В Ставку я выехал 23 августа вместе с Добрынским. В вагоне, где я ехал, находился и князь Григорий Николаевич Трубецкой.
Приехал я в Ставку 24 августа; никакие автомобили нас не встречали, и я с Добрынским на извозчике отправились сперва к Штабу, где Добрынский взял мне пропускной билет, а затем оттуда в гостиницу, где мне пришлось за неимением места остановиться в одном номере с есаулом Родионовым. С ним познакомил меня Добрынский. С первых же слов своих Родионов меня сразил, говоря, что Верховный главнокомандующий подписал Керенскому смертный приговор. Я в ужасе оцепенел и, желая узнать, отчего такое отношение к Керенскому, спросил Добрынского, могу ли я быть откровенным с Родионовым. На что, получивши утвердительный ответ, стал защищать Керенского и сказал при этом, что с согласия Керенского я хочу вступить в переговоры с Корниловым, для чего я в Ставку и приехал. Хотя Керенский и не уполномочивал меня специально с Корниловым вести переговоры, но я считал, что могу говорить от имени Керенского, так как, в общем, он согласен на реорганизацию власти. Родионов, узнав о моих дружеских чувствах по отношению к Керенскому, увидел, что попал впросак, и после, как мне уж Добрынский говорил, спрашивал его, не расскажу ли я все это Керенскому. Затем я от Родионова узнал, что Корнилов готовится провозгласить себя военным диктатором и что уже готов какой-то манифест, но что об этом никто даже из офицеров не знает, так как держат все в строжайшей тайне. Я пришел в остолбенение и возразил ему, что если Корнилов провозгласит себя диктатором в Могилеве, то, быть может, на Кавказе еще кто-либо провозгласит себя диктатором, в Петрограде тоже объявится диктатор, еще где-нибудь еще другой, и что из этого получится хаос. Я говорил, что Временное правительство есть единственное законное правительство, а все, о чем говорит Родионов, есть узурпация власти, весьма опасная всегда, а в военное время преступная. Родионов, кажется, со всем этим согласился. Но все же на мою просьбу достать мне на завтра билет, чтобы ехать в Петроград, я получил почему-то отовсюду уклончивые ответы, из чего понял, что меня хотят задержать. Такие же уклончивые ответы я получил и на мою просьбу, чтобы обо мне доложили Корнилову, так как я приехал специально, чтобы его видеть. Тут же Добрынский мне сказал, что со времени его последней поездки в Ставку настроение в Ставке внезапно изменилось и стало весьма бурным. От всего этого я пришел в уныние, думая, что и Корнилова я не увижу, да и в Петроград не попаду. Но внезапно, не знаю уже почему, Родионов говорит мне, что Корнилов меня примет сегодня же вечером, и я пошел к Корнилову. Это было 24 августа вечером.
Корнилову я сказал, что имею согласие Керенского узнать его требования, определенно и ясно изложенные. Я коснулся также вопроса о реорганизации власти на началах широкого народного кабинета. Зная от Добрынского, что Корнилов вполне в курсе всего, что происходит вокруг него в Ставке, я желал предотвратить возможность крупного вооруженного столкновения и найти пути примирения и выход из тупика: более всего я старался уладить, умиротворить. В ответ на все это Корнилов просил меня зайти к нему завтра в 10 утра. На мой вопрос, правда ли, что при восстании большевиков войска не поддержат правительство, Корнилов меня успокоил словами, что положение очень тяжелое, но до этого не дойдет; войска исполнят свой долг и поддержат правительство. Я вернулся домой и с иронией отметил Родионову, что тон Корнилова совсем не соответствует его тону, что Корнилов меня успокоил.
Второе свидание мое с Корниловым произошло утром 25 августа. Меня встретил в приемной Завойко в солдатской рубахе и познакомился со мной. Я
218
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г, КОРНИЛОВА. ТОМ II
изумленно на него взглянул, потому что не знал, кто он и что он. Из кабинета Корнилова вышло несколько офицеров, и после того я был принят Корниловым.
Начав разговор, Корнилов обрисовал сперва передо мною положение вещей: Рига взята, Румыния может быть всякую минуту отрезана, настроение в войсках мрачное, армия всюду ищет виновников своего позора, на фронте и в тылу нестроения, взятие Риги сильно подействовало на мрачное состояние армии. Ко всему этому Корнилов добавил: «От 27 августа до 1 сентября ожидается выступление большевиков. План их заключается в свержении правительства, водворении себя на их место, заключении немедленно сепаратного мира, после заключения мира объявление его по фронту для деморализации армии и в выдаче Балтийского флота Германии. Для предотвращения таковой опасности у правительства решительно нет никаких сил. В Петрограде в войсках полная неразбериха: одни войска стоят за большевиков, другие — за Совет, третьи — за правительство, четвертые — неизвестно за кого. При восстании большевиков произойдет бурное столкновение всех этих сил, невероятная получится каша, в которой Временное правительство, без сомнения, провалится. Не подумайте, что я говорю для себя, — продолжал Корнилов, — но для спасения Родины. Я не вижу другого выхода, как передача в руки Верховного главнокомандующего всей военной и гражданской власти». Тут я заметил: «И гражданской?» На что Корнилов мне ответил: «Да, и гражданской власти. Впрочем, можно удовлетвориться совместительством власти Верховного главнокомандующего и председателя Временного правительства. Комитеты должны существовать, но с хозяйственными функциями; тыл и фронт должны быть соединены. Кто будет назначен председателем Временного правительства — безразлично». Затем Корнилов добавил, что Керенскому он предлагает пост министра юстиции, а Савинкову — министра военного. Не ручаясь за их жизнь в других местах, он предлагает Керенскому и Савинкову под личной своей ответственностью за их безопасность приехать в Ставку. В это время Завойко вмешался в разговор и сказал, что Керенскому портфель не министра юстиции, а заместителя министра-председателя. Тон Завойко при этом, не допуская возражений, импонировал Корнилову. Мне сделалось одновременно и жалко за Корнилова, и убедительно ясно, что секретарь держит Верховного главнокомандующего в своих руках. Затем я с Корниловым расстался1, а Завойко пригласил меня к себе завтракать.
Во время завтрака Завойко взял лист бумаги и, сказавши, что хочет намечать кабинет, стал набрасывать ряд имен, причем подчеркивал то имя, которое ему нравилось. Таким образом был составлен собственноручно рукою Завойко тот список министров, который я передал судебному следователю. Окончив список, Завойко протянул его мне, и я машинально его взял. Для чего он мне его дал, я не знаю. Когда речь зашла об отношении Корнилова к Милюкову, то Завойко заметил, что у них отношения самые натянутые, ибо в Москве когда Милюков увидел Корнилова с Аладьиным, то спросил Корнилова: «Зачем тут Аладьин?» На что Корнилов отвечал: «А зачем тут Милюков?» О Гучкове и Терещенко Завойко не сказал ни слова. Затем разговор наш зашел об аграрной реформе. Тут же сидевший какой-то господин приводил какие-то цифры в доказательство осуществимости своего плана; я видел, что все эти проекты сочинялись для задабривания масс и привлечения их на свою сторону. Затем я уехал
1 Показание В.Н. Львова от 14 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 428) до слов: «Затем я с Корниловым расстался...».
РАЗДЕЛ I
219
на вокзал, причем Завойко меня провожал. Когда я на станции спросил Завойко, для чего, в сущности, они в свой кабинет включают Керенского, когда в душе они против него, то Завойко мне объяснил, что это надо как имя для солдат, но что это только на 10 дней, а потом его уберут. Тогда я, ошеломленный, возразил: «А как же Корнилов поручился за его безопасность?», — то Завойко мне ответил: «Разве может Корнилов ручаться за жизнь Керенского, когда Керенский выйдет из дому?» Немного погодя подходит ко мне взволнованный Добрынский и говорит мне, что Завойко сказал, что приезжающий с поездом М.И. Терещенко живой в Петроград не вернется. Добрынскому и мне стало страшно за все происходящее в Ставке, и мы решили: мне немедленно ехать в Петроград спасать Керенского, а Добрынскому ехать в Москву и предупредить общественные круги обо всем, происходящем в Ставке.
Приехавши в Петроград, я приехал к себе на квартиру и тотчас же через адъютанта Керенского по телефону просил Керенского меня принять. Но так как Керенский назначил мне быть у него только в семь часов вечера, то я заехал к П.Н. Милюкову, с которым я никакими политическими отношениями не связан, чтобы предупредить его по собственному своему желанию об ожидающемся на 27 августа восстании большевиков и о грозной от того опасности для Петрограда и, в частности, для самого Милюкова. Затем я поехал к Керенскому и у Салтыковского подъезда, встретившись с Вырубовым, смеясь, говорю ему: «Вот Керенский не захотел быть диктатором, так теперь сядет к нам другой диктатор». На эту мою шутку Вырубов рассмеялся.
Взойдя к Керенскому, я сильно волновался, и когда передавал ему дословно все слова Корнилова, то был смущен, ибо я понимал всю важность и все последствия моего сообщения, но, раз это были слова Верховного главнокомандующего, я считал себя обязанным их передать. Относительно восстания большевиков Керенский сказал мне, что восстания не будет, но я настаивал на том, чтобы то, что было сказано мне Корниловым, было доведено до Временного правительства, потому что слова и предложения Верховного главнокомандующего не могут оставаться пустым звуком, а что по ним надо иметь суждение и вынести решение: или принять, или отвергнуть, или уволить Корнилова. Когда же Керенский сказал, что он затрудняется слова передавать Временному правительству, то я, подошедши к письменному столу, записал на бумаге три конкретных предложения Корнилова, скрепив их моею подписью, и передал Керенскому. Это не были требования, не было ультиматумом. Я ведь к Керенскому пришел не по поручению Корнилова. К Корнилову я явился с согласия Керенского и потому передавал ему то, что мне сказал Корнилов. Но я не говорил Керенскому, что это предложение Корнилов посылает в ответ на запрос самого Керенского; Керенский мог и забыть наш предьщущий разговор. Предложение Корнилова я передавал в ясной формулировке, сделанной мне на станции Завойко, когда, прощаясь со мною, Завойко мне сказал: «Итак, не забудьте, что от Временного правительства требуется три акта: 1) объявление Петрограда на военном положении, 2) передача всей военной и гражданской власти в руки Верховного главнокомандующего и 3) отставка всех министров с временным замещением их товарищами. Тут же Завойко прибавил, чтобы Керенский и Савинков непременно приехали в Ставку 27 августа.
Керенский сказал мне, что в никакие министры юстиции он не пойдет, а лучше подаст в отставку. Опасаясь за жизнь Керенского, я был удовлетворен этими его словами. Затем Керенский пригласил меня заехать с ним на прямой провод, чтобы проверить мои слова непосредственно через Корнилова. Я приехал на аппарат, уже когда разговор кончался, в нем участия я не принимал.
220
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
Потом, уже во дворце, Керенский мне показал ленту, а у аппарата он только сказал, что Корнилов подтвердил.
Когда мы ехали обратно во дворец, то в автомобиле Керенский, обратись ко мне, сказал: «Мы поедем с вами вместе туда, откуда Вы приехали, т.е. в Ставку». На что я живо возразил против такого решения и убеждал его этого не делать, так как в Ставке я боялся за его жизнь.
Приехав во дворец, у себя в кабинете мне Керенский снова задал вопрос, думаю ли я, что ему надо подать в отставку и уехать туда, куда и я не буду знать. На что, все время опасаясь за его жизнь, я и ответил: «Да, уезжайте». При этих словах мы оба встали, но когда я хотел уходить из кабинета, Керенский велел меня арестовать.
Мне могут напомнить, что порой я говорил о диктатуре. Но я никогда определенную и категоричную политическую форму в это слово не вкладывал. Когда я говорил о диктатуре, я просто разумел сильную власть и в этом смысле при восстании большевиков от 3 июля я говорил в критическую минуту о диктатуре Керенского. Избрание Керенского в председатели Временного правительства и затем дача ему полномочий по составлению кабинета и есть то усиление власти, в котором я деятельное принимал участие. Я бы очень желал, чтобы тогда, когда произошло первое столкновение Корнилова с Временным правительством, а именно в конце июля месяца, чтобы Керенский совместил должности председателя Временного правительства с Верховным главнокомандованием. Если бы это было сделано в июле, то печальный Корниловский заговор не имел бы места. Вот в каком смысле говорил я о диктатуре Керенского. Что касается до моих отношений к Временному комитету Государственно* Думы, то я давно уже с Комитетом порвал, разойдясь на почве моей церковной политики, которую Комитет резко осуждал. Да и на Государственном совещании в Москве я отказался подписать резолюцию IV Государственной Думы. Таким образом, во всех переговорах я действовал вовсе не от каких-либо общественных групп, а лично от себя и за себя. Но думаю, что мое вмешательство в область того, что происходило в Ставке, дало возможность Временному правительству парализовать тот удар Корнилова, который он втайне готовил и который, разразившись неожиданно, был бы гораздо сильнее, опаснее и губительнее для России и дела свободы.
В Ставке до 24 августа я не был ни разу, а с Корниловым я встречался только один раз во Временном правительстве в апреле месяце сего года. 17 августа Добрынский, сообщая мне о вызове его в Ставку, не говорил мне, кто его вызывал.
25 августа я знал, что Савинков находится в Ставке, но не считал возможным сказать ему то, что мне сказал Корнилов, потому что, во-первых1, я с ним почти не был знаком, видя его всего лишь раз в жизни, а во-вторых, не считал себя вправе передавать кому бы то ни было слова Верховного главнокомандующего, предназначавшиеся только для А.Ф. Керенского.
Когда Завойко на листе бумаги при мне составлял список министров, то я затрудняюсь сказать, не зная, был ли этот список импровизацией его в этот момент или результатом предшествующего обсуждения с кем-либо.
21 августа, когда Добрынский вернулся из Ставки, то он мне сказал", что наедине с ним Корнилов выразил ему свое решение объявить себя диктатором, но просил его об этом никому не передавать, о чем я впервые упоминаю
В тексте слова «во-первых» и «во-вторых» обозначены: «во 1)», «во 2)». Слово «сказал» вписано над строкой.
РАЗДЕЛ I
221
здесь на Ваш вопрос. Настаивая перед Керенским о необходимости довести до сведения правительства предложения Корнилова, я действовал по собственной инициативе и пониманию создавшегося положения, а не по поручению Корнилова.
Излагая Керенскому на листе бумаги предложения Корнилова, я упомянул в соответствии с формулировкой Завойко третий пункт об отставке министров и вступлении в должность их товарищей, о коем Корнилов в разговоре со мной не упоминал.
На 24 стр. надписано «сказал».
Владимир ЛЬВОВ
Полковник УКРАИНЦЕВ Н. КОЛОКОЛОВ Михаил ГОЛЬДМАН-ЛИБЕР В. КРОХМАЛЬ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 156-168. Автограф; Д. 16. Л. 9-12 об. Копия1. Машинопись.
Частично опубл.: Революционное движение в России... С. 425—428.
№38
Протокол допроса члена Государственной Думы В.Н. Львова
5 октября** 1917 г.
Протокол
Чрезвычайная комиссия по расследованию дела ген. Корнилова и его соучастников 5 октября 1917 г. допрашивала Владимира Николаевича Львова, который показал:
Я, Владимир Николаевич Львов, содержусь под стражей в Петроградском комендантском управлении.
Дополнительно показываю. Из деликатности до сих пор в своих показаниях в отношении А.Ф. Керенского я в некоторых местах не поставил точки над «i», полагая, что он сам сделает это. Не дождавшись, в интересах Родины и правосудия я считаю себя обязанным совершенно ясно и категорично изложить все обстоятельства так, как они были. Я ездил в Ставку по поручению А.Ф. Керенского. Никакого ультиматума я ни от кого не привозил и не мог привезти, потому что ни от кого таких полномочий не получал, тем более, что то, что мною написано, написано по требованию Александра] Федоровича] Керенского. Александр Федорович поставил меня в Зимнем дворце в такое положение, о каком многим и не снилось: он в Зимнем дворце устроил одиночные камеры с часовыми, а когда я от тоски и одиночества пытался заговорить с <лакеями, приносившими пищу>п, то и это мне было запрещено. Первую ночь я провел в постели с двумя часовыми в головах. Меня допросили, но когда я написал свое показание, Александр] Федорович Керенский остался им недоволен и послал ко мне следователя и прокурора, и допрашивали вновь. Я вовсе не давал поручения Керенскому говорить от моего имени с Корниловым по проводу, но от меня требовали такого показания, и из деликатности я это показал.
I Машинописная копия показания В.Н. Львова не завершена.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «часовыми».
222
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Керенский дал мне категорическое поручение представить ему от Ставки и от общественных организаций их требования о реконструкции власти в смысле ее усиления. Во исполнение этого поручения я и поехал в Москву и в Ставку. В Москве я пробыл недолго и, кажется, в тот же день поехал в Ставку. В Ставке я говорил с Корниловым, указал ему на данное мне поручение. Мы беседовали с ним о реконструкции власти, и деталей я уже не помню, потому что измучен пережитыми волнениями. Никакого ультимативного требования Корнилов мне не предъявлял; у нас была простая беседа, во время которой обсуждались различные пожелания в смысле1 усиления власти. Эти пожелания я и высказал Керенскому. Никакого ультимативного требования я не предъявлял и не мог предъявлять, а он потребовал, чтобы я изложил мои мысли на бумаге. Я это сделал, а он меня арестовал. Я не успел даже прочесть написанной мной бумаги, как он, Керенский, вырвал ее у меня и положил в карман. При расставании с Корниловым он просил меня передать Керенскому его мнение, что при создавшемся положении он считал бы наиболее целесообразной единоличную власть с широкими полномочиями, однако не предрешая, кому она должна принадлежать, и относясь к этому безразлично, но никакого, повторяю, ультимативного требования Корнилов не предъявлял, и я этого от его имени не высказывал, и я не понимаю, кому такое толкование моих слов и для чего понадобилось. Никакого списка министров будущих я тоже никому не предъявлял. Вы предъявляете написанную мною в кабинете Керенского бумажку. По поводу ее я могу сказать следующее. Говорил я с Керенским в течение часа, и вдруг мне было предложено набросать мои слова на бумаге. Выхватывая отдельные мысли, я набросал их, и, повторяю, мне Керенский не дал их даже прочесть. Толкование записанных мною слов «Корнилов предлагает» как требование отнюдь не вытекает из написанного, не имеет этого значения, как я уже говорил выше, и такое толкование я называю подвохом. К проводу для разговора с Корниловым меня пригласили. Я опоздал. Когда я приехал, то мне сказали, что уже переговорили. Ленту мне Александр] Федорович] Керенский прочел в своем кабинете. Там было видно, что говорилось от моего имени, на что я вовсе не уполномочил". Высказаться по поводу такой неделикатности мне не пришлось, так как Керенский тут же арестовал меня. По поводу предъявляемой мне записки из Могилева от 25 августа 1917 года я должен заявить, что послал ее моему брату Николаю Николаевичу Львову в Москву с Иваном Александровичем Добрынским. В этой записке я упоминал о необходимости пригласить в Ставку общественных деятелей, так как знал, что туда должен приехать Керенский, давший мне уполномочия на переговоры с общественными деятелями, и так как, с другой стороны, и Корнилов был на такие переговоры согласен.
На третьей странице зачеркнуто: «обсуж». На второй стр. зачеркнуто: «часовыми» и надписано там же: «лакеями, приносившими пищу».
Показание мне прочитано.
В. ЛЬВОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 249-251. Подлинник. Рукопись.
Далее зачеркнуто: «обсуж». Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
223
№39
Показание члена Государственной Думы Н.Н. Львова
24 сентября 1917 г.
Протокол
24 сентября 1917г. в Москве, в штабе Московского военного округа, члены Чрезвычайной комиссии В.Н. Крохмаль и НА. Колоколов производили допрос нижепоименованного, и он показал:
Николай Николаевич Львов, 50 лет, православный, под судом не был, член Государственной Думы 1, 3 и 4 созыва.
В двадцатых числах августа мой брат Владимир вызвал меня в «Национальную» гостиницу и передал мне, что он имеет поручение от министра-председателя Керенского войти в переговоры с видными общественными деятелями о сформировании нового состава правительства. По словам брата, Керенский пришел к убеждению, что для борьбы с растущим влиянием большевиков правительству необходимо привлечь в свой состав представителей более правых общественных групп. Возможное вооруженное восстание необходимо подавить военной силой и создать сильную правительственную власть, свободную в преследовании своих целей от давления Советов солдатских и рабочих депутатов, подпавших под большевистское влияние. Конечно, это не точные выражения моего брата, которых я не могу запомнить, но смысл сводился, несомненно, к тому, что необходимо сформирование сильной правительственной власти для решительной борьбы с большевизмом и Советами. Тогда же мне показалось очень странным такое поручение министра-председателя, но, зная близкие и дружеские отношения моего брата к Керенскому, я мог допустить, что такое поручение могло быть дано моему брату. В тот же день, увидевшись с некоторыми московскими общественными деятелями, с С.Н. Третьяковым, П.П. Рябу-шинским и М.В. Родзянко, передал им, не называя моего брата, о намерениях министра-председателя сформировать новое правительство. Через несколько дней я получил записку, датированную от 25 августа, из Ставки от моего брата Владимира следующего содержания: «Генерал Корнилов просит приехать в Ставку выдающихся лидеров партий и общественных деятелей, в особенности Родзянко, немедленно. Предмет обсуждения: составление кабинета. Чрезