Monday, August 19, 2013

3 Дело генерала Л.Г.Корнилова Том 2

ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
26 августа днем я был у министра-председателя. Выйдя оттуда, направился через площадь к Морской ул. У арки встретил Владимира Николаевича Львова. Он меня остановил и спросил, где Керенский. Я сказал, что сейчас Керенского нет и что будет он у себя часа через два. Тут Львов мне ответил, что ему видеть Керенского необходимо, и начал разговор, в котором указал, что Керенский не оправдал его, Львова, надежд на создание сильной власти, оказался «бабой», что раньше он содействовал проведению Керенского в председатели Совета Министров, а теперь полагает, что для спасения страны его необходимо заменить более сильным человеком. Я, считая Львова человеком ограниченным и слишком высокого мнения о себе, хотя и в высшей степени порядочным, нашел возможным ответить ему шуткой: «27 августа будет выступление большевиков, вот тогда Вы и выскажете Ваше заявление». Вернувшись домой около 6 1/г часов, я был вызван к министру-председателю. Придя в помещение министра, я узнал, что у него находится Львов. Ожидая в приемной, я видел, что А.Ф. Керенский вышел из кабинета, спросил бумаги, и через несколько минут после этого Львов ушел, и я был приглашен к министру. Он мне показал лист бумаги и сказал: «Вот что Львов написал»13. Бумаги я хорошенько не прочитал, а из слов А.Ф. Керенского, сопровождавших показ бумаги, было ясно, что Верховный главнокомандующий требует сложения правительством своих полномочий, приезда его в Ставку и участия в сформировании нового правительства. Та форма, в которую Львов облек требование от имени Верховного главнокомандующего о перемене правительства, была воспринята Керенским как явно неожиданная, он был несколько взволнован, однако не очень сильно. Я рассказал министру о своей дневной встрече со Львовым и высказал подозрение в его нормальности. А.Ф. Керенский решил переговорить с генералом Корниловым по прямому проводу, сделал соответствующие распоряжения и пригласил и меня к аппарату к 8 1/г часам. Я немного опоздал, приехал к середине разговора. Во время разговора А.Ф. Керенский держался совершенно спокойно. Спустившись в кабинет, туда вошел Львов, и мы втроем сейчас же в автомобиле отправились во дворец. Еще в кабинете Львов прочитал ленту и сказал: «Теперь Вы видите, что я не лгун». Кроме того, помню еще одну фразу: «Я Вас спас». А.Ф. Керенский говорил как от своего имени, так и от имени Львова, так как между ними было условлено, что они будут говорить вместе, а Львов опоздал. Я тогда не обратил внимания на то, что в вопросе А.Ф. Керенского не цитировалось содержание записки, написанной Львовым. Той же ночью я обратил внимание А.Ф. Керенского на это обстоятельство, на что он мне ответил, что он видит подтверждение требований генерала Корнилова в том, что Львов, ознакомившись с его разговором по прямому проводу, вновь повторил эти требования от имени Верховного главнокомандующего. Вернувшись во дворец, А.Ф. Керенский1 предложил нам со Львовым подождать его в приемной. Тут меня Львов спросил по-французски, знаю ли я все. Я понял, что это относится к содержанию требований генерала Корнилова, и, связанный словом А.Ф. Керенскому, ответил, что нет. Вскоре Львов был приглашен в кабинет, а минут через 15 и я. А.Ф. Керенский мне сказал, что Львов признавал, что необходимо принимать важные решения, устранив Корнилова от должности. В это время Керенский был взволнован, а до этого и во время разговора по аппарату и до самого возвращения во дворец был вполне спокоен. В кабинет заходил Балавинский11, относительно которого я потом узнал, что он, незаметно
I Далее зачеркнуто: «довольно».
II В тексте ошибочно: «Балабинский».
РАЗДЕЛ I
53
для Львова, присутствовал при его разговоре с А.Ф. Керенским. К этому времени были уже собраны для делового заседания министры, которые и открыли закрытое заседание. Ими было вынесено известное постановление о предоставлении А.Ф. Керенскому исключительных полномочий и об объявлении Петрограда на военном положении. До получения воззвания генерала Корнилова, в котором Bp. правительство было названо германскими агентами, Савинков настаивал на необходимости переговоров с генералом Корниловым, стоял на этой точке зрения и я, и генерал Алексеев, но после получения воззвания возможность переговоров отпала. Я был за переговоры с генералом Корниловым, зная его порядочность и надеясь на его любовь к Родине. Кроме воззвания Bp. правительство имело сведения только от Филоненко из Ставки. Савинков был сторонником переговоров с генералом Корниловым, указывая на то, что, провожая его из Ставки в последний раз, генерал Корнилов просил передать Керенскому, что он его всецело поддержит. Речь шла о реформах в армии, которые Керенский в качестве военного министра должен был проводить в согласии с генералом Корниловым. Филоненко было приказано выехать в Петроград. Он несколько раз, кажется бы1, говорил из Ставки. Из разговоров, поскольку мне их передавали, было не ясно, арестован он или нет, если он был арестован, то почему ему позволяют говорить по прямому проводу, а если не арестован, то почему не сидит. После приезда его в Петроград мне с ним, собственно, говорить не приходилось.
Зачеркнуто: «довольно».
Прочитано. Василий Васильевич ВЫРУБОВ
Член Чрезвычайной комиссии полковник УКРАИНЦЕВ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 182-183 об. Подлинник. Рукопись.
№14
Протокол допроса командира 1-й Кавказской туземной дивизии А.В. Гагарина
31 августа 1917 г.
Протокол допроса свидетеля
1917 г. августа 31 дня в гор. Петрограде член Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о генер. Корнилове и др. полковник Раупах допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, причем он по предложенным вопросам показал:
Я, командир 1-ой Кавказской туземной дивизии генерал-майор Александр Васильевич Гагарин, 48 лет, православный, не судился. , По делу показываю:
24 августа этого года я получил телеграмму Верх[овного] главнокомандующего немедленно прибыть в Ставку. 26 августа я прибыл в Могилев, а 27-го в 10 ч. утра меня принял генер. Корнилов и сообщил, что ввиду полного доверия Туземной дивизии ко мне как бывшему начальнику бригады этой дивизии он назначает11 меня начальником 1-ой Кавказской туземной дивизии. Дивизия эта
Так в тексте.
Далее зачеркнуто: «Вас».
54
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ЮМ II
стояла на станции Дно, куда я и выехал 27 августа и прибыл 28-го утром. Никаких особых инструкций генер. Корнилов мне не давал, но, между прочим, в разговоре сказал, что вообще нет порядка и что он уверен, что все приказания, которые я получу, будут исполнены в точности. По поводу Временного правительства и современного политического положения никаких разговоров с ген. Корниловым у меня не было.
28 августа я прибыл на станцию Дно, где явился к[оманди]ру корпуса генералу кн. Багратиону. Последний приказал мне следовать с эшелоном моей дивизии, находившейся уже в движении, и воссоединиться на станции Семрино. 29-го утром пятый эшелон моей дивизии дошел до станции Вырица и следовать дальше не мог, т.к. путь был уже разобран. Первые мои эшелоны уже успели пройти Вырицу, но, как я узнал впоследствии, до Семрино не дошли. Достигнуть же этой станции удалось только одному Татарскому полку на следующий день, т.е. 30 августа, после исправления пути. До настоящего времени не разгружены обе батареи (16-ая и 20-ая в1) и весь Кабардинский полк. 28 августа во время представления ген. кн. Багратион устно сообщил мне" цель движения моей дивизии — Царское Село, в111 котором и расквартироваться. Кн. Багратион определенно сказал мне, что мы посылаемся на случай возможных беспорядков. О движении на Петроград кн. Багратион мне не говорил ничего, но из приказа генерала Крымова14 я знал, что такое движение предполагалось. Однако и это движение имело в виду только беспорядки, но не переворот, о котором не было речи. В частности, слова «диктатура» я ни от кого не слыхал. Генерала Крымова я видел только в Могилеве 26 авг[уста] на станции. На мой вопрос, куда он едет, я получил ответ: «В Псков». 29 августа днем в Вырице ко мне явился комитет пулеметной команды моей дивизии, и обратился ко мне с вопросом о цели движения дивизии и заметил, не за тем ли их ведут, чтоб восстановить старый строй. Я им категорически сказал, что о возвращении старого режима не может быть и речи и что мы идем исключительно на случай возможных беспорядков. В числе явившихся семи человек комитета был председатель Поломарчук. Фамилий остальных я не знаю. Ответом моим члены комитета были вполне удовлетворены. Насколько вспоминаю, 29 августа на станции Вырица я лично читал циркулярную телеграмму генерала Корнилова о его полной готовности работать во Временном правительстве для восстановления порядка15. В телеграмме этой ген. Корнилов приглашал все Временное правительство в Ставку, гарантируя им честным словом полную неприкосновенность. Эта телеграмма исключала всякое предположение о какой-либо борьбе с Временным правительством.
30 августа я получил от князя Багратиона телеграмму: «Дальнейшее продвижение дивизии приостановить»16. Телеграмму эту Вам представляю. (Свидетелем представлена телеграмма от 30 авг[уста] за подписью генерал-майора князя Багратиона). Впервые части моей дивизии в лице квартирьеров встретились с петроградскими войсками 29 июля в Царском Селе. Два квартирьера-офицера застали там капитана Козьмина и спросили его, какие деревни еще не заняты и какие они могут занять. На это кап[итан] Козьмин ответил, что им здесь располагаться нельзя. Затем он или кто-либо другой при беседе с квартирьерами спросил их, не приехала ли дивизия для восстановления старого режима. Офицеры ответили, что нет, что приехали только для порядка, на что и пехот-
I Далее слово неразборчиво.
II Слова «сообщил мне» вписаны над строкой.
III Предлог «в» вписан над строкой.
РАЗДЕЛ I
55
ные солдаты заметили, что и они тоже за порядок. Всадников, которые стали здороваться с солдатами, последние начали качать. Обо всем этом офицеры, вернувшись в дивизии, рассказали нам, и мы тут впервые узнали, что в Петрограде на нас смотрят как на силу, имеющую своим назначением восстановить старый режим.
При сем прилагаю записку, вследствие которой я прибыл сегодня в Петроград. (Свидетелем представлена записка карандашом от 31/VIII за подписью: «генерал-лейтенант Крымов»17).
Больше ничего по делу я показать не могу.
Прочитано. Зачеркнуто: «Вас», «и». Дописано: «сообщил мне», «в», «ся».
Командующий 1-ой Кавказской туземной конной дивизией,
генерал-майор князь ГАГАРИН
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 12-14. Подлинник. Рукопись.
№15
Протокол допроса генерала для поручений
при Верховном главнокомандующем В.В. Голицына
11 сентября 1917 г.
Протокол
11 сентября 1917г. Чрезвычайная комиссия по расследованию действия генерала Корнилова и других допрашивала нижепоименованного, и он показал:
Владимир Васильевич Голицын, 39 лет, православный, полковник, под судом и следствием не был, проживаю в гор. Могилеве — губернском, в гостинице «Рим», комната № 16.
