе на Bp. правительство, которое было поддерживаемо всей революционной демократией. Из всех его воззваний видно, что он хотел взять всю власть в свои руки в форме диктатуры. Мнение большинства было то, что он намерен ввести политический строй по образцу Французской республики, который нами признается неудовлетворительным как строй буржуазный, меньшинство полагало даже, что он может вернуться к самодержавию, опираясь на те круги, среди которых теперь обнаружен контрреволюционный заговор. Осуществить свое намерение ген. Корнилов хотел, безусловно, путем вооруженного восстания. Так, он ввел сюда свой полк (Корниловский) и дагестанцев. Кроме того, он хотел здесь ссадить артиллерию, но та заявила, что поддержит Bp. пр[авительст]во, и проехала дальше. Дагестанцы в городе показывались мало, они несли караульную службу за городом — верст на 25 в сторону Гомельского шоссе и версты за 2—3 за железную дорогу. Корниловский полк окарауливал город. Говорили, что где-то расставлена артиллерия, пулеметы, что в его распоряжении имеются бронированные автомобили, нам сообщали воображаемые места их расположения, мы повсюду ездили, ездили, искали, и я переодевался и искал, но нигде ничего не нашло111. Фортификационных работ вокруг Ставки или города, кроме тех, которые давно уже вырыты, не производилось.
Мы считали, что на первых порах ген. Корнилов опирался главным образом на Союз офицеров армии и флота, который мы считали способным на переворот еще со времени Тарнопольского прорыва34 и вступления ген. Корнилова в Верховное главнокомандование, но конкретных данных для этого у меня нет, и как только я их получу, сейчас же сообщу Вам. Было ли ядро заговорщиков вокруг генерала Корнилова, я не знаю, но мы глубоко убеждены, что такое ядро было. Об этом Вам может дать обильный материал другой представитель нашего бюро Минин. Указать Вам других осведомленных свидетелей сейчас не могу.
Роль комиссара Филоненко во всем этом деле нам представляется подозрительной. С самого начала прибытия его сюда мы, представители революционной демократии, хотели установить с ним связь, контакт, но он назначал нам официальные разные сроки приема и так и не принял, за исключением одного раза, когда наша делегация явилась к нему по специальному поводу — аресту прапорщика Гольмана™. Не принял он и представителя Bp. правительства губернского комиссара Певзнера, добивавшегося этого приема. Странным нам казалось и то, что он был задержан сначала генералом Корниловым, а затем как-то неожиданно отпущен и выехал.
I В тексте нарушен порядок слов. Первоначально было: «ком[итета] губернского». Над ними проставлены цифры: над словом «ком[итета]» — цифра 2, над словом «губернского» — цифра 1.
II Далее зачеркнуто: «31 августа». т Так в тексте.
17 В документе фамилия указана ошибочно: «Гольдман».
РАЗДЕЛ 1
123
В течение последних дней здесь корниловцами производились аресты, главным образом по поводу высказывавшегося теми или иными лицами несочувствия генералу Корнилову. С наибольшей демонстративностью в эти дни вели себя здесь корниловцы-офицеры, в особенности на вокзале при обысках пассажиров, которых спрашивали, приставляя револьвер к груди: «За кого: за Корнилова или Керенского?»
Зачеркнуто: «31 августа».
Показания прочитаны 2 сентября. М. ЗАСОРИН
Фельдфебель 92-го пех[отного] Печорского полка Никита Иванович Минин, 25 лет, православный, не судился, показал:
Я состою членом Исполнительного] временного] ком[итета] Всероссийского] военного союза, а со вчерашнего дня, как и Засорин, выбран во Временное революционное бюро охраны революции.
Я сейчас могу вам сказать только, что активное участие в событиях последних дней принимали полковник Сахаров и капитан Брагин.
Брагин явился 29 августа в типографию Бюро печати и под угрозой смерти заставил 7 человек из 22 печатать первое воззвание и телеграмму генерала Корнилова. Первые партии этих воззваний были напечатаны в типографии Ставки. При требовании капитана Брагина присутствовал чиновник военного времени Николаев (член Временного] ком[итета] Военного союза) и ефр[ейтор] 1-го За-амурского полка Лемишевский (член того же Союза). В ночь с 30-го на 31-е кап. Брагин вновь явился в Петроградское бюро печати, разбудил спящих, сказал им, что войска ген. Корнилова заняли Петроград, Bp. пр[авительст]во арестовано, а Керенский куда-то забежал, и требовал вновь печатать какие-то воззвания. Вы говорили, что ген. Корнилов не отказывается ни от каких своих требований, генерала Алексеева сюда не пустит, а арестует. Рабочие решили начать печатать в 8 час. утра. Когда наутро явился кап. Брагин, то он не только не настаивал на печатании, но и потребовал разобрать набор первых воззваний. Однако этот набор разобран не был.
О том, что Брагин под угрозой смерти заставил работать печатников, он сам подал рапорт дежурному генералу. Рапорт этот должен быть или у дежурного генерала, или у ефр[ейтора] Рутера. 30-го числа тот же капитан Брагин явился в типографию и предложил всем 22 рабочим по 100 рублей за работу. Рабочие отказались.
30-го числа в той же типографии должны были печататься воззвания Офицерского союза по распоряжению полковника Сахарова. Содержание этого воззвания я вам достану. В воззвании, обращенном к войскам, предлагалось поддержать ген. Корнилова. Было ли напечатано это воззвание, не знаю. Этот полковник Сахаров являлся членом Исполнительного комитета Георгиевского союза и нашего Военного союза, но у нас он никакого участия почти не принимает.
Первые слухи о назревающих событиях в Ставке и в Могилеве появились 28 августа. Говорили, что Петроград в руках большевиков, что Bp. правительство1, что туда послали для подавления большевиков войска под командой генерала Крымова. Наш Исполнительный комитет собрался по этому поводу, чтобы обменяться мнениями, и на этом собрании офицеры наши предлагали вынести резолюцию о поддержке ген. Корнилова. Собрание, однако, вынесло
Далее неразборчивы два слова.
124
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
резолюцию о сохранении спокойствия. Мы отчасти верили слухам, а отчасти нет. Последние главным образом потому, что по настроению в Ставке мы просто чувствовали, что происходит что-то неладное. В тот же день вечером солдаты нашего комитета снова собрались и вынесли другую резолюцию, выражавшую полную поддержку и доверие Bp. пр[авительству] и называющую ген. Корнилова изменником. Эту резолюцию мы до сведения Ставки не довели, а отправили тайным образом с ефр[ейтором] Рутером в Петроград.
Офицеры наши говорили, что план Корнилова — сформирование диктатуры с участием Керенского и Савинкова. Мы не могли принять эту комбинацию, так как считали, что это переходный этап к диктатуре единоличной. Кроме того, мы думали, что главная роль в этом деле принадлежит не ген. Корнилову, а окружающим его — ген. Лукомскому и главным деятелям Исполнительного комитета Союза офицеров.
В Союзе офицеров я считаю главнейшими деятелями полковника Пронина, подполковника Новосильцева, капитана Роженко, капитана Кравченко и прапорщика] Иванова. Генералу Лукомскому приписывали главную роль ввиду его благосклонного отношения к идее формирования отдельных частей из Георгиевских кавалеров, которых предполагалось подчинить особым начальствующим лицам и при помощи этих частей очистить тыл. Это нам казалось подозрительным.
Я специально занимался вопросом о том, какие части поддерживают ген. Корнилова, где они расположены и как они предполагают защищаться. За последнее время прибыли следующие части: Корниловский ударный батальон — около 3000 чел. при 30 пулеметах, два Польских легиона — всего около 2500 чел. без пулеметов. С самого начала прибытия этих легионов из разговоров с ними я выяснил, что они ни на одну сторону не перейдут, а лишь будут поддерживать порядок в городе от грабежей и насилий. Еще явился какой-то небольшой отряд не то дагестанцев, не то ингушей. Они стали за городом в лесу и охраняли подходы к городу. Число их мне установить не удалось, но их было немного. Вчера с ударниками прибыло 8 орудий, их куда-то двинули по направлению к Орше, но позиций они не занимали, а просто стояли бивуаком.
Никаких броневых автомобилей здесь нет и не было, а по слухам должны были прийти 17 таких автомобилей французских и английских «для морального воздействия».
Никаких особых фортификационных работ не производилось, а ударники нашли участок старых окопов1 сверху и притом в таком месте, что я не придал этому абсолютно никакого значения и считал это просто маневрами.
28 августа сюда прилетели откуда-то два аэроплана и 29-го кружились особо над Могилевом. 30-го и 31-го они были здесь же, но уже не летали.
Я слышал, что здесь есть комиссар Филоненко, какой-то Завойко, но какую они играли политическую роль, не знаю.
Постоянный гарнизон составляет один Георгиевский батальон, который определенно на стороне Bp. пр[авительст]ва.
Показание прочитано и мною прослушано.
Никита МИНИН. 2 сентября Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 19-22 об. Подлинник. Рукопись.
Далее слово неразборчиво.
РАЗДЕЛ I
125
№25
Показание прапорщика Могилевской караульной команды А.В. Иванова
4 сентября 1917 г.
Протокол
4 сентября 1917 года Чрезвычайная комиссия для расследования действий генерала Корнилова и его участников производила допрос нижепоименованного, и он собственноручно изложил следующее:
Александр Владимирович Иванов, член Главного комитета Союза офицеров армии и флота, прапорщик Могилевской караульной команды, по профессии в мирное время — присяжный поверенный округа Московской Судебной палаты, 37 лет, женат, под судом не был, по 2 раза отбывал тюремное заключение в административном порядке по политическим делам.
На предложенные мне Чрезвычайной комиссией вопросы представляю следующие объяснения.
Я участвую в Союзе офицеров армии и флота с первого дня его, а ранее принимал участие в созыве съезда офицеров, на каковом было положено основание Союза. В то время я1, как член Временного комитета по созыву съезда, участвовал во всей подготовительной работе. В основу Союза была положена единственная мысль — воссоздать боеспособность армии и на этой почве объединить офицеров. Вопрос о политической платформе Союза поднимался, но был разрешен в смысле полнейшей беспартийности Союза. Я, насколько помню, был первый, указавший, что объединение офицеров на одной политической программе невозможно ввиду крайнего разнообразия изначального состава офицерства. Привлекать офицеров к какой-нибудь средней линии политического поведения было не только нецелесообразно, но и вредно, так как оттолкнуло бы от этой линии крайние течения офицерства и поселило бы рознь в офицерской среде. С другой стороны, было ясно, что объединение офицерства на какой-нибудь умеренной политической платформе еще более удалило бы их от солдат, идущих в своей массе за лозунгами социалистических партий. Объединять же офицеров на почве социализма было совершенно невозможно именно в силу разнообразия социального состава офицерства. Эти мои соображения, в общем, были разделены членами Временного комитета, а затем и съездом офицеров, состоявшимся в Ставке в мае месяце. Офицерство объединилось в Союз исключительно на почве признания необходимости восстановить и оздоровить армию. На этой же почве постоянно стоял и Главный комитет Союза офицеров, не допуская никаких политических выступлений. В этом отношении характерно, между прочим, что, когда Главному комитету стало известно о приглашении одного из подразделений Союза голосовать за кадетский список по выборам в Городскую Думу, то Главный комитет единогласно постановил разъяснить подразделению недопустимость подобного выступления, хотя симпатии многих членов Комитета были на стороне этого списка.
В частности, относительно самого себя могу сказать, что для меня, разделяющего программу социально-демократической партии, работавшего в одной студенческой организации с И. Церетели, отбывавшего дважды наказание в тюрьме по политическим делам, впоследствии — вплоть до войны бывшего председателем рабочего клуба и подвергавшегося в связи с этой деятельностью неоднократным обыскам жандармской полиции, — для меня было бы совершенно не-
Далее зачеркнуто: «был».
126
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
возможно принимать участие в Офицерском союзе, если бы последний был организацией политической, соответствовавшей политическим воззрениям главной массы офицерства. Тем менее еще я мог принимать участие в организации контрреволюционной. Обвинения Союза в контрреволюционности, сыпавшиеся на Главный комитет, как из рога изобилия, со стороны всей социалистической прессы, в том числе и социал-демократической, были для меня оскорбительными, но разубедить кого-либо в этом отношении было чрезвычайно трудно и даже невозможно ввиду полного искажения общественной перспективы в умах современных руководителей партий. Простая истина — что армия должна быть восстановлена в своей боеспособности путем ограничения известными пределами самоопределения военнослужащих, путем строгой регламентации комитетской деятельности, восстановления1 авторитета начальников и т.п. — принималась как поход против завоеваний революции и как стремление к возврату к дореволюционному режиму. Этим и объясняется, что все постановления Главного комитета, направленные на достижение в армейской жизни реформ, безусловно необходимых, встречали ожесточенные нападки на страницах социалистической прессы. Несколько особое место в деятельности Главного комитета занимает воззвание, принятое им в связи с выступлением генерала Корнилова. Последние недели Главный комитет, как и все организации и лица, озабоченные современным состоянием армии, с ожиданием и надеждою наблюдал по газетным сообщениям за движением вопроса о реорганизации армейской жизни. Комитету были в общих чертах известны взгляды генерала Корнилова на этот вопрос, было также известно, конечно, по слухам, что правительство проявит некоторую склонность ввести в большей или меньшей мере требуемые реформы. В то же время приказ об устранении Корнилова явился для Комитета полной неожиданностью и отчасти крушением надежд на восстановление армии, каковое мыслилось в связи с именем генерала Корнилова. В этот день события следовали с большой быстротой и усложнялись еще многочисленными и самыми разнообразными слухами, проверить которые Комитет не имел возможности. Многое, что сообщалось в Комитет как сведения из Ставки, претендовавшие на полную достоверность, оказывалось впоследствии совершенно неверным. С другой стороны, Комитету осталось неизвестным много такого, что было необходимо для правильной ориентации. Вполне, однако, несомненным оставалось для Главного комитета то, что генерал Корнилов — лицо, по общему признанию способное восстановить мощь армии, устранено Временным правительством и что другие кандидаты на пост Верховного главнокомандующего, генералы Лукомский и Клембовский, отказались занять предложенное им место. Для Главного комитета стало ясно, что такое положение равносильно анархии и что оно ни на минуту не допустимо в армии в военное время. Поэтому Комитет, кстати сказать, к тому моменту довольно немногочисленный, без всяких колебаний решил поддержать выступление генерала Корнилова. Для колебаний, собственно говоря, не было и времени, потому что все свершалось настолько быстро и реакция Комитета на события требовалась, силою вещей, совершенно незамедлительно. Главный комитет, как центральный орган всего офицерства, должен был сразу занять определенную позицию в отношении выступления первого офицера Русской армии генерала Корнилова. Быть может, если бы обстоятельства позволили, выступление генерала Корнилова было бы обсуждено Комитетом более разносторонне и для полного его понимания Комитет постарался бы собрать исчерпывающие материалы, отвер-
Далее зачеркнуто: «компете».
РАЗДЕЛ I
127
гнув все искажающие истину слухи. При данных же условиях Комитет видел только одно: армия остается без Верховного главнокомандующего, и наступает безвластие. Правительство, устранив Корнилова, тем самым засвидетельствовало свой отказ от необходимых для армии реформ. И Главный комитет тогда же без особых возражений принял предложенный текст воззвания, внеся в него лишь ничтожные редакционные поправки. Никакого голосования при этом произведено не было, постановление, если не ошибаюсь, не было даже занесено в журнал, так как при общей взволнованности по поводу неожиданных событий заседание не носило правильного характера и журнал не велся. Самое заседание было проведено, так сказать, явочным порядком, так как собрались лишь наличные в тот момент члены Комитета и никто не принимал мер об оповещении остальных. Поэтому в заседании не участвовал, например, полковник Сазонов, хотя и находился в Ставке. Указанное воззвание было единственным актом Главного комитета как такового в этом деле. В дальнейшем Главный комитет встретил совершенно спокойно назначение Верховным главнокомандующим А.Ф. Керенского, приветствовал сохранение за Корниловым оперативных распоряжений до сдачи должности, в чем видел подтверждение своего мнения о недопустимости безвластия, и, наконец, принял участие в официальной встрече нового начальника Штаба Верх[овного] главнокомандующего] генерала Алексеева.
Зачеркнутое на 2 стр. «компете» не читать.
Прапорщик Александр Владимирович ИВАНОВ Член Комиссии КОЛОКОЛОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 90-92 об. Автограф.
№26
Протокол допроса коменданта Главной квартиры СП. Квашнина-Самарина
3 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 3-го дня член Чрезвычайной комиссии по делу о генерале Корнилове и других полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Комендант Главной квартиры полковник Сергей Николаевич Квашнин-Самарин, 37 лет, православный, не судился, по делу показываю:
Регистратура приезжающих и отъезжающих офицеров ведется по соответствующим книгам, и дело это отвозится в место визита. Фактически офицеры не все являются, но, во всяком случае, большинство явилось. Обязанность явок была подтверждена приказом недели 3 тому назад. Приказ этот я вам разыщу и доставлю, завтра же доставлю и книги. Усиленного приезда в Ставку офицеров во второй половине августа мною не наблюдалось. К этому времени должны были приехать 150 человек офицеров для демонстрирования им подполковником (фамилии сейчас не помню) метания бомб и приспособления для стрельбы из ружья ночью. Демонстрирование это не состоялось, а вместо этого генерал Величко демонстрировал ползучую мину. Некоторые вызванные для этой цели бомбометчики и до сих [пор] имеются в Ставке. Кроме бомбометчиков в середине и второй половине августа здесь одновременно были и другие менее многочисленные комиссии. Съезд был очень большой, но большинство из них разъехалось до 20 августа.
128
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Генерал Крымов был здесь перед Московским совещанием, на это совещание выезжал в одном поезде с генералом Корниловым, был здесь затем и после Совещания. Жил он здесь, кажется, на станции в вагоне.
3/IX. Показание мне прочитано. Сергей КВАШ[НИН]-САМАРИН
Полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 49, 49 об. Подлинник. Рукопись. №27
Протокол допроса судебным следователем Петроградского окружного суда Шулъцем министра-председателя Временного правительства А. Ф. Керенского35
27 августа 1917 г.
Протокол допроса
1917 года августа 27 дня судебный следователь Петроградского окружного суда, 16 участка гор. Петрограда, в помещении Зимнего дворца допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля с соблюдением 443 ст. Уст[ава] уголовного] судопроизводства]^, и он показал:
Я, Александр Федорович Керенский, 36 лет, православный, министр-председатель Временного правительства.
Числа 23 или 24 августа ко мне явился член Государственной Думы бывший обер-прокурор Святейшего Синода во Временном правительстве Владимир Николаевич Львов и с глазу на глаз сообщил мне, что он уполномочен спросить меня, буду ли я вести переговоры о реконструкции Временного правительства, причем несколько раз упирал на то, что он должен, но кому именно, он не указывал, привезти тот или иной определенный ответ от меня и ссылался на то, что он сейчас же должен уехать. Не имея определенного указания, от кого исходят эти уполномочия В.Н. Львова, я не счел для себя возможным отказаться от дальнейших переговоров со Львовым, ожидая от него в дальнейшем более точного разъяснения, в чем дело. Вчера, 26 сего августа, в начале восьмого часа вечера, В.Н. Львов, прибывший ко мне вторично, как он мне говорил, прямо из гор. Могилева из Ставки Верховного главнокомандующего, в разговоре со мной, тоже с глазу на глаз, передав мне следующие ультимативные требования от имени Верховного главнокомандующего генерала Корнилова: 1) объявить гор. Петроград на военном положении; 2) передать всю власть военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего и 3) отставка всех нынешних министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерствами товарищам министров впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим. При этом В.Н. Львов, передав мне требование генерала Корнилова о том, что я эти условия генерала Корнилова должен [был] передать Временному правительству во вчерашнем же заседании, и этой же ночью на сегодня с управляющим Военным министерством Савинковым выехать в Ставку. Считая заявления, сделанные мне В.Н. Львовым, прямо невероятными, я ответил ему, что я не считаю для себя возможным передавать такое требование генерала Корнилова Временному правительству голословно. На это В.Н. Львов выразил готовность переданные им мне пункты требований генерала Корнилова изложить письменно и записал их собственноручно на кус-
РАЗДЕЛ I
129
ке бумаги, который я и передаю вам к делу1. Приняв это письменное заявление от В.Н. Львова, я все-таки не мог побороть в себе сомнений и уже сам предложил В.Н. Львову вызвать генерала Корнилова к прямому проводу и совместно с ним, Львовым, переговорить с генералом Корниловым с тем, чтобы получить возможное при переговорах в присутствии третьего лица постороннего (телеграфиста) подтверждение полномочий Львова, и на это мое предложение В.Н. Львов согласился. Тогда я сделал распоряжение о вызове к восьми с половиной часам вечера генерала Корнилова к прямому проводу в доме Военного министерства. Но В.Н. Львов опоздал к разговору моему с генералом Корниловым по прямому проводу, почему я вел разговор с генералом Корниловым один, но от имени обоих нас — меня и В.Н. Львова. Ленту телеграфную моего разговора с генералом Корниловым я представляю при сем к делу". Когда после окончания моего разговора с генералом Корниловым я спускался в свой кабинет в Военном министерстве, туда вошел опоздавший В.Н. Львов и в присутствии Василия Васильевича Вырубова сказал мне: «Я опоздал, ну что, я говорил правду и действительно Ваш друг?!» Я со своей стороны предложил В.Н. Львову заехать ко мне в Зимний дворец. Здесь я прочитал В.Н. Львову ленту моего разговора с генералом Корниловым, причем по отдельным местам этой ленты между нами происходил разговор, разъяснивший сущность переговоров моих с генералом Корниловым. Это чтение ленты и беседу мою с В.Н. Львовым слышал находившийся тоже в кабинете С. А. Балавинский. В своей беседе со мной как до разговора моего по прямому проводу с генералом Корниловым, так и после этого разговора В.Н. Львов передавал мне предложение генерала Корнилова в имеющем быть образованном вновь кабинете министров занять мне пост министра юстиции и Савинкову — пост военного министра. Объяснили этот переворот и вызов меня в Ставку ожидаемыми беспорядками в связи с агитациями большевиков, при каковых беспорядках войска не окажут нужной поддержки Временному правительству. Наконец, В.Н.Львов говорил все время, что он действует, спасая мою жизнь, и что генерал Корнилов говорил ему, что он, Корнилов, не может ручаться за мою жизнь на пространстве всего государства, почему и настаивает на приезде моем в г. Могилев. По окончании моего разговора с В.Н. Львовым мною было отдано распоряжение о задержании и аресте его, Львова. Первый, кому я показал написанные В.Н. Львовым требования генерала Корнилова, был вошедший ко мне в кабинет, по уходе Львова, В.В. Вырубов, который видел меня взволнованным и которому я передал сущность моего разговора с В.Н. Львовым. Подтверждаю, что, когда я сказал В.Н. Львову, что в Ставку я не поеду, он очень обрадовался, говоря, что это для меня лучше, так как он не уверен, что меня, Керенского, ожидает в Ставке. Более пока ничего добавить не имею.
Показание прочитано. Александр КЕРЕНСКИЙ
Судебный следователь ШУЛЬЦ Товарищ прокурора Судебной палаты ПОВОЛОЦКИЙ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 29. Л. 2-3 об. Подлинник. Рукопись; Д. 2. Л. 1, 1а. Копия. Машинопись; Д. 3. Л. 1-5. Копия. Машинопись. Д. 4. Л. 1а-3. Заверенная копия. Машинопись. Опубл.: Революционное движение в России... С. 441, 442.
I Записку В.Н. Львова с изложением требований генерала Л.Г. Корнилова от 26 августа 1917г. см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д.47. Л.9. См. также комментарий № 13—т.2.
II Запись разговора по прямому проводу А.Ф. Керенского с Л.Г. Корниловым 26 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 40-41. Опубл.: Революционное движение в России... С. 443.
130
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
№28
Стенограмма допроса министра-председателя А.Ф. Керенского*1
8 октября11917 г.
Присутствуют: председатель Чрезвычайной комиссии И. С. Шабловский; члены Комиссии: полковник P.P. Раупах, полковник Н.П. Украинцев, В.Н. Крохмалъ, М.И. Голъдман-Либер, Н.А. Колоколов.
Председатель. Цосподин] министр, нам бы хотелось иметь компетентную проверку тех ссылок, которые были даны как генералом, так и Савинковым и Филоненко. Эти вопросы отмечены Комиссией и соответствуют вполне тому, что изложено в показании этих лиц.
Керенский. Вы по вопросам, может быть?
Председатель. Если разрешите. Первый вопрос: при каких условиях Корнилов из командующего 8-ой армией стал главнокомандующим Юго-Западного фронта и какую роль при этом играли Савинков и Филоненко?
Керенский. Тогда никакой они не играли роли, по-моему, насколько я помню. Это было после неудачи у Гутора. Я лично настаивал перед Брусиловым о том, что необходимо назначить решительного человека, уже с некоторым именем, которое он составил после своей операции на Галиче. Они говорят? Что же, они указывают что-нибудь в связи с этим?
Председатель. Этот вопрос вытекал таким образом из показаний. Нам хотелось выяснить, собственно, когда Филоненко начал выдвигаться с Савинковым? Не было ли это по донесению Филоненко? Тем более он постоянно вмешивался в оперативные задачи.
Керенский. Видите, получена была телеграмма. Тогда, значит, Корнилов командовал 8-ой армией, и у него Филоненко был комиссаром. Нужно сказать, что ведь Корнилов вообще обладает свойством зарываться, и обыкновенно все его блестяще начавшиеся операции, как и раньше было указано, кончались крахом по его зарыву. И здесь, когда уже по обстановке видно было, что дальше нельзя двигаться, по общестратегической обстановке .Юго-Западного11 фронта, Корнилов продолжал движение вперед и никакие телеграммы ни командующего Юго-Зап[адным] фронтом, ни Верховного главнокомандующего, которые посылались и от него лично, и разговоры со мною никакого впечатления не производили. Наоборот, он посылал разные телеграммы сюда с предложением перегруппировки, передвижения войск. И эти телеграммы, эти требования поддерживал от себя Филоненко. Вот тогда впервые мы111 говорили, Брусилов и я, что вмешательство комиссара в оперативные распоряжения совершенно недопустимо. Но при назначении на Юго-Западный фронт Корнилова случилось именно так, п[отому] ч[то] Гутор растерялся. Это был единственный человек, и, как нам казалось тогда, опасная сторона Корнилова, а именно зарывчатость в случае успеха при начавшемся уже отступлении, не представляла опасений. Тот момент, когда могла проявиться опасная сторона, был так далек, что в данном случае можно ждать только положительной стороны, т.е. решимости, умения известным образом сорганизовать, проявить, во всяком случае, независимость решения, <но что это, мол, ни к чему не приведет. Но Вы понимаете?
1 Датируется по опубликованным показаниям: Керенский А.Ф. Дело Корнилова. М.: Задруга, 1918.
п Часть слова, выделенная курсивом, вписана над строкой. 111 Далее зачеркнуто: «тогда».
РАЗДЕЛ I
131
Председатель. Да.
Керенский.>1 И вот поэтому тогда он был назначен на Юго-Западный фронт. Совершенно никого не было, кроме него. И лично мне казалось это соображение исчерпывающим.
<Председатель. Затем следующим вопросом хронологически поставлен — совещание Корнилова.
Керенский.У И вот тогда, я помню, Брусилов... нужно сказать, как и все командующие до него, и Алексеев, и все, отнесся к назначению Корнилова очень отрицательно, и мне пришлось почти, так сказать, прямо оказать всевозможное давление, какое я мог сделать, чтобы он не сомневался. И вот именно этим я мотивировал.
Председатель. Затем, совещание 16 июля в Ставке38. Какие были высказаны на этом совещании взгляды, и не послужило ли это совещание о постановке некоторых реформ в армии причиной для намечающейся затем замены Брусилова Корниловым?
Керенский. Совещание 16 июля, несомненно, известную роль сыграло в назначении Корнилова. Это как будет, не для печати? Председатель. Для нас.
Керенский. Нужно сказать, что совещание 16 июля произвело на меня и на всех, кто присутствовал тогда со мною вместе, удручающее впечатление, совершенно удручающее. Я созвал тогда это совещание по собственной инициативе и, так сказать, пригласил всех авторитетов, которые могли быть, т.е., значит, пригласил... Вы знаете состав, не надо повторять?
Председатель. Нет.
Керенский. Но особенно там вот эти Алексеев и Рузский... И как раз Корнилова не было. И ему была послана такая телеграмма, по которой видно было, что его и не хотели приглашать. Там было сказано так, что ввиду трудной обстановки Юго-Западного фронта вы, конечно, не можете приехать. Я не могу точно воспроизвести фразы, но смысл такой: вы приехать не можете. И среди совершенно удручающего мнения, которое было высказано всеми присутствующими, некоторым просветом была телеграмма, сообщенная Корниловым. Т.е. там было столько тяжелого, сколько и в плюс других генералов, но плюс было некоторое такое еще более объективное отношение к массам и к командному составу. Нужно сказать, что все эти генералы, в особенности Алексеев, Рузский и Деникин, они проявили отсутствие всякого такого стратегического и политического горизонта, и все несчастие, по их мнению, сводилось исключительно к солдатской массе. Так, один из них говорил, например, что главная реформа, которая нужна, чтобы не бежали, это немедленно восстановить отдание чести. Такого рода, одним словом, суждения высказывались. И на этом фоне мнение ген. Корнилова, что переживаемые несчастия заключаются не только в деморализации солдатской массы, но и в коренных недостатках командования, которые были всегда, и что поэтому в настоящее время необходимо одновременно с мерами репрессий и самые решительные меры к оздоровлению, омоложению и т.д. офицерского командного состава. Оно как будто показывало, что человек немножко шире смотрит на это. Но по стилю, когда потом я многие телеграммы получал, для меня стало ясно, т.е. я почти убежден, что не им составлялась эта телеграмма, п[отому] ч[то], наоборот, когда он был назначен Верховным главнокомандующим, все его назначения исходили от обратного принципа. Он немедленно стал восстановлять" наиболее таких людей старых
I Здесь и далее в документе текст, заключенный в угловые скобки, зачеркнут.
II Так в тексте.
132
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
традиций. Хотя бы вот период разгрома Юго-Западного фронта, который сейчас же начался. Перевел туда Деникина, Маркова. Там началось генеральное изничтожение всего командного состава. Я не могу всего сказать, но так, например, отставка Вероновского и целый ряд других. Мне пришлось выдержать большую борьбу с ним. Так, он выдвигал во что бы то ни стало на командный пост Лечицкого, который совершенно в новых условиях не мог быть. Так что практика его была потом противоположного содержания. Так что мне кажется, что, вероятно, или Савинковым или Филоненко, я не могу утверждать, я не был при этом, но думаю, что ими была составлена телеграмма.
Председатель. Вот здесь, между прочим, по поводу этого совещания. Деникин участвовал?
Керенский. Да.
Председатель. Он ссылается лично на то, что его взгляды на необходимые в ближайшее время реформы в армии вызвали Ваше одобрение.
Керенский. Нет, Деникин хороший, мужественный человек. Нужно сказать, что когда я приехал на это совещание, то т.к. это было не в момент успехов, а в момент поражения, то я сразу увидал, что все, что накопилось, что скрылось в этих генералах против меня и против нового строя, оно сейчас готово выплескаться. И Алексеев, и Брусилов, и Рузский в особенности, они, как более искушенные в разных таких вещах, они очень сдерживались и так кипели только. А Деникин, он как ведет себя? Как прямой, простой солдат он выступил с речью, речью по содержанию такою, что ни при каком правительстве в глаза правительству они бы не решились сказать. Если бы при старом режиме, едва ли кто стал бы слушать. Тут были личные нападки на меня, одним словом, самое такое... И вот, чтобы подчеркнуть, что я совершенно иначе отношусь и ценю его мнение, когда он окончил и чтобы не было такого рода скандала, все генералы не знали, куда деваться, я встал, протянул ему руку и сказал: «Благодарю Вас, генерал, за то, что вы имеете смелость высказывать откровенно свое суждение». Это была моя оценка в отношении его лично, а не в отношении того, что я одобрил, что изложил он. А затем, когда я говорил, я возражал против такой точки зрения и защищал. Но Деникин наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую разделяли все: немедленное уничтожение организаций, уничтожение всех прав декларации39. Одним словом, восстановление немедленно старого порядка в армии, что даже остальные здесь присутствующие признавали, что в такой мере сделать невозможно.
Председатель. Не это ли совещание послужило основанием для замены Брусилова Корниловым?
Керенский. Т.е. в известной мере. У нас вообще выбор был чрезвычайно маленький, и когда ген. Брусилов, по-моему, оставаться не мог, п[отому] ч[то] он совершенно растерялся и не знал, что же дальше ему делать, т.к. он, видимо, совершенно потерял возможность дальше вести тот курс, который он вел с ориентацией на массу больше, чем на командный состав. И положение было такое, что события могли идти дальше с катастрофической быстротой, раз бы не было твердой руки, уже по всему фронту, п[отому] ч[то] предполагалось, что удар немецкий мог развиваться дальше. С другой стороны, я должен был считаться с тем, что назначение человека, предположим, с программой Деникина не сделало бы такого сразу генерального взрыва во всей массе, то по этим соображениям и пришлось остановиться...
Председатель. И не было там какого-нибудь намека, может быть, политического соображения какого-нибудь в смысле, так сказать, реакционности Брусилова или его склонности даже к контрреволюционным стремлениям в то вре-
РАЗДЕЛ I
133
мя, или таких данных не было, и только оставалась растерянность, неуверенность в возможности отстаивать фронт при создавшихся условиях?
Керенский. Я и раньше замечал после разгрома наступления, и раньше, когда мне пришлось участвовать в наступлении, я раньше замечал, что, собственно говоря, Ставка не имеет плана, что все это не твердо в целом ряде, но так больше идут по событиям, а событиями не руководят. Это и раньше было. Даже я помню в момент, когда у нас выяснилось, что не тот темп развития наступления, кот[орый] я имел из разговора с Брусиловым, я видел, что он ужасно не ориентировался и терялся в обстановке, и никаких данных к тому, чтобы я сказал, что Брусилов контрреволюционер, не было. Я только считал, что при этом отсутствии ориентировки и тех качеств, о которых я говорил, и при этом его состоянии неопределенности, что он не в состоянии будет дальше идти, своей линии не имел. На этом совещании он не противопоставил ничего этим разговаривающим генералам. Т[ак] ч[то] положение такое получилось, что если бы мы остались с Брусиловым, мы бы шли с полной неизвестностью. Мы не могли бы сказать, что завтра пойдем по этой линии или по другому пути, что сделается с армией, не пойдем ли по всем направлениям.
Председатель. Не велся разговор в вагоне с Савинковым и Филоненко по поводу совещания, чем и вызван наш вопрос, не было ли в вагоне по этому поводу у Вас разговора с Савинковым и Филоненко?
Керенский. Я не знаю, какой разговор? Конечно, разговоры были разные.
Председатель. О намечавшейся замене Брусилова Корниловым.
Керенский. Должен сказать, что Савинкова от Филоненко нужно различать. Савинков приехал, насколько я помню, на это совещание со мною. Он был тогда сотрудник... Ах нет, он приехал с Юго-Западного фронта. Он был тогда еще комиссаром. И с самого начала я даже не знал, что Филоненко здесь. Вообще, я Савинкова знал с Юго-Западного фронта, с ним разговаривал. Филоненко очень мало мне известная личность. Я его впервые здесь увидал. И вот после собеседования 16 июля вообще разговор был. Я не помню, присутствовал ли Филоненко. Я думаю, что Филоненко в такой степени разговаривать, как Савинков, не мог тогда.
Председатель. И, может быть, по поводу некоторых перемен в правительстве велась беседа в связи с этим совещанием? Какой тогда намечался состав правительства или некоторые изменения в составе правительства?
Керенский. Не помню совершенно тогда, что было. Это было 16 июля. Тогда я уже был председателем, значит. Я не помню, кончился ли тогда этот кризис или не кончился40. Как будто это было то время, когда не был пополнен состав целиком. Не могу сказать, не помню. Может быть, если не был пополнен состав, тогда кризис длился очень долго, кажется, чуть ли не месяц. Когда кончилось тем, что я выходил в отставку. И тогда только заставил общественные круги, в конце концов, сговориться.
Чл. Чр.1 комиссии Крохмаль. Когда было ночное совещание Центрального совета во дворце?
Керенский. Это было позже. Это в самом начале августа.
Чл. Чр. комиссии Крохмаль. Это числа 27-го — 28-го в Малахитовом зале это было совещание41.
Керенский. Вообще, я должен сказать, что если ссылаются на какой-нибудь разговор, то, должен сказать, вообще разговоры, которые идут вокруг меня, они свободно идут. Я никогда не препятствовал никому, не только комиссару
1 Чл. Чр. — член Чрезвычайной комиссии.
134
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
армии, но даже если подпоручик батальона высказывает свое мнение, советуется и т.д. Но это редко имеет какое-нибудь значение, влияние на последующие события.
Председатель. Каково было отношение Ваше, г. министр, и Временного правительства к начинаниям Корнилова по укреплению дисциплины в армии и восстановлению порядка как на фронте, так и в тылу? К его программе, требованиям и т.д., которые он предъявлял с момента его назначения Верховным главнокомандующим?
Керенский. Видите, тут надо взять две сущности — его пожелания и формы, в которые он хотел их проводить. Существо в известной мере уже проектировалось нам до этого из его мероприятий и должно было проводиться, как, например, урегулирование взаимоотношений между комитетами и начальством, между комиссарами и начальством, урегулирование дисциплинарных отношений в армии, между прочим, по восстановлению или укреплению соответствующего положения офицерского состава. Все это, собственно говоря, идеи, которые у нас уже разрабатывались. Прибавилось то, что требование, которое предъявлялось Корниловым1. Это было очень подчеркнуто, и особенно выдвигалась репрессивная сторона в виде смертной казни, революционных судов в тылу и т.д. И вот здесь по существу часть Временного правительства высказывалась за то, чтобы принять целиком требования Корнилова. Я же и другая часть, мы находили, что корниловские требования могут быть только материалом, как и всякие предложения других начальников, хотя бы и очень высоких частей, но подлежащие свободному обсуждению Временного правительства, и что мы не можем изменять нашей принципиальной линии. Т.е. вводить постепенно и только то, что приемлемо без всяких излишних потрясений. Это по существу. Что касается формы, то тут решительно мы должны были, я лично и все другие, должны были самым категоричным образом против этой формы протестовать и с нею, так сказать, бороться во имя охранения престижа и права верховной власти Временного правительства, вообще правительственной власти. Ведь первый ультиматум, который был предъявлен ген. Корниловым, когда он только что был назначен Верховным главнокомандующим и когда он выезжал из Бендер, был прислан ультиматум11. Я ему послал телеграмму, где поздравлял его с назначением, говорил, что надеюсь, что с его командованием... Одним словом, как всегда. По существу мне казалось, что человек без всякой задней мысли действительно будет действовать. В ответ на это я получил сразу с места в карьер первый ультиматум. Надо сказать, что вы знаете эту историю насчет Чере-мисова42. И тогда во Временном правительстве я говорю, что нужно немедленно уволить Корнилова, что мы, собственно говоря, должны, раз мы хотим восстановить дисциплину в армии, мы должны показать пример на верховном командовании. Этот номер не прошел, а он понял как ясное доказательство бессилия Временного правительства, и поэтому с тех пор еженедельно я получал какой-нибудь ультиматум43. Должен сказать, с этими ультиматумами, манерою управления, я борьбу вел самую решительную, боролся с первого дня до последнего.
Председатель. Всегда он направлял эти требования о реформе в армии и в тылу Вам, или они шли через Савинкова, и всегда ли Вы были ознакомлены с ними?
Керенский. Нет, я должен сказать, что самым в этом отношении моментом был момент почти срыва Московского совещания накануне его открытия, когда помимо моего ведома был вызван Корнилов туда. Хотя он отказывался ехать
Так в тексте. Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
135
туда, п[отому] ч[то] было тяжелое положение под Ригой, но все-таки настаивало Военное министерство, видимо, Филоненко и Савинков. И когда я узнал, я послал ему в пути телеграмму, смысл которой был приблизительно такой: мы Вас не вызывали, не настаивали и даже не берем никакой ответственности за ваш приезд в смысле стратегической обстановки. И затем была предложена, так сказать, записка, якобы выработанная по соглашении1 между военным министром и Верховным главнокомандующим. Но я ее не видел до этого момента, когда она была показана мне Верховным главнокомандующим. И Верховный главнокомандующий тоже ее не видел и думал, что я ее знаю. Вот он сидел на этом маленьком стуле, а я на том кресле сидел. И как будто мне удалось доказать, что вообще как бы ни относиться по существу, по самой форме невозможно, не могло быть такого положения, чтобы от моего имени шел документ, по существу мне не известный. Он с этим согласился. Взял эту записку, уехал. Но вечером приехал совершенно в измененном настроении, сказал, что он вполне присоединяется, и я доклад подписал.
Председатель. Т[ак] ч[то] эта записка не от него исходила, а, вероятно, писал ее Савинков?
Керенский. Составлена она, кажется, Филоненко, насколько я помню, это было не накануне. Накануне был ультиматум Корнилова. На Московское совещание приезд его был за день или за два. Он успел съездить еще в Ставку, а на второй день приехал в Москву.
Чл. Чр. комиссии Раупах. Это 10-го было?
Керенский. Да, 10-го. А 11-го утром явился Кокошкин с заявлением о том, что выйдет в отставку, если не будет сделано. С большим напряжением, но мне удалось эту историю ликвидировать. Тогда я предложил, уговорил Савинкова выйти в отставку. Вообще у меня мягкий характер. Когда все это ликвидировалось в Москве, то, казалось, было ясно, что борьба с Временным правительством невозможна на почве этой. Мне казалось, дальше не стоит это развивать, но это, конечно, может быть, и было неправильно.
Председатель...11
Шабловский. Были ли донесения вам Филоненко о заговоре в Ставке, и на чем основывались они, в частности по поводу Лукомского и Тихменева?
Керенский. Я читал в газетах, что какое-то большое значение придается тому, что якобы мне были донесения о заговоре чуть ли не под руководством Лукомского и я не обратил на это внимания... На самом деле обстоятельства были совершенно иные. Разговор был, но вот в какой обстановке? Когда Филоненко был назначен комиссаром при Верховном главнокомандующем, то дня через два после этого мне говорил Савинков, что Филоненко что-то раскрыл и что он настаивает на немедленном увольнении Лукомского. Я говорил: «Как это может быть, ведь он только что приехал?» Затем Филоненко приехал сюда и заявил мне, что «я не доверяю генералу Лукомскому и настаиваю на его немедленном увольнении». Я ответил на это, что не могу этого сделать, потому что уволить начальника Штаба Верховного главнокомандующего без оснований и без данных совершенно невозможно, что мое положение будет совершенно нелепое, скажут, что это произвол в совершенно недопустимой форме: сегодня уволил одного, завтра уволит другого. Генерал Лукомский до сих пор исполнял добросовестно свои обязанности, ни в чем не замечен, если вы представите данные, тогда разговор будет другой.
1 Так в тексте. п Так в тексте.
136
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.