Я с 24 июля занимаю должность генерала для поручений при Верховном главнокомандующем. На мне лежала обязанность организации личной охраны генерала Корнилова, а также и ведение переписки по всякого рода просьбам, приветствиям и жалобам, присылаемым на его имя. Просьбы были исключительно
0 помощи, и переписка по ним была значительная потому, что генерал Корнилов исключительно чутко относится к горю людскому. Из Могилева за эти
1 '/г месяца я выезжал 4 раза: один раз в местечко Шостку для расследования по делу охраны Шостенского порохового завода, два раза — в г. Петроград для сопровождения генерала Корнилова и один раз — в г. Москву, с ним же. В гор. Могилеве я буквально ни в одной квартире не был, как и вообще выезжал из дому только на вокзал, а выходил лишь три раза в церковь и три раза в баню. Из лиц, бывавших у генерала Корнилова, я видел почти всех, так как, неся на себе серьезную ответственность за охранение генерала, я должен был видеть тех, кто желал ему представиться. Некоторых лиц, внушавших подозрение, а также и психически ненормальных я не допускал к генералу. Были, хотя и редкие случаи, когда генерал за недостатком времени поручал мне опрос некоторых посетителей. Ни в каких заговорах я не участвовал и о существовании их ровно ничего не знаю. Относительно пребывания в Ставке бывшего обер-прокурора Святейшего Синода В.Н. Львова знаю лишь следующее: 24 августа, око-
56
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ло 3-4 час. дня, ко мне пришел есаул Родионов и сказал, что в Могилев приехал В.Н. Львов, который находится у него в гостинице и желает представиться генералу Корнилову, так как он, Львов, приехал к генералу Корнилову с поручением от министра-председателя А.Ф. Керенского. Имея в виду: 1. Что г.Львов приехал с поручением от министра-председателя и 2. Бывший член Государственной Думы и Временного правительства, я передал дежурному адъютанту, чтобы он, когда придет г. Львов, пропустил его к генералу беспрепятственно, сам же он считал необходимым предварительно с ним познакомиться, так как общественное1 положение г. Львова исключало возможность предположения о покушении на жизнь генерала Корнилова. Познакомился я с В.Н. Львовым уже после его представления генералу, 25 августа. Никаких разговоров с ним я не вел. Генерал же Корнилов, что я отчетливо помню, в тот же день, 25 августа, во время завтрака сказал мне, что г. Львов приезжал к нему с поручением от г. Керенского. Относительно бывшего управляющего Военным министерством Б.В. Савинкова могу сказать лишь только, что видел его несколько раз, но никогда с ним не разговаривал.
Со штабс-капитаном Филоненко я познакомился в конце июня во время боев у г. Станиславова. До начала августа наши взаимоотношения были нормальными, хотя еще в конце июля мне показалось несколько странным его настойчивое желание, чтобы из Ставки были переведены генералы Лукомский и Тих-менев. Не помню точно числа, 25-27 июля, при мне штабс-капитан Филоненко говорил по прямому проводу с Б.В. Савинковым", причем сказал, что генерал Тихменев «...ведет для Мирта коня бледного...». На мою просьбу расшифровать это выражение штабс-капитан Филоненко объяснил, что «Мирт» —это Лавр Георгиевич Корнилов, а «конь бледный» — это смерть. Слышал, что последствием этого разговора был экстренный вызов генерала Тихменева в Петроград, но к моменту отъезда его этот вызов был отменен. В начале августа я почувствовал, что штабс-капитан Филоненко что-то недоговаривает, что у него есть нечто затаенное. Мои подозрения усилились, когда я обратил внимание, что штабс-капитан Филоненко перестал открыто и прямо смотреть мне в глаза. Быть может, это странность, Но я как-то не могу с открытой душой относиться к тем людям, которые не смотрят мне прямо в глаза. 14 августа в г. Москве штабс-капитан Филоненко настойчиво стремился сесть в автомобиль рядом с генералом Корниловым, когда генерал ехал на Государственное совещание, а также и возвращался обратно, но я оба раза этому воспрепятствовал, так как лично мне надо было быть в автомобиле как лицу, ответственному за охранение генерала Корнилова. В желании же штабс-капитана Филоненко я видел одно лишь тщеславие, а потому в автомобиль его не пустил. Насколько я улавливал характер взаимоотношений между генералом Корниловым и штабс-капитаном Филоненко, то они представляются мне так: генерал Корнилов относился к штабс-капитану Филоненко с полной доверчивостью и прямотой, штабс-капитан Филоненко же производил впечатление человека, которому, как говорится, «пальца в рот не клади». С его стороны я не чувствовал полной искренности, с чем"1 еще в самом начале августа поделился с генералом Корниловым. Помню, что генерал Корнилов, который вообще относится с безмерной доверчивостью, был недоволен высказанным мной мнением. По возвращении из Мос-
I Слово «общественное» впечатано над строкой.
II Запись разговора по прямому проводу М.М.Филоненко с Б.В.Савинковым 31 июля 1917 г. см.: ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 75-77.
ш Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
57
юзы отношения наши резко нарушились по следующему поводу: мой доклад генералу Корнилову по разного рода просьбам, поступавшим на его имя, был от 8-9 час. вечера ежедневно. 16 августа, во время моего доклада, в кабинет генерала Корнилова вошел адъютант и доложил, что генерала желает видеть штабс-капитан Филоненко по срочному делу. Я, конечно, должен был прервать свой доклад и выйти из кабинета. 17 августа штабс-капитан Филоненко вновь таким же образом прервал мой доклад, 18 августа также. Естественно, что это мне не понравилось, и я прямо заявил штабс-капитану Филоненко, что, учитывая элементарные правила вежливости, я так бы не поступал, а испросил бы у генерала Корнилова указания, когда именно можно являться к нему с докладом. С этого момента штабс-капитан Филоненко начал проявлять ко мне явно враждебное отношение, что меня только смешило, так как штабс-капитан Филоненко представлялся мне не серьезным человеком, способным стоять у важных государственных дел (он занимал должность комиссара Временного правительства при Верховном главнокомандующем), а покушающимся на эту роль. В течение всего августа я присутствовал лишь при двух беседах его с генералом Корниловым: 27 августа, около полудня, в саду у дома Верховного главнокомандующего в присутствии нескольких лиц, и около четырех часов дня, когда штабс-капитан Филоненко пришел к генералу Корнилову в сильно возбужденном состоянии, почему я вместе с ним вошел в кабинет генерала и сел за другим столом с целью воспрепятствовать какому-либо насилию. Генерал Корнилов под благовидным предлогом удалил меня из кабинета. Лично же я со штабс-капитаном Филоненко наедине вел беседы только тогда, когда он обращался ко мне с разного рода просьбами, главным образом об устройстве управления комиссариата и его личном благополучии. Из более серьезных тем было лишь две: 1) как-то на моем столе он увидел издание Союза солдат-республиканцев, и когда я сказал ему, что принимаю самое деятельное участие в распространении литературы этого Союза, то мы побеседовали о целях Союза; 2) о гг. Керенском и Савинкове. Относительно Савинкова он говорил, что Савинков сильный человек с большим государственным умом, а г. Керенский уже выдохся. Затем мельком я слышал от B.C. Завойко, что штабс-капитан Филоненко предполагает быть министром внутренних дел, но к вести этой я относился иронически, как к чему-то недостаточно серьезному. 31 августа я прочитал в телеграммах нижеприводимое обращение г. Филоненко к всадникам Туземной конной дивизии: «Вы знаете меня по 8-ой1 армии и поверите, если я скажу вам, что генерал Корнилов и ваши начальники обманывают вас, ведут в Петроград не против большевиков, а против Временного правительства, желая свергнуть его и восстановить старый строй. Никакие мои уговоры, никакие убеждения мои не подействовали на генерала Корнилова, решившегося начать гражданскую войну и пролить вашу кровь для восстановления старого строя. Солдаты, ваши начальники поддерживают генерала Корнилова, они тоже изменники Свободы и Родины. Не слушайтесь их, бросайте ваши полки, которые без вас ничего не могут сделать. Идите в Царское Село к товарищам солдатам и Временному правительству. Комиссар Временного правительства Филоненко. 30 августа 1917 т.»11. С момента прочтения этого воззвания я отношусь к г. Филоненко с безмерной гадливостью, так как иначе не могу относиться к человеку,
I Цитируется ошибочно. В телеграмме указано: «по шестой армии» (ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 108).
II Телеграмму-обращение М.М. Филоненко к солдатам Туземной дивизии см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 23. Л. 108-109.
58
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
который нашел возможным заявить, что генерал Корнилов «обманывает» и повел Туземцев против Временного правительства «...для восстановления старого строя...». Это заведомая гнусная ложь, ибо генерал Корнилов — сын Народа, всей своей жизнью доказавший преданность интересам Народа, не мог изменить делу борьбы за Народовластие. Вероятно, г. Филоненко вообще не думал, когда писал это воззвание, так как если бы думал, то сообразил бы, что при восстановлении дома Романовых генерал Корнилов был бы один из первых, с которым бы расправилось Самовластие. Кроме того, и я, наверно, не считал бы за величайшее счастье служить моей Родине в непосредственном подчинении генералу Корнилову, так как хотя бы даже распространение литературы о республиканском строе никак нельзя связать с борьбой за Самовластие. Об аресте штабс-капитана Филоненко 27 августа я ровно ничего не знаю и думаю, что сведение это неверно, так как я в течение этого дня видел его несколько раз совершенно свободно входившим и выходившим из дома генерала Корнилова.
На первой странице над пятой строчкой снизу надписано слово «общественное».
Полковник Владимир Васильевич ГОЛИЦЫН Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 21-22 об. Подлинник. Машинопись.
№16
Показание преподавателя Донского кадетского корпуса А.Н. Грекова
4 октября 1917 г.
Протокол допроса
1917 года, октября 4 дня, в гор. Петрограде Чрезвычайная комиссия по делу о генерале Корнилове и др. допрашивала нижепоименованного, который на предложенные ему вопросы показал:
Я, штатный преподаватель Донского кадетского корпуса, член Совета Союза казачьих войск, войсковой старшина Александр Николаевич Греков, 39 лет, православный, не судился, по делу показываю:
Около 6 ч. вечера 27 августа 1917 года мне сообщили из канцелярии Совета Союза каз[ачьих] войск, что туда передана телефонограмма, по которой просят прибыть какому-либо члену Совета на заседание под председательством Савинкова, которое будет происходить в комнате помощника командующего Петроградским воен[ным] округом в 7 ч. вечера. Получив это извещение, я вместе с членом Совета казаком Кубанского войска Авдеевым немедленно отправился в дом командующего войсками, куда и прибыл к назначенному времени. В комнате, в которой предполагалось, по телефонограмме, наше заседание, уже совещались, но нас туда не допустили, а попросили обождать внизу, в приемной комнате.
Совершенно не понимая, зачем мы вызваны, я и член Совета казак Авдеев начали строить свои предположения, которые свелись к тому, что, вероятно, нас хотят эвакуировать из Петрограда, тем более что накануне к нам в1 Совет приходили из Казачьего отдела Главного штаба и сообщили, что они предназначены к эвакуации. Вскоре к нам вышел генерал Васильковский (командую-
1  Предлог «в» вписан над строкой.
РАЗДЕЛ I_59
щий в то время Петрогр [адским] окр[утом]) и, поздоровавшись с нами, задал мне такой вопрос: «Как вы относитесь к последним событиям?» Совершенно не понимая, к чему относится этот вопрос, я на вопрос ответил вопросами: «К каким событиям? Прорыву под Ригой или к выступлению назавтра большевиков?» На что генерал Васильковский удивленно заявил: «Да разве вам не известно, какую штуку выкинул Корнилов? Ведь он объявил себя диктатором и идет на Петроград». В это время к нему обратился какой-то офицер из состава Штаба, и на этом наша беседа прекратилась. Известие, сообщенное нам Василь-ковским1, было новостью, никто из Совета до этого ничего не знал. Прождав около часа, я обратился к адъютанту командующего войсками за разъяснением, почему нас не приглашают на заседание, а заставляют ждать. На что получил ответ, что там происходит другое заседание, а чтобы мы прошли в следующий этаж и ждали там. Поднявшись в указанную комнату, мы застали там представителей Комитета Георгиевских кавалеров и Офицерского комитета, которые выражали также неудовольствие по поводу того, что бесцельно просидели больше часа. Вскоре после этого к нам пришел капитан Кузьмин, который и объявил, что Савинков к нам не выйдет, ибо он отправился к министру-председателю, а вместо себя поручил ему, Кузьмину, переговорить с нами. В непродолжительной беседе Кузьмин довольно неясно, вкратце познакомил нас с событием. Из его сообщения нам было ясно только, что от Корнилова приехал Львов к Керенскому с предложением, что он, Корнилов, будет диктатором, а Керенский — министром юстиции и т.п. Причем было сказано, что на Петроград идут казачьи части, против которых высланы войска из Петрограда, и что на Дону Каледин поднял восстание. Здесь же в комнате11 находился, если я не ошибаюсь, и помощник командующего войсками Московского округа. Полученные нами сведения настолько были кратки, что не дали нам точной картины происшедшего. На мой вопрос, почему ведут беседу только с представителями вышеназванных трех организаций отдельно, капитан Кузьмин ответил, что мы показали себя на Московском совещании сторонниками Корнилова, и вообще из его слов можно было вывести заключение, что нам как бы не очень доверяют. Из дальнейших разговоров выяснилось, что по распоряжению командующего Петроградского военного округа в казачьи части, идущие на Петроград, посланы делегаты от Совета солдатских депутатов. На что мною был заявлен протест, почему не обратились за этим в Совет Союза каз[ачьих] войск, который мог бы послать делегатов от себя, и эти делегаты были бы более приятны для своих станичников. Капитан Кузьмин на это возразил, что и от казачьих полков, стоящих в Петрограде, т.е. 1-го, 4-го и 14-го Дон[ских] полков, посланы тоже делегаты. Впоследствии111 выяснилось, что от этих полков делегаты не посылались. По окончании разговора с Кузьминым я немедленно отправился к своему председателю, войск[овому] стар[шине] Дутову, чтобы собрать немедленно Совет и обсудить создавшееся положение, так как Совет до этого совершенно ничего не знал о корниловском выступлении. Оказалось, что Дутов в это время узнал из частного источника о происшедшем, так как в городе уже начали ходить слухи, и сам собрал Совет, который в полном составе ждал нашего возвращения, чтобы от нас получить точные сведения. Выслушав наш доклад, Совет постановил, ввиду полной неясности цели движения войск на Петроград, командировать к Керенскому трех человек и просить у него разреше-
I Слово «Васильковским» вписано над зачеркнутым: «Верховским».
II Слова «в комнате» вписаны над строкой. 1,1 Далее зачеркнуто: «от».
60
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
ния ехать в Ставку и опросить самого Корнилова. В делегацию были избраны войск[овой] стар[шина] Дутов, подъесаул Караулов (атаман Терского войска) и есаул Аникеев. Депутация была принята Керенским, и было решено на другой же день отправить ее для переговоров с Корниловым. Когда же на другой день депутация прибыла за получением разрешения на выезд, то застала разрешение лежащим на столе, уже заготовленным, но еще не подписанным. Когда была потребована подпись, то депутации было сказано, что разрешение им не будет дано, так как надобность в посылке подобной делегации миновала.
На другой день к нам в1 Совет прибыли 3 казака 15-го Дон[ского] каз[ачьего] полка, которые заявили, что они были у Керенского, но о чем говорили с ним, не сказали, причем добавили, что, сказав там, что идут обедать, прибежали узнать, что им делать и как относится Совет к выступлению Корнилова. Причем сказали, что им плевать на правительство, а лишь бы уйти всем на Дон. Предупреждаю, что лично мне они этого не говорили, а говорили председателю Совета СКВ. Во всяком случае, эти лица были выделены из общей казачьей массы и произведены Керенским в прапорщики. Не помню, на другой или на третий день, в Совет приехал адъютант Керенского, офицер морской службы, и просил дать ему какого-нибудь офицера из Совета для поездки в 1-ую Донскую каз[ачью] дивизию. На это был назначен прапорщик Худяков, который и отправился с адъютантом на Балтийский вокзал. По дороге прапорщику Худякову была показана бумажка об аресте начальника 1-ой Дон-[ской] каз[ачьей] дивизии и некоторых офицеров и сказано, что его берут с собою для придания большей авторитетности этой комиссии. Узнав об этом, прапорщик Худяков заявил, что он Советом для этой цели не уполномочен, а потому считает себя обязанным вернуться в Совет, доложить об этом Совету и тогда" уже, если Совет найдет нужным поручить ему это, то он поедет. Когда прапорщик Худяков доложил об этом Совету, то Совет постановил делегировать двух членов Совета в 1-ую дивизию с целью добиться во что бы то ни стало отмены ареста офицеров. Что им вполне удалось. Затем 30 августа, когда отчасти обстановка стала яснее, наш Совет выпустил свою резолюцию, в которой рекомендовал казачьим частям слушаться приказаний Bp. правительства. Это воззвание не удовлетворило министра-председателя, и он потребовал к себе весь президиум Совета в Зимний дворец. Прибыл в числе этой делегации и я. Там с нами вел беседу Керенский в присутствии министра призрения Ефремова. Причем в повышенном тоне требовал от нас, чтобы мы вынесли резолюцию, что Корнилов и Каледин изменники и мятежники. На что мы обещали вечером же дать ответ. По возвращении из Зимнего дворца мы снова собрали весь Совет и, обсудив предложение Керенского, написали ему письмо, которое я в копии при этом прилагаю18. Ввиду же того, что, разговаривая с нами, Керенский заявил, что это мы, офицерство, против него, а все рядовое казачество на его стороне, мы свое письмо отправили с казаками не чиновными, которые и вручили ему это письмо. Надо заметить, что сначала Керенский отказался принять это письмо, но после настойчивого требования делегации взял его и прибавил, что за последствия он не отвечает. Спустя много времени, точно числа я установить не могу, я был приглашен к военному министру Верховскому, который заявил мне, что он хотел бы побеседовать со мною и выяснить то недоразумение, которое произошло между ним и Войском Донским. Рассказав мне все причины, которые заставили его объявить приказ о
I Предлог «в» вписан над строкой.
II Далее зачеркнуто: «же».
РАЗДЕЛ I
61
бунте на Дону и выступлении частей войск Московского района против мнимого похода донских казаков на Москву, генерал Верховский заявил, что разве, при наличии всех этих данных, мог ли он поступить иначе. Когда я спросил у генерала Верховского, могу ли я весь разговор с ним передать нашим войскам и частям, последний сказал, что да, я могу это сделать, но чтобы я не перепутал всех фактов, что он напишет на бумажке главнейшие, по его мнению, факты, что тотчас и сделал. Копию всех этих фактов я прилагаю при сем19. Причем впоследствии оказалось, что все эти факты ничего общего с корниловским движением не имели, за исключением пункта № 1, а именно:
Пункт 2. Заявление генерала Лукомского и движение, в связи с этим, казачьих эшелонов по разным направлениям. Оказалось, что эти эшелоны шли для формирования новой каз[ачьей] дивизии.
Пункт 4. Никакой угольный район никто не шел захватывать, а была послана на один из рудников, где пошаливали рабочие, сотня казаков для успокоения.
Пункт 5. Выход пеших частей, по-моему, можно объяснить лишь желанием оказать почет в то время Верховному главнокомандующему, казаку.
Кроме этих главных пунктов, указывалось еще на то, 1) что в станице Урю-пинской группируются казачьи части, 2) что станции Поворино и Алексино заняты казаками и 3) что генерал Каледин объезжает станицы и призывает казаков к восстанию.
Всем живущим на Дону известно, что ст. Урюпинская всегда служила сборным пунктом для казаков этого округа, как Каменская — для Донецкого округа, гор. Новочеркасск — для Черкасского и т.д., почему естественна группировка частей в ней, в связи хотя бы того же формирования новой каз[ачьей] дивизии.
Что касается станции Поворино и Алексино, то приехавший с Дона представитель крестьянских депутатов Мельников (если не ошибаюсь фамилией) и проезжавший эти станции 28—29 августа не видел в них ни одного вооруженного казака. Следовательно, и здесь далеко от истины.
И, наконец, п. 3, объезд Калединым станиц. Каждому казаку известно, что по принятому издавна обычаю каждый вновь назначенный атаман обязан был объехать главнейшие станицы, познакомиться с казаками и побеседовать с ними. Тем более обязан был сделать это первый избранный самим войском атаман. Тот же самый депутат от крестьян области Войска Донского случайно присутствовал в станице в момент произнесения речи Калединым на площади со стола и говорит, что ни одним словом не обмолвился атаман о Корнилове и восстании. Вся его речь была направлена к тому, чтобы жители станицы жили мирно и не ссорились казаки с крестьянами.
Ко всему сказанному могу добавить, что во время беседы с генералом Верховским я заявил, что казачество желало бы видеть в числе членов Следственной комиссии и своего представителя, на что генерал Верховский обещал свое содействие. На другой день я был вызван снова к генералу Верховскому, и последний объявил, что место в Следственной комиссии предоставлено казачеству, и просил указать лицо, которое займет это место1. Я просил разрешение этого вопроса предоставить войску, ибо лично на себя я решение этого вопроса взять не могу. На мой телеграфный запрос Войсковое правительство Войска Донского ответило, что доверяет этот вопрос разрешить Совету Союза казачьих] войск. Таким лицом избран Харламов — присяжный поверенный.
1 О включении в состав комиссии представителя от казачества И.Г. Харламова см. документ №49—т. 1.
62
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
При последней встрече генерал Верховский передал мне еще ряд телеграмм, касающихся к делу Каледина, копии коих при сем прилагаю1, а также прилагаю копию с предсмертной речи генерала Крымова20. К сожалению, установить, как она попала в Совет, мне до сих пор не удалось.
Войсковой старшина А. ГРЕКОВ
Зачеркнутому «Верховским» и написанному «Васильковским» верить.
Войс[ковой] стар[шина] ГРЕКОВ
Члены Комиссии11 Н. КОЛОКОЛОВ Полковник РАУПАХ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 61-63 об. Автограф.
№17
Протокол допроса генерал-квартирмейстера при Штабе главковерха М.К. Дитерихса
31 августа — 1 сентября 1917 г.
Протокол
Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генерале Корнилове и его соучастниках 31 августа и 1 сентября 1917 года допрашивала нижепоименованного, который показал:
Михаил Константинович Дитерихс, генерал-майор, 43 лет, состою в распоряжении начальника Штаба Верховного главнокомандующего.
Я командовал дивизией в Салониках. Был вызван оттуда телеграммой Керенского. Прибыл в Петроград 10 августа сего года в Главное управление Генерального штаба. По наведенным в Штабе справкам предполагалось назначить меня командующим Петроградского военного округа, но к моменту моего прибытия это место уже было занято. Когда Керенскому доложили о моем прибытии, то он приказал позвать меня в Зимний дворец. 11-го числа я явился к нему. У него в это время находился Савинков. У них было бурное объяснение, последствием которого была решена отставка Савинкова. В беседе с Керенским выяснилось, что он предполагал пригласить меня на пост военного министра. В беседе я пожелал выяснить политическую конъюнктуру и основные взгляды правительства на данный момент. Керенский высказался, что левый и правый фланги нашего политического фронта уже определились. Он жаловался на отсутствие сотрудников среднего направления, ибо более крайние меры могут вызвать железнодорожную забастовку и анархию. Финансовое положение он изобразил как отчаянное и говорил о необходимости сокращений расходов наполовину. По его словам, правый фланг политического фронта составляют люди, недовольные новым строем и желающие восстановить самодержавие. За крайними левыми партиями стоит улица — чернь, которая доминирует над ними и
I Копию телеграммы командующего войсками Московского военного округа К.И. Рябце-ва в Военное министерство см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 69.
II До слов «Члены Комиссии» зачеркнуто: «Председатель Комиссии».
РАЗДЕЛ I
63
препятствует проведению реформ. Центр составляют кадеты и примыкающие к ним на почве недовольствия Временным правительством земские партии и крестьянство. Флангов он не опасается, однако, в общем, положение политического фронта таково, что никакие решительные меры к укреплению порядка проведены быть не могут. Он представляет себе возможность гражданской войны, но старается избежать ее. В свою очередь я говорил, что время не терпит, что на фронте не ждут, что порядок необходимо водворить, если даже для этого придется отсечь эти фланги. По вопросам чисто военным мы переговорить не успели, ибо вскоре началось Московское совещание. Не желая оставаться бездеятельным, я отпросился в армию. Меня отпустили 21 августа. 22 августа вечером я выехал из Петрограда, испросив разрешение начальника Главного управления Генерального штаба Романовского съездить к родным в Киев на два дня. Поехал я через Ставку в одном поезде с Савинковым. В Могилеве на вокзале среди встречавших Савинкова лиц я видел генерала Крымова. Кто-то из офицеров от имени генерала Лукомского передал мне приказ высадиться в Могилеве и явиться к нему. Тогда же Крымов отвел меня в сторону и говорил, что формируется новая армия для защиты подступов к Петрограду, что Северный фронт упраздняется и что мне предназначена должность начальника штаба армии. Я согласился. Тогда как раз состоялся прорыв на Рижском фронте, и где остановится армия, было неизвестно. На случай оставления нашей армией Венден-ских позиций уже давно было намечено два пути для ее отступления, разделяемые системой озер: Псково-Новгородское и Нарвско-Петроградское направление. Последнее, Нарвско-Петроградское, в связи с Финляндией составляло одну задачу — оборону Финского побережья и ближайшим образом — оборону подступов к Петрограду. Момент осуществления этой формации обусловливался двумя положениями: временем возможной передачи Северным фронтом своего управления войсками Западному и временем передачи корпусов правофланговых в распоряжение возникающей новой армии. Кроме этих правофланговых корпусов, в состав этой особой армии должны были войти войска, находившиеся в Финляндии, и третий конный корпус, который по требованию Временного правительства направлялся в Петроград. Учреждение этой Особой Петроградской армии влекло за собою упразднение Северного фронта и Управления снабжениями Северного фронта, что в свою очередь влекло значительное сокращение расходов. Вопрос этот, очевидно, был разработан заранее детально, так как при мне говорилось уже только о территории, которая должна была быть подчинена новому командующему Особой армией. Как раз по вопросу об этой территории, между прочим, в Ставку 23 августа приехал Савинков, и вместе с ним было намечено, что в нее войдут весь Петроградский округ, за исключением Петрограда, Финляндия, Эстляндская губ. и Балтийский флот. Между прочим, при мне в Ставку приезжал генерал-квартирмейстер Раттель из штаба Западного фронта для переговоров о времени принятия от Северного фронта управления частями войск, переходящих к нему. Ставка торопила формирование новой армии ввиду неизвестного положения на Северном фронте, так как Клембовский доносил, что хотя войска остановились на Венденских позициях, однако что произойдет дальше, определить было трудно. Я вступил в переговоры, чтобы узнать, что сделано на этом фронте в инженерном отношении, и вел эти переговоры с генералом Величко и адмиралом Бубновым, так как по плану Балтийский флот должен был быть подчинен командующему этой новой армии. Командующим этой армии предназначался генерал Крымов. В Ставке Крымов был без своего штаба, только с адъютантами, подполковником и двумя обер-офицерами.
64
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
23 или 24 августа генерал-квартирмейстер Ставки Иван Романовский, когда я выяснил детали нахождения войск новой армии, сообщил мне, что 3-ий конный корпус по требованию Временного правительства передвигается к Петрограду и уже начал посадку. Когда я явился к Лукомскому 23-го, то он мне сделал предложение официально занять должность начальника штаба новой армии, на что я согласился. Он мне сказал, что 3-ий конный корпус передвигается уже теперь по требованию Временного правительства к Петрограду, где между 27 августа и 1 сентября ожидаются большевистские выступления. Между прочим, и Савинков в этот свой приезд обсуждал вопрос о посылке конных частей к Петрограду. В состав третьего корпуса, по словам Лукомского, должны были войти первая Донская, Уссурийская и Туземная дивизии, а кроме того, в момент беспорядков предполагалось двинуть из Усикирки 5-ую Кавказскую дивизию и, по особой просьбе Савинкова, 2-ой уланский Курляндский полк. Как я позднее узнал, этот полк считался наиболее дисциплинированным. Лукомский тогда же говорил мне, что Временное правительство хотело бы, чтобы во главе 3-го корпуса был поставлен другой, а не генерал Крымов, так как генерал Крымов в общественном мнении считался правее Временного правительства, однако с этим главнокомандующий не согласился, потому что намеченный для замены Крымова генерал Краснов не успел к тому времени прибыть. Входившие в состав 3-го конного корпуса части в боевой линии не находились, а были в разных местах в тылу по водворении дезертиров. Крымов, собственно, и был ранее командиром 3-го конного корпуса, но за боевые отличия был представлен в командующие 11-ой армией, и, как оказалось впоследствии, к этому времени был подписан приказ Керенским о его назначении. Однако, когда назрела настоятельная потребность в формировании новой крайне ответственной Петроградской армии, Крымов был предназначен командовать ей. Первая задача, поставленная Крымову при формации этой новой армии, была эвакуация из Петрограда правительственных учреждений и музеев, а также разоружение рабочих и эвакуация Петроградского гарнизона на работы по возведению и укреплению фортов. Крымов говорил мне и подтверждал начальникам дивизий, что при вступлении в Петроград ни в коем случае нельзя освобождать арестованных Временным правительством министров старого режима, сановников и вообще лиц — приверженцев старого строя, ибо меры, которые будут приняты по эвакуации Петрограда, ничего не имеют общего с контрреволюцией. Точно такие же приказания были отданы Корниловым.
При формировании новой армии, по словам Крымова, нужно было создать нормальные условия в тылу для ее существования, и Крымов находил положение в Петрограде таким, что очистка его от большевиков и анархистов назрела как крайняя необходимость. 28 августа Крымов получил распоряжение Керенского остановить движение частей к Петрограду, что и исполнил.
Крымов говорил мне, что вопрос о включении Петрограда в сферу его деятельности — вопрос времени21. Хотя Временное правительство пока исключает Петроград из этой сферы, с чем Верховный главнокомандующий и теперь не согласен, но со временем, когда правительство эвакуируется в Москву, вопрос разрешится сам собою. Однако, независимо от того, будет ли включен Петроград сейчас или позднее в сферу деятельности нового командующего, очистка его от анархистов и лиц, сеющих беспорядок в тылу, будет необходима, особенно если выступления большевиков вызовут новые беспорядки. В последнем случае придется войти в Петроград, и на этот конец1 Верховный главнокоман-
1 Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
65
дующий несколько раз подтвердил, чтобы ни под каким видом не освобождались арестованные Временным правительством приверженцы старого режима. Когда Лукомский говорил со мною о побочных целях (усмирение возможных беспорядков со стороны большевиков) передвижения 3-го конного корпуса к Петрограду, я высказывал свои соображения, что после Московского совещания, очевидно, у Керенского произошел какой-то сдвиг, ибо в беседе со мной он не решался на крайние меры, на что Лукомский ответил, что, по словам Савинкова, в этом вопросе они уже приняли решение. Далее я говорил и предлагал вопросы о том, не возможна ли в случае осложнения реакция, как в 1905 году, на что Лукомский ответил мне, что об этом не может быть и речи.
25 августа во вторник, часу в 16-ом, Крымов сказал мне, что к Корнилову от Керенского приехал Львов и спрашивает Корнилова, не следует ли ему, Керенскому, ввиду создавшегося положения на фронте и положения в стране, передать свои полномочия Корнилову в форме диктатуры. По словам Крымова, от личной диктатуры Корнилов отказался, по поводу же участия своего в коллегиальной диктатуре обещал дать ответ назавтра. Однако мне кажется, что в этом направлении он дал ответ в тот же день, потому что Крымов, бывший у Корнилова на завтраке 25-го, передавал мне, что Корнилов говорил Львову, что он согласен принять участие в коллективной диктатуре, но в сотрудничестве с Керенским, которого просит быть министром юстиции, Савинкова — военным министром, а Филоненко — министром внутренних дел. Тогда же я спрашивал Крымова, как выйти из положения, если Петроград будет включен в нашу сферу, так как, согласно Положения о полевом управлении войск, главнокомандующему Особой армией подчиняются все правительственные учреждения. Крымов ответил мне, что в таком случае правительство переедет в Москву. После этого Крымов подробно остановился на тех задачах, которые возлагались на него. Он составил приказ, который озаглавил: «Приказ главнокомандующего Особой армией»22. Кончался этот приказ словами, что он входит в силу со времени его опубликования. Пункт первый этого приказа гласил, что территорию Особой армии, передаваемой Верховным главнокомандующим в командование генералу Крымову, составляет Финляндия, Эстляндия, Балтийский флот и Петроградское градоначальство. Второй пункт гласил, что Верховный главнокомандующий повелел генералу Крымову восстановить порядок во всем этом районе, не останавливаясь перед применением вооруженной силы.
Во исполнение пункта второго предписывалось учредить полевые суды их трех офицеров по назначению начальника части. Далее было изложено обязательное постановление, запрещающее выходить на улицу ранее седьмого и позднее 19 часа дня; запрещались сборища, митинги и издания газет без предварительной цензуры. Приказ этот объявлял Петроград, Петроградскую губ. и Финляндию на осадном положении. На случай возникновения беспорядков предписывалось усмирять их вооруженной силой, а равно применять оружие по отношению к мародерам и грабителям. Предписывалось всем гражданам сдать оружие и выдать скрывающихся дезертиров. Далее предписывалось за преступления, предусмотренные параграфом 17 Военного положения, предавать военно-полевому суду. Приказ этот, набросанный Крымовым, был размножен только в семи экземплярах. Три из них были напечатаны на машинке, и четыре были написаны от руки. Приказ этот был приложен к предписанию и препровожден начальникам дивизий 3-го конного корпуса для сведения и руководства. При этом предлагалось разделить Петроград на три части по числу дивизий. Начальнику каждой дивизии предписывалось в своем районе обезоружить население, учредить комендатуру и частные комендатуры и подавлять всякие беспорядки, кото-
66
ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
рые могли бы возникнуть. Однако в каждом предписании было оговорено, что все арестованные Временным правительством лица ни в коем случае не подлежат освобождению. В том виде, как мне представлялась эта идея водворения порядка, я ей всецело сочувствовал. Все, что я знал о нашем предприятии, я знал отрывками от Крымова. В качестве начальника штаба ознакомлялся с районом нашей будущей деятельности и был убежден, что все осуществляется по требованию Временного правительства и в тесном единении Корнилова с Керенским, тем более что я знал, что разговор об этом от имени Временного правительства вел Савинков со Ставкою. Точно так же думал и Крымов. Из позднейшего я вполне убедился в этом. К предписанию Крымова был приложен план Петрограда, на котором Крымов отметил казармы и фабрики для каждого начальника дивизии особо в его районе и давал приблизительные сведения о примерной численности вооруженных рабочих и численности полков^ 25 августа мне предложено было выехать с Крымовым в качестве начальника его штаба, а 26-го днем мы выехали из Могилева через Дно — Псков. В пути я спросил Крымова, почему у нас нет письменного приказа от Верховного главнокомандующего. Крымов ответил, что письменный приказ нам обещали прислать в Гатчину с офицером из Ставки. Я хотел точно установить, где в тот момент находились наши дивизии, но оказалось, что и сам Крымов в этом отношении хорошо ориентирован не был. Затем мы занялись обсуждением оперативных планов, а также обсуждением отношений наших к Финляндии, Стаховичу, состоянием наших Нарвских позиций, Ревельского района и его укреплений. В Псков мы прибыли рано утром 27 августа. Я проснулся, когда мы уже проехали Псков. Около двух часов дня, т.е. в 14 часов 27-го, мы пришли на станцию Новоселье. Несколько времени спустя после остановки к нам пришел начальник эшелона и доложил, что по распоряжению начальника передвижения Луги дальнейшее движение эшелонов останавливается. Крымов попросил меня пойти на станцию и выяснить, в чем дело. Я обратился к помощнику начальника станции и просил его запросить начальника передвижения в Луге, от кого получено приказание о приостановке движения наших эшелонов. Тот запросил и получил ответ, что от Верховного главнокомандующего. Свидетелями в этом могут быть начальник станции Новоселье и телеграфист там же. Тогда я попытался соединиться с Псковом, чтобы узнать, нет ли там каких-либо распоряжений, и послал телеграмму от имени Крымова начальнику сообщений в Псков с уведомлением, что передвижение наших эшелонов приостановлено в Новоселье, и просил его ориентировать нас. Когда я доложил Крымову о приостановке нашего передвижения по распоряжению Верховного главнокомандующего, то Крымов был очень удивлен и сказал, что, вероятно, произошли какие-то перемены. Наша остановка в Новоселье продолжалась около двух часов, а потом помощник начальника станции передал нам, что из Пскова получено распоряжение двинуть нас вперед, и мы тронулись. Вторая остановка была на станции, не доезжая Луги. Остановили нас ненадолго. К нам в вагон вошел кто-то со станции и сообщил, что адъютант штаба корпуса, уже находившийся с эшелоном в Луге, извещает генерала Крымова, чтобы по прибытии в Лугу он позвонил начальнику штаба округа по указанному тогда же номеру в Петроград. Поэтому по прибытии в Лугу в ночь на 28 августа приблизительно в первом часу ночи или немного позднее мы отправились с Крымовым к телефону. Мы звонили по указанному нам номеру, там нам сказали позвонить по другому, и, наконец, подошел полковник Барановский, который сообщил, что вскоре подойдет начальник штаба округа. Действительно, как затем передавал Крымов, к телефону кто-то подошел, назвал себя начальником штаба округа и
РАЗДЕЛ I
67
колеблющимся голосом, крайне нерешительно сообщил, что военный министр Керенский приказал остановить движение эшелонов. Крымов на это ответил, что он получил приказ Верховного главнокомандующего, обозначающий границы передвижения, что он границ этих не достиг и для приостановки движения должен иметь приказ Верховного главнокомандующего. Лицо, назвавшее себя начальником штаба округа, неожиданно спросило, как фамилия командира 3-го корпуса. В связи с этим вопросом, крайне удивившим генерала Крымова, он высказал сомнение в том, что творится в Петрограде, и опасение за то, что власть уже не находится в руках Керенского, а, вероятно, в руках большевиков. Тут же генерал Крымов сказал начальнику штаба, что просит его, чтобы приказ Керенского о приостановке движения был послан ему в письменной форме. На это он получил ответ, что просимый приказ будет послан. Телефон в Луге находился в городе минутах в 15 пути от железнодорожной станции. Когда мы возвратились в свой поезд, то застали на станции обстановку боевого характера. Вокруг поездов на вокзале и повсюду бродили кучки вооруженных людей. На вопросы, кто остановил движение наших эшелонов, почему тут толпятся вооруженные, из толпы отвечали, что по приказанию Исполнительного комитета. Кто-то из толпы сунул нам записку от руки, в которой излагалась первая телеграмма Керенского. В вагоне мы застали офицера с бумагой от главкосева, где говорилось: «По приказанию главкосева сообщаю копию распоряжения главковерха, что в случае приостановки железнодорожного движения надлежит следовать в пункты сосредоточения походным порядком». Бумага была подписана генералом Вахрушевым. Пунктом сосредоточения для Туземной дивизии было Царское Село, для Уссурийской дивизии — Красное Село, а для Донской — Гатчина. Первый вопрос, предложенный нами прибывшему офицеру1, был о том, когда он выехал из Пскова. Офицер отвечал, что он выехал из Пскова 27-го числа в 22 часу вечера. Люди же из толпы в Луге объясняли нам, что телеграмма Керенского получена в Луге в 19 часу. Тогда мы спрашивали офицера, известно ли ему, что Клембовский назначен главковерхом23, на что он отвечал, что такое известие в Пскове еще не получено. С этого момента перед Крымовым стал вопрос, что ему делать. Мы решили подождать письменного приказа Керенского. Приказ этот пришел около четырех часов ночи, и, насколько помню, содержание его таково: «Приказываю остановить перевозку конного корпуса к Петрограду и его окрестности. В Петрограде все спокойно. А. Керенский»11. Ввиду такого положения Крымов предложил мне поехать в Псков, где мы предполагали [увидеть] нового главковерха и выяснить, что нам делать. Я выехал с офицером на автомобиле в четверть пятого 28-го числа. Перед моим отъездом мы получили из Петрограда два телеграфных распоряжения. Одно из них гласило, чтобы эшелоны, сосредоточенные в Луге, направить на Нарву через Мшанную. Подпись была, кажется, заведующего передвижением войска. Во исполнение этого приказания головные эшелоны Донской дивизии были двинуты нами на Нарву, но после второго эшелона Лужский гарнизон уничтожил железную дорогу, и дальнейшая отправка эшелонов приостановилась. Тогда последовало из Петрограда второе распоряжение эшелонам, прибывшим в Лугу, высадиться в Луге, а прочим остаться в Пскове. Кем было подписано это второе распоряжение, не знаю. Мы обсуждали оба распоряжения, но так как мы ничего толком не знали: ни того, кто главковерх, ни каков его взгляд на петроградские события, на задачи нашей Особой армии и т.д., то
Слова «бывшему офицеру» впечатаны над строкой.
В делах фонда 1780 приказ А.Ф. Керенского не обнаружен.
68
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
мы подчинились этим распоряжениям, чтобы не осложнять еще более запутанное положение. Итак, четверть пятого я выехал в Псков на автомобиле. Прибыл туда в 9 часов утра и сейчас же отправился к генералу Клембовскому, которому доложил, как по распоряжению Корнилова формировалась наша Особая армия, как началось передвижение 3-го конного корпуса к Петрограду, что мы застали в Луге и кто теперь у нас главковерх. Клембовский ответил мне, что до него дошли слухи о предложении ему должности главковерха, но что он до сих пор, т.е. до 10 часов утра 28 августа, никаких официальных предложений от Керенского в этом смысле не получал. При этом он заметил, что мы без Ставки и Верховного главнокомандующего ни одного часа существовать не можем, поэтому он думает, главковерхом еще состоит Корнилов и что себя на этот пост при создавшихся обстоятельствах на фронте он считает не способным. Тогда я ответил, что в таком случае мы должны продолжать выполнение данного нам поручения по формации новой армии и действовать сообразно с обстоятельствами. После этого я ходил к начальнику сообщений узнать, где наши эшелоны. От него я узнал, что мы растянулись по всей линии. Так как Клембовский прибавил, что положение его войск таково, что он не рассчитывает на их сопротивление после Рижского прорыва, то я просил начальника сообщений подтянуть хвосты наших эшелонов. Я вызвал также из Пскова Ставку. Подходил, кажется, Романовский. Ему я рассказывал, где находятся наши дивизии, говорил о нашем положении в Луге, говорил, что нет из Петрограда точных известий, что мы даже не знаем, кто наш главковерх, и просил ориентировать нас. Он ответил мне, что Верховным главнокомандующим остается Корнилов, который вошел в сношение с Временным правительством, и что будет достигнуто соглашение, но пока ответ не получен24. Тогда я сказал ему, что нам остается только собирать части и ожидать на месте распоряжений. После этого я вызвал к аппарату Крымова и передал ему оба разговора, а также положение наших дивизий. На это Крымов ответил мне, что тем временем в Луге обстоятельства настолько обострились, что он, опасаясь вооруженного столкновения, принял решение отвести все наши эшелоны обратно верст на 20 от Луги и, кроме того, послал в другие дивизии офицеров отменить свой приказ как главнокомандующего Отдельной армией, о котором я говорил раньше и который был написан в семи экземплярах. Около 15 часов 28 августа, окончив эти разговоры в Пскове, я сел в поезд и поехал догонять Крымова. Догнал я Крымова только 29-го в 16 часу дня в верстах 18 в деревне1, не доезжая села Заозерье. Здесь я узнал от Крымова, что в мое отсутствие к нему приезжал из Ставки офицер и сообщил ему, что в Петрограде далеко не спокойно и что в силу этого он решил приблизиться к Петрограду, не входя, однако, в изъятый из его компетенции район города, и по возможности сосредоточиться там, где находились головные эшелоны, не достигая даже предназначавшихся пунктов, чтобы не входить в соприкосновение с Петроградским гарнизоном, на причины сосредоточения корпуса и выхода его к железной дороге", являли и соображения чисто хозяйственные, а именно: необходимость в подвозе продовольствия и фуража со станции Дно, которая была базой фронта, так как, полагая, что перевозка корпуса будет совершенно беспрепятственной, интендантство корпуса выехало с головным эшелоном и попало в Гатчину, где и было отрезано от всего остального корпуса. Около 19 часов 29 августа генерал
1 Так в тексте. Нарушен порядок слов в предложении. Вероятно, следует читать: «в деревне в верстах 18, не доезжая села Заозерье». " Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
69
Крымов отдал приказ1. В § 1 этого приказа помещена телеграмма Керенского, в § 2 — телеграмма генерала Корнилова, в § 3 — из моих слов и по совокупности всей обстановки генерал Крымов разъяснял казакам о том, что Клембовский не вступил в верховное командование, что в Петрограде начались беспорядки, что в силу этого может понадобиться их работа, но чтобы казаки помнили, что он ни в каком случае не поведет их на свержение существующего строя. Причинами к изданию такого приказа послужило то, что к вечеру 29 августа по рукам казаков стали ходить призывы как Керенского, так и Корнилова11 и, естественно, вызвали недоразумения, каковых должен избегать строевой начальник и обязан сам оповещать всех своих подчиненных о том, что могло бы дойти до них окольными путями, чтобы, объяснив обстановку, как она представляется ему, сохранить часть в своих руках.
Первоначально Крымов хотел перейти Лугу ночью с 29 на 30 августа, чтобы выйти к станции Вырица. По сведениям на этой станции был начальник Туземной дивизии, однако у города Луги головные части встретили сторожевое охранение гарнизона, и во избежание столкновения вернулся назад, и решил пойти другой дорогой и выйти на станцию Оредеж той же железнодорожной линии, что и было выполнено в течение 30 числа августа. Утром 30-го генерал Крымов пропускал мимо себя всю колонну дивизии, почему отстал и оставался около Заозерья в 18 верстах от Луги. Сюда прибыли к нему около 12 часов дня
30 августа полковник Самарин и капитан Данилевич, причем полковник Самарин передал ему, что Керенский во имя спасения России просил его приехать в Петроград, гарантируя честным словом его безопасность. Вызвав меня из головы колонны, с которой я шел, Крымов решил последовать призыву Керенского, и мы вчетвером отправились в Лугу на лошадях, откуда уже на автомобиле через Царское Село в Петроград. В Царском мы были часа в 4 ночи на
31 августа. Там генерал Крымов посетил Исполнительный солдатский комитет. Я в комитете не был, но от Крымова слышал, что члены комитета выражали желание видеть мятежные войска, на что Крымов им ответил, что казаки никогда мятежными не были. В Петроград мы приехали около 7 часов утра 31 августа, а в 12 часов были приняты председателем Керенским. Крымов начал свой доклад о задаче, которая на него была возложена, о ходе событий с 26 по 30 августа в обстановке, как она ему представлялась, и в подтверждение того, что он вел войска не против Временного правительства и не для свержения существующего строя, генерал Крымов представил свой последний приказ от 29 августа. До получения приказа Керенский слушал совершенно спокойно, но, прочтя приказ, пришел в сильно возбужденное состояние и обратился к Крымову со словами: «Вы, генерал, очень умны. Я давно слышал, что Вы умный. Этот приказ Вами так скомбинирован, что он не может служить Вам оправданием. Все Ваше движение было подготовлено заранее, и еще111 месяце Вы были в Петрограде для подготовки задуманных действий» (какой месяц назвал, я не помню). На это Крымов ответил: «Клянусь Вам, что я в Петрограде не был и не мог быть, потому что был на фронте». «Верю Вам, — сказал Керенский, — но Вы все-таки позволили себе напечатать воззвание Корнилова, в котором сказано, что я действовал заодно с германским генеральным штабом». Крымов снова ответил ему: «Клянусь Вам, что я всю мою службу работал для
1 Здесь речь идет о приказе Крымова № 128 от 29 августа 1917 г. См. комментарии № 11 14-т. 2.
u Воззвания Л.Г. Корнилова см.: приложения № 3, 4 — т. 2. 111 Так в тексте. Далее название месяца не указано.
70_ДЕПО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
1  Слово «Ставке» вписано над зачеркнутым «мне».
« Слово исправлено. Первоначально было: «пулеметным». Часть слова, вьщеленная курсивом, вписана над строкой.
государственного порядка и теперь я шел для него сюда. Клянусь Вам, что и Вам я был бы помощником в деле порядка. Мне больно слышать, что Вы подозревали меня в каком-то умысле, тогда как я всю жизнь мою посвятил Родине».
В это время вошел главный военно-морской прокурор, которому Керенский передал приказ Крымова, предложив допросить Крымова. Это было около 14 часов 31 августа. Прокурор предложил Крымову прибыть для допроса в 15 часов в Главное военное морское судное управление25.
В 15 часов генерал Крымов застрелился.
Генерал-майор ДИТЕРИХС Председатель Комиссии Иосиф ШАБЛОВСКИЙ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 241-248. Подлинник. Машинопись. №18
Протокол допроса генерал-квартирмейстера при Штабе главковерха М.К. Дитерихса
28 сентября 1917 г.
Протокол допроса
1917 года сентября 28 дня в гор. Могилеве член Чрезвычайной комиссии по делу ген. Корнилова и др. полковник Раупах допрашивал нижепоименованного, который показал:
В 20-х числах сего сентября генерал английской миссии Бартер предложил Ставке1 организовать в Могилеве обучение офицеров и солдат пользованию бомбометом и .минометным11 огнем против укрепленных позиций при атаках. При этом генерал мне сказал, что атаки эти предполагалось произвести еще и раньше, но ввиду наступивших в конце августа событий опыты не состоялись. Ввиду этой просьбы генерала Бартера п[олковни]к Штаба Верховного главнокомандующего приказал мне сделать соответствующие распоряжения о командировании в Ставку офицеров и солдат, которые и должны прибыть сюда к 7 октября с[его] года. Больше ничего по делу показать не могу.
Прочитано. Генерал-майор ДИТЕРИХС
Член Чрезвычайной комиссии полковник РАУПАХ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 226, 226 об. Подлинник. Рукопись.
№19
Показание статского советника И.А. Добрынского
16—17 октября 1917 г.
Протокол
16 и 17 октября 1917 года член Чрезвычайной комиссии для расследования дела о генер. Корнилове и его соучастниках НА. Колоколов в Петрограде в канцелярии Комиссии допрашивал нижепоименованного, и он показал:
РАЗДЕЛ I
71
Иван Александрович Добрынский, 33 лет, православный, под судом и следствием не был, статский советник, постоянно проживаю в Новочеркасске, Хлебный пер., 5а.
17 августа с.г. после московского Государственного совещания, на которое я был делегирован (хотя опоздал) как член Владикавказского Исполнительного комитета Георгиевских кавалеров, я выехал в Ставку по делам Союза. В купе 1-го класса (вагон штаба), которое я занимал, вошел неизвестный мне господин в форме английского офицера и назвал себя «Аладьин». Разумеется, я немедленно назвал себя, и завязался разговор. Г[осподин] Аладьин вынул маленький портрет-медальон в рамке лорда Китченера и поставил перед собой. Из отдельных фраз я убедился, что Аладьин склонен к мистицизму; в этом мнении я особенно укрепился на обратном пути из Ставки, когда Аладьин развивал предо мною целую теорию о загробной жизни, масонстве и пр. и, вынимая книжечку на английском языке, наугад открывал страницу и прочитывал то, что ему предуказано свыше на сегодняшний день. Едучи в Ставку, Алексей Федорович не особенно много говорил, хотя успел показать два письма — одно полковника Голицына, из которого ясно было видно, что Аладьин приглашается в Ставку Верховным главнокомандующим; и другое, написанное карандашом на телеграфном бланке, от Филоненко в любезных выражениях — также приглашение в Ставку. 18-го мы приехали в 3 ч. 30 м. дня на ст. Могилев. Выйдя на перрон, я обратил внимание, что Аладьина любезно приветствовали два неизвестных мне господина: один вертлявый, в чине штабс-капитана, кажется, инженер, и другой, солидный, в форме вольноопределяющегося, терского казака. Аладьин меня познакомил. Оказалось, это и были верховный комиссар Филоненко и ординарец главковерха Завойко. Причем первый из них в моем присутствии сказал Аладьину: «Главковерх Вас ждет в 7 часов, а пока идемте ко мне». Я раскланялся и поехал в Ставку. Получив необходимую справку в канцелярии дежурного генерала (приказ № 207 или 217 главковерха) о порядке формирования Георгиевских батальонов, я пошел пообедать в офицерское собрание и здесь, сидя за большим столом, слышал разговор неизвестных мне гг. офицеров, которые характеризовали недовольство и огорчение на развал, царящий в армии, грозящий создать России неслыханную катастрофу. Сетования сводились к тому, что слишком медлят в Петрограде с проведением рекомендуемых Ставкой мер к поднятию боеспособности армии и упорядочению тыла. Ночью я уехал на вокзал, ночевал в вагоне и утром дожидался там поезда. В последнюю минуту к отходу поезда приехал Аладьин в сопровождении вчерашних знакомых — Филоненко и Завойко.
Дорогой снова завязался разговор — Аладьин говорил о своих предположениях поехать по Волге прочесть ряд лекций на тему о спасении России, говорил, что пора поднять крестьянство на спасение России и действительной, а не призрачной свободы. В разговоре я не утерпел и спросил Аладьина: «А скажите, пожалуйста, что представляют собой и Филоненко, и Завойко, и Вы, словно триумвират?» Аладьин ответил, что мало их знает, вообще не распространялся на эту тему. Далее он говорил о необходимости созыва Государственной] Думы, вернее, совещания с участием демократии (в лице благоразумной части Советов рабочих и солдатских депутатов), о создании в союзе со Ставкой твердой власти и т.д.
Прибыв 20 августа в Москву, я пошел к Владимиру Николаевичу Львову26, который, как я, жил в «Национальной» гостинице и которого пред отъездом в Ставку я встретил в гостинице, и мы сердечно, как давние знакомые, поздоровались. Я поделился с ним своими впечатлениями в связи с разговорами, слы-
72
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
шанными за обедом в офицерском собрании, и беседами с Аладьиным. Причем от себя я сказал, что разделяю точку зрения о необходимости создания твердой власти, что топтание на месте вредно, и спросил его, что, собственно, представляет собой наш глава, т.е. А.Ф. Керенский. Львов горячо заговорил, что А.Ф. Керенский — государственный ум, большой патриот и что он, Львов, всецело и во всех отношениях доверяет Александру Федоровичу. Я передал Львову желание Аладьина познакомиться с ним, Аладьиннасколько мне известно, беседовал с Челноковым и др., но безуспешно. У себя в номере я представил Аладьина Львову. Львов спросил Аладьина, что он теперь собой представляет, как Англия и т.д. Аладьин высказал Львову свои соображения о политическом моменте, о том, что все должно решаться министром-председателем сообща со Ставкой. Имя Корнилова названо не было. В.Н.Львов заявил, что поедет к Керенскому и переговорит с ним 21-го утром, а 23-го возвратился восторженный и Аладьину, и мне заявил, что Керенский находит своевременным создание народного кабинета и официально уполномочил его, Львова, вести все переговоры с общественными деятелями и Ставкой. Помню, что Аладьин просил уточнить и формулировать пожелания министра-председателя. И, насколько помню, по словам В.Н. Львова выходило, что министр-председатель согласен вести переговоры со Ставкой и общественными деятелями, что переговоры ведутся при посредстве В.Н.Львова и негласно, чтобы не узнали те группы о переговорах, на которые исключительно в данное время опирается А.Ф. Керенский, что последний согласен сформировать кабинет, пользующийся доверием всех частей населения и армии, что должна быть выработана определенная программа и что он, министр-председатель, выйдет в отставку, если общественные группы и Ставка докажут ему, Керенскому, что в интересах Родины это надо сделать. Говорил это В.Н. Львов глубокоубежденно11, искренно и, несомненно, правдиво. Я знал Владимира Николаевича с октября 1910 года, мы часто встречались в петроградских клубах (общественных] деятелей и других), много беседовали и даже вели переговоры по коммерческим делам. Львов, по моему убеждению, честнейший, искреннейший человек, а потому я не сомневался и в данную минуту не сомневаюсь, что Владимир Николаевич говорил только правду о беседе с Керенским и о его поручениях. Потому, когда Владимир Николаевич тут же попросил меня ехать с ним в Ставку и помочь также вести переговоры с общественными деятелями, я, придавая этому всему значение государственной важности, охотно согласился во всем помочь Львову. В исполнение возложенного Керенским поручения мы с Львовым того же 23-го выехали в Ставку. Надо добавить, что помимо моей веры в заявления Львова я согласился ехать в Ставку и потому, что учитывал самое сердечное расположение Львова к Керенскому, и что впутался он в это дело исключительно потому, что когда был первый разговор о необходимости создания широкого народного кабинета по примеру А. Рибо во Франции27, то Львов с пеной у рта доказывал, что возглавить его должен только Керенский. Какие же у меня могли быть сомнения, что Львов не беседовал с Керенским и т.д. Я верил Львову, и сейчас моя вера не поколебалась в него. Перед отъездом в Ставку Владимир Николаевич беседовал со своим братом Николаем Николаевичем. О чем говорили, не знаю, но, вероятно, он передавал ему разговор с Керенским.
24 августа в 2 ч. 30 м. дня мы приехали на ст. Могилев, я позвонил в Ставку к дежурному офицеру и сообщил, что приехал к главковерху с важным поруче-
I Фамилия «Аладьин» вписана над зачеркнутым: «и который».
II Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
73
нием бывший обер-прокурор Синода Львов и что не укажут ли, где бы мы могли остановиться. Дежурный ответил, что все помещения переполнены, тогда мы с В.Н. Львовым объездили все гостиницы и, не найдя ни одного номера, отправились в Союз офицеров, прося нас устроить. В.Н. Львов поместился в комнате полковника Новосильцева, который был в отлучке, а я —в другом помещении.
После обеда я прошел в Ставку и просил дежурного офицера доложить генералу Корнилову, что к нему прибыл В.Н. Львов и что желательно сегодня же увидеться. Было отвечено, что просят в 9 часов вечера. Проводив Львова, в кабинет лично я не пошел, так как не был делегирован кем бы то ни было и был незнаком с ген. Корниловым. Я пошел к Завойко, которого видел только раз в жизни, как выше упомянуто, на вокзале, но имел к нему письмо от Аладьина, в котором Алексей Федорович сообщает Завойко о полномочиях Львова от Керенского и что он, Аладьин, «прибудет» завтра. Однако меня не пропускали к Завойко ординарцы, говоря «их нет, они уехали в командировку», я же отлично знал, что Завойко здесь. Однако подумал, что Аладьин, вероятно, не вполне осведомлен. Тогда я прошел к полк. Голицыну. Войдя к нему, я нашел там и Василия Степановича] Завойко. Я не скрыл моего удивления — оказалось, избегали встречи с Савинковым. Тем временем вышел из кабинета главковерха В.Н. Львов, крайне удовлетворенный своей беседой и удивленный необыкновенной демократичностью взглядов ген. Корнилова. Тут же выяснилось, что визит Львова не есть неожиданность для Корнилова, что накануне был Савинков, также говоривший с главковерхом о сближении с министром-председателем, о том, что все меры, рекомендуемые Корниловым, немедленно будут проведены в жизнь, но что для поддержки самого правительства (разумея Керенского, Савинкова) идет или пошел уже 3-ий конный корпус ген. Крымова — по просьбе Савинкова, и что 27-го предполагается восстание большевиков, которое и должен подавить Крымов. Из продолжавшейся беседы с Львовым, Завойко и Голицыным было ясно, что соглашение Ставки с А.Ф. Керенским обеспечено, что на всякие комбинации с включением непременно Керенского, Савинкова, Филоненко генер. Корнилов не только согласен, но и считает необходимым их участие. Однако, когда я узнал, что Филоненко предназначается на пост министра внутренних] дел, то я в решительной форме запротестовал, доказывая, что в столь серьезный момент на столь ответственный пост должно быть назначено лицо с большим авторитетом в России, а не Филоненко, которого Россия совершенно не знает. Львов меня поддержал. Наутро Львов должен был получить окончательный ответ. Идя в Союз офицеров ночевать, я благодарил Львова за то, что благодаря ему и, по-видимому, визиту Савинкова все недоразумения улажены, раз Керенский и Савинков участвуют во всякой комбинации. Утром 25-го Львов ушел раньше в Ставку, а я пошел хлопотать о билетах на обратный проезд — мне было заявлено в Управлении сообщений, что на Москву есть место только на 26-ое. Затем около Нутра я пришел в Ставку и застал В.Н. Львова в комнате Завойко, там же был полковник Голицын и еще кто-то. Продолжался вечерний разговор, и мы с Львовым проводили мысль о необходимости предварительного совещания видных общественных деятелей. На это все согласились, а Завойко заявил, что главковерх пошлет нужные телеграммы, а от Львова я узнал, что Верховный поручил ему просить Керенского и Савинкова немедленно выехать в Ставку на совещание, а также и потому, что главковерх опасался, чтобы большевики не узнали что-либо и не прикончили бы Керенского раньше прибытия Крымова с войсками. Это подтвердили тут и Завойко, и Голицын. С этим поручением, далеким от какого бы
74
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
то ни было ультиматума, Львов выехал в Петроград. Я обращаю внимание, что вся речь сводилась к поддержке Временного правительства и реконструирования на широких общественных началах кабинета. Я поехал провожать Львова на вокзал, туда же прибыл для встречи Аладьина Завойко, и там же я видел Филоненко (который встречал Терещенко). Я с любопытством разглядывал фигурку в декадентском стиле претендента на роль министра внутренних дел, вводящего военное положение, и совершенно не вслушивался в разговор Завойко с Львовым на перроне. Я, прощаясь с Львовым1, горячо советовал" ему из Петрограда вместе с Керенским прибыть в Москву и устроить там предварительное совещание, чтобы приехать в Ставку со своим вариантом или программой. Вечером 25 августа я узнал, что в Ставке генер. Крымов, будучи с ним знакомым с 1915 г.1" (я познакомился с генералом в 1-ом кавал[ерийском] корпусе ген. Орановского, трагически погибшего в Выборге), я поспешил его найти. Придя в Ставку, я застал [ныне] покойного выходящим от ген. Лукомского, — знал его за прямодушного солдата, непоколебимо храброго, честного, — я попросил по старому знакомству высказаться определенно, в чем дело, почему он идет на Петроград, желая проверить еще раз то, что соглашение достигнуто, <и найти ключ к>™ тем неясностям и противоречиям вроде уклонения Василия Степановича] Завойко от свиданий с Савинковым, с одной стороны, а с другой — взаимная несомненная дружба Филоненко и с Савинковым, и Завойко... И участие в будущему кабинете всех трех названных лиц... Ген. Крымов со свойственной ему прямотой и сердечностью ответил: «Иду в распоряжение военного министра по просьбе Савинкова, 27-го выступают большевики, если будет восстание, отобью охоту его повторять...» [Добрынский]: «А как будет с Советом рабочих и солдатских депутатов?» [Крымов]: «О них не знаю. Впрочем, кто из них словом или делом поддержит большевиков, то я исполню долг перед родиной...» При этом ген. Крымов выразил радость, что Временное правительство стало на твердый путь, путь поднятия боеспособности армии и поднятия своего престижа в стране, что давно пора было рекомендуемые генералом Корниловым меры провести в жизнь. Я просил пояснить, из чего он усматривает соглашение: «Из последней беседы Корнилова с управляющим Военным министерством и из визита Львова». Крымов только беспокоился за Керенского и Савинкова, находя, что в интересах безопасности им надо спешно выехать в Ставку, но что Львов вовремя поехал с приглашением.
26-го утром я получил бумагу от генерала для поручений Голицына на имя коменданта станции Москва-Александровская с требованием предоставить 8 мест в вагоне штаба для лиц, приглашенных в Ставку Верховным главнокомандующим, и с этим я выехал 26-го из Ставки в Москву, послав из Могилева в 11 утра 26-го телеграмму: «Петроград. Министру-председателю Керенскому для Владимира Николаевича Львова. Обратно езжайте чрез Москву. Родзянко [в] Петрограде пригласите. Добрынский». Мне хотелось, чтобы под председательством А.Ф. Керенского в Москве состоялось предварительное Совещание общественных деятелей. Я должен был пригласить: Родзянко, кн. Львова, Тесленко, Маклакова, Н. Львова, П.П. Рябушинского, Сироткина и Третьякова28. Арест Львова меня поразил, и на этом была поставлена точка нашим хлопотам.
I Далее зачеркнуто: «и».
II Слово «советовал* вписано над зачеркнутым «доказывал».
III Далее зачеркнуто: «в корпусе генерала Орановского».
17 Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
v Слова «в будущем» вписаны над строкой.
РАЗДЕЛ I
75
Генерала Корнилова я видел один раз и случайно1 вечером 25-го. Он сердечно поздоровался со мной, поговорил о Георгиевском союзе, произвел на меня самое выгодное впечатление своей прямотой, сердечностью... Из разговоров всюду было ясно, что среди офицерства он пользуется большой популярностью, а ныне и в стране, несмотря на всю историю.
Подводя итог всему, что мне известно, никакого ультиматума ген. Корнилов с Львовым не посылал, никаких определенных решений о диктатуре не было, все было отложено до прибытия в Ставку министра-председателя, и что во всех проектах ген. Корнилова, независимо от их приемлемости, должны были участвовать Керенский, Савинков безусловно и Филоненко под знаком вопроса.
Ко всему изложенному на отдельные вопросы добавлю следующее: в Ставку я выехал первый раз потому, что не мог получить от председателя Центрального комитета Союза Георгиевских кавалеров Скаржинского никаких циркуляров и распоряжений о формировании Георгиевских батальонов, а мне было председателем Владикавказского комитета поручено точно узнать, в каком направлении должна развиваться деятельность Союза и как формировать роты, батальоны и т.д. В Московском отделе также не было еще и своего устава и циркуляров, и один из офицеров посоветовал мне проще всего проехать в Ставку и получить там циркуляр, что я и сделал. В Ставке же я получил приглашение в числе прочих на совещание 28-го.
В частности, перед самым отъездом Львова, повторяю, я не знал содержания беседы с Завойко, но Львов, уезжая, просил меня, если приедет Терещенко, то пройти в вагон к нему и от его имени передать, чтобы М.И. Терещенко или возвратился в Петроград, или бы проехал к себе в деревню.
В.Н. Львов ночевал в комнате Новосильцева с есаулом Родионовым. О чем они говорили, неизвестно. Когда я был первый раз в Ставке, то я не вынес впечатления, что Керенскому грозит какая-либо опасность, хотя недовольство его нерешительностью в борьбе с развалом армии было совершенно определенное. Фразы, сказанной кем бы то ни было, о том, что Керенскому в случае выступления большевиков не на кого опереться в Петрограде, т.е. что его не поддержат войска, не помню. При первом свидании с В.Н.Львовым, т.е. в день моего отъезда в Ставку, я никаких особенных разговоров с Вл[адимиром] Николаевичем] не имел, кроме того, что выезжаю в Ставку. По поводу предъявленной мне беседы с сотрудником газеты «Вольный Дон» могу заявить, что, в общем, содержание беседы изложено довольно близко к действительному нашему разговору, но с маленькими неточностями. Так, например, в газете сказано, что визит Львова не был неожиданностью для Корнилова, правильнее было бы сказать, что приезд именно был, быть может, и неожидан для Корнилова, но содержание его бесед вполне, по моим впечатлениям, совпадало с предшествовавшими переговорами Ставки с Петроградом.
По поводу состава кабинета, рекомендуемого окружавшими ген. Корнилова, я сказал «не левый, а несерьезный». В ответ на мое замечание, кажется, Завойко в присутствии Львова сказал, что это не обязательно и что вернее будет поручено сформирование ген. Алексееву при диктатуре Керенского и Корнилова. Но, словом, этот вопрос остался открытым до прибытия общественных деятелей на совещание во главе с министром-председателем.
Могу еще добавить, что когда В.Н. Львов вышел из кабинета, то в подтверждение демократичности ген. Корнилова приводилась и Львовым, и другими, т.е. Завойко и прочими, фраза ген. Корнилова: «Романовы перешагнут только
1 Слова «и случайно» вписаны над строкой.
76
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
через мой труп». В связи с этим на Ваш общий вопрос о том, не было ли получено мною в 1-ый или во 2-ой приезд в Ставку каких-либо данных, свидетельствующих о готовящемся заговоре, насильственно низвергнуть существующее Временное правительство или отдельных членов, могу заявить — таких данных в моем распоряжении не имеется. Насколько я мог понять, общее настроение в Ставке было, безусловно, против крайних социалистов вроде Чернова, и в разговорах высказывалась надежда, не помню кем, что объявление военного положения во всей стране заставит Чернова добровольно уйти в отставку: враждебное отношение к Чернову объяснялось тем, что к нему, как к подозреваемому пораженцу, относились подозрительно.
Далее добавлю, что при разговорах на политические темы В.Н. Львов и мне и другим говорил, несколько раз возвращаясь к этому, что наряду его глубокой веры в АФ. Керенского он опасается дурного влияния министра Некрасова, о котором он отзывался нелестно и считал, что этот «авантюрист» когда-нибудь может вовлечь доброго Александра Федоровича в беду.
По поводу предъявленной мне справки домовой книги «Национальной» гостиницы в Москве могу объяснить, что я выехал вместе с Львовым не в Петроград, а в Ставку 23 августа, а не 24-го. Отметку о выбытии В.Н. Львова из Москвы 28-го объясняю тем, что номер как Львов, так и я оставляли за собой, и, вероятно, после ареста В.Н. Львова за его номер уплатил деньги либо брат, либо управляющий, и отказался за него.
Больше к своим показаниям я добавить ничего не имею. Показание записывал собственноручно. Зачеркнуто: «и который», «в корпусе генерала Орановского», «как», «доложил». Вписано: «Аладьин», «пред», «найти ключ к», «советовал», «будущем», «и случайно».
Припоминаю еще следующее обстоятельство, которое считаю долгом отметить: перед отъездом в Петроград Владимир Николаевич Львов передал мне письмо к своему брату Николаю Николаевичу, которое я отправил по прибытии в Москву к нему на квартиру: содержание не знаю.
В Москве в исполнение поручения я говорил с Д.В. Сироткиным, который прежде, чем ехать в Ставку, решил при моем участии совместно с П.П. Рябу-шинским совещание в номере «Национальной» гостиницы [перенести], на другой день в 12 час. дня, т.е. 28-го, так как 27-го мы выехать не могли. <Хотя в сущности, Сироткин отказался ехать. >! Третьякова в городе не оказалось, он был на даче и болен. Н.Н. Львов согласился ехать при условии, если поедут Родзянко и кн. Львов, к последним я не обращался, так как они имели телеграфное приглашение, и комендант ст. Москва-Александровская мне заявил, что для Родзянко и кн. Львова места оставлены и они едут 28-го. Маклаков был в Петрограде, к Тесленко я не успел зайти, так как вечером 27-го в Москве стало известно об объявлении министра-председателя и аресте Львова — естественно, всякие разговоры и хлопоты прекратились.
Вставлено: «хотя, в сущности, Сироткин отказался ехать».
Иван Александрович ДОБРЫНСКИЙ Член Чрезвычайной комиссии Ник[олай] КОЛОКОЛОВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 10. Л. 212-217. Автограф; Д. 19. Л. 1-20. Копия. Машинопись. (4 экз.); Д. 20. Л. 5—9 об. Копия. Машинопись.
1 Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над строкой.
РАЗДЕЛ I
77
№20
Показание военного комиссара Временного правительства при командующем Западным фронтом В.А. Жданова
3 сентября 1917 г.
Протокол допроса свидетеля
1917 года, сентября 3 дня в гор. Могилеве Чрезвычайная комиссия по расследованию дела о генер. Корнилове и др. допрашивала нижепоименованного, который на предложенные ему вопросы показал:
Я, комиссар Западного фронта Владимир Анатолиевич Жданов, православный, не судился, по делу показываю и показания записываю собственноручно.
Я занимаю должность военного комиссара Временного правительства при главнокомандующем Западным фронтом. На 24 августа с.г. я был вызван ко-миссарверхом в Ставку на съезд. Здесь перед съездом я встретился у комиссар-верха с управляющим Военным министерством Б.В.Савинковым, знакомым мне более 12 лет. Вечером я был на квартире у М.М. Филоненко. Там были комиссарюз Н.И. Иорданский, я, комиссарверх М.М. Филоненко и его помощник Фонвизин. Б. В. Савинков указывал нам на положение на фронте и в тылу, особенно в Петрограде. Разговор имел деловой характер, дабы мы могли знать, чего опасаться и в каком направлении направить свою деятельность. Между прочими его сообщениями наиболее им было подчеркнуто сообщение о положении дел в Петрограде. Он указал, что на начало сентября правительство, по имеющимся у него сведениям, ожидает беспорядков со стороны1 левых групп и что эти выступления могут совпасть с попыткой высадки десанта немцами и какими-либо выступлениями наиболее революционных групп Финляндии. В конце совещания комиссаров на заседание явился Верховный главнокомандующий генерал Корнилов. Он обратился к собранию с заявлением, сделанным им при закрытых дверях, о положении дел в России и указал на поражение на Северном фронте, о готовящихся наступлениях у Финского залива и на Бессарабию. Закончил речь совершенно неожиданным выпадом против проекта о комитетах и комиссарах, каковые проекты обсуждались на нашем совещании, заявив, что в нем есть пункты, к[ото]рые он допустить не может. Какие, он не указал. После этого он быстро вышел. За ним вышел М. Филоненко и, сейчас же вернувшись", сообщил, что главковерх не успел сказать всего, что хотел сказать, и поручил ему добавить о положении дел в России. Тут Филоненко повторил о положении России все то, что говорил Б.В. Савинков и что мною выше сказано. Какие меры принимает правительство против готовящихся в Петрограде беспорядков, ни Б.В. Савинков, ни М.М. Филоненко не указывали.
27 августа вечером я приехал в Минск и ночью в 12 часов по радиотелеграмме узнал о событиях в Ставке. Это была передача агентской телеграммы о том объявлении, к[ото]рое было расклеено в г. Петрограде от имени Временного правительства.
Первая телеграмма Временного правительства об устранении Корнилова до нас не дошла. Я сообщил эту телеграмму сначала всем армейским комитетам, обязав их сообщить командирам армий, а затем главкозапу генералу Балуеву, он, оказывается, не знал еще ее.
Далее слово неразборчиво. Далее зачеркнуто: «доо».
78
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Он знал об отставке генерала Корнилова из телеграммы, присланной из Ставки, но причин ее не знал. Предполагая, что эта отставка вызвана несогласием Временного правительства со взглядами генерала Корнилова на способы и меры улучшения и укрепления армии, он послал телеграмму Временному правительству о том, что, поддерживая политику Корнилова, считает его отставку вредной для России. Из его слов мне было совершенно ясно, что если у генерала Балуева и было какое-либо соглашение с генералом Корниловым, то только по вопросу о поддержании тех мер, кои указаны были в записке генерала1 Корнилова, но об отказе подчиниться воле правительства со стороны генерала Корнилова генерал Балуев не знал.
Распоряжения г. Корнилов отдавал и после этого, но я, не вмешиваясь в часть оперативную, содержания их не знаю.
На второй странице зачеркнуто: «доо», на четвертой «Бал».
Комиссарзап Влад[имир] ЖДАНОВ
Председатель Чрезвычайной комиссии11
Члены Комиссии: полковник РАУПАХ Н. КОЛОКОЛОВ полковник УКРАИНЦЕВ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 11. Л. 28-29 об. Автограф.
№21
Показание ординарца Л.Г. Корнилова B.C. Завойко, данное Следственной комиссии военной секции Гомельского Совета рабочих и солдатских депутатов
31 августа 1917 г.
Протокол
1917 года 31 августа г. Гомель. Следственная комиссия военной секции Гомельского совета рабочих и солдатских депутатов производит допрос прапорщика Кузнецова29, причем он показал:
Я, Василий Степанович Завойко, после данного мне слова об отправке телеграммы о моем аресте [в] Ставку полковнику Голицыну30, сообщил кое-какие данные из моей жизни и открыто заявил, кто я на самом деле и причины, заставившие меня скрыть свое имя.
Уехал из Ставки согласно распоряжения моих близких друзей в целях сохранения моей безопасности, причем был командирован в Кавказскую армию в 7-ой Оренбургский полк, причем указываю, что моим намерением было проехать [во] Владикавказ к моему другу Гермоеву и у него на некоторое время скрыться в Чечне с тем, чтобы в полк вовсе не являться.
В прапорщики произведен с 30 августа вечера, состоял с 9 апреля сего года на военной службе в должности ординарца Верховного главнокомандующего, никаких особых поручений и миссий на меня возложено не было.
I Далее зачеркнуто: «Бал».
II Подпись председателя отсутствует.
РАЗДЕЛ I
79
Содержание изорванного мною письма31 мне непонятно, а адресовано было в Асхабад. Изорванная же мною бумажка заключала в себе список пунктов и людей, у которых я мог остановиться.
B.C. ЗАВОЙКО 1917 года 31 авг[уста]. Гомель.
Представитель от коменданта шт[абс]-кап[итан] РАДУНОВ Члены Следственной комиссии РОЗНЕВИЧи ГЕЙЛИКМАН
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 14. Л. 116. Автограф; Д. 93. Л. 88. Заверенная копия. Машинопись.
№22
Показание ординарца генерала Л. Г. Корнилова прапорщика B.C. Завойко1
6 октября 1917 г.
Приступая к изложению моего показания, я считаю долгом сразу же оговориться и указать на то, что вследствие массы сильных, быстро сменявшихся и все нараставших впечатлений в последующем изложении у меня могут встретиться ошибки в обозначении чисел месяцев описываемых мною событий. Однако я полагаю, что эти события настолько значительны и ими затронуто столь большое количество лиц, что для следствия не составит никакого труда точно установить эти числа и в связи с этим определением ввести в мое показание соответствующие поправки.
Действуя и работая в течение последнего времени в постоянном общении с М.М. Филоненко, комиссаром Временн[ого] правительства] при Верховном главнокомандующем, я должен заявить, что об этой деятельности и работе у нас состоялось словесное соглашение, подкрепленное словом и рукопожатием в том, что во имя «Спасения Родины» мы идем с Филоненко вместе рука об руку и что каждый из нас обязан в случае, если он сознает, что наши пути расходятся, сообщить об этом другому совершенно прямо и, по возможности, немедленно. Это соглашение было заключено при нижеописываемых обстоятельствах:
14 июля Б.В. Савинков, М.М. Филоненко и я выехали в поезде ген. Корнилова, тогда главнокомандующего Юго-Западным фронтом, из города Каменец-Подольска в гор. Бердичев одновременно с переводом штаба фронта. Вечером того же дня на перегоне Каменец-Подольск — Проскуров я пришел в отделение Б.В. Савинкова и предложил ему совместную работу во имя «Спасения Родины». Не касаясь совершенно вопроса личности, Б.В. Савинков любезно, но вместе с тем и чрезвычайно категорически ответил мне, что это предложение для него неприемлемо, так как в своей работе он вообще всегда был «одиночкой» и таковым же останется, используя окружающих лиц как орудия для достижения поставленной себе цели. После разговора с Б.В. Савинковым я имел такой же разговор с М.М. Филоненко, которому передал содержание моей беседы с Савинковым. С М.М. Филоненко мы обоюдно пришли к совершенно противоположному заключению, чем с Савинковым, и, не связывая себя никакими обязательствами в смысле тактики, политической программы и т.д., дали
1 Дело Завойко в следственной комиссии военной секции Гомельского Совета рабочих и солдатских депутатов см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 93. Л. 88-103. См. также перечень показаний и протоколов допросов — т. 2.
80
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
слово временно поддерживать друг друга, пока мы будем сознавать, что цель наша одна и та же и пути наши совпадают. Единственное обязательство, которое при этом мы на себя приняли, — это было предупредить друг друга открыто и немедленно о том, что согласованность и общность нашей работы прекращается в тот момент, когда мы сознаем, что наши дороги расходятся.
На основании вышеизложенного и считая, что доклад М.М. Филоненко в зале Технического института 8 сентября, переданный в отчете «Вечернего времени» от 9 сентября, на который со стороны М.М. Филоненко ни в одной из газет не последовало опровержения, имеет два существенных недостатка: 1) доклад сообщает одну правду, но не всю правду, и 2) сообщаемой докладом одной правде придается в некоторых местах совершенно неправильная окраска.
Я заявляю, что с ним наши дороги разошлись, и наша работа не может быть общей и согласованной; почему в своих действиях, поступках и показаниях я считаю себя теперь вполне свободным.
Обо всем вышеизложенном покорнейше прошу Следственную комиссию немедленно осведомить М.М. Филоненко, дабы у него не могло бы родиться даже подозрение в том, что я действую не открыто и не согласно принятому на себя обязательству. [...]'
«Петроград. Причины поступления на военную службу»
[...]"
Пробегая большинство газет, анализируя бесконечное количество всевозможных слухов, я пришел к заключению, что наиболее видным деятелем, наиболее яркою, цельною и благородною фигурой, олицетворяющей в себе высокие идеалы великих эпох, является генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Его демократическое происхождение, его выдающиеся способности, непрерывное гонение при прежнем режиме, наконец, чудесное бегство и спасение из плена, — все вместе взятое как бы велением судьбы указывали в нем человека, предназначенного к спасению России, к возрождению гибнущей родины и на новых основах, достойных великого, свободного народа русского. Случайная, неожиданная встреча, вся сила первого впечатления подтвердили мне правильность бродивших у меня в голове предположений, и выбор был сделан.
Человек дела, а не слова, я бросил все: детей, дом, службу, дела и пошел туда, куда меня звал долг русского гражданина, человека, отдающего себя целиком делу служения Родине.
Я явился к ген. Корнилову и предложил ему свои услуги и свою работу в качестве человека, знающего страну почти от края и до края, работавшего в самых разнообразных условиях в различных областях, имеющего связи и знакомства во всех слоях и классах общества, искусившегося в политической деятельности, располагающего словом и способностью письма. Я говорил генералу, что готов исполнять всякую работу, которую он мне даст, и буду считать своею главнейшею обязанностью оберегать его от влияния всяких политических течений, представители которых будут стремиться привлечь его в свои ряды, что его задача стоять выше каких-либо партий и во что бы то ни стало объединить всю страну во имя одной великой цели: спасения родины от внешнего врага и от восстановления монархии.
I Далее опущен раздел «Биографические данные: кое-что из моего прошлого».
II Далее опущены биографические данные Завойко за более ранний период (1895 — апрель 1917 гг.).
РАЗДЕЛ I
81

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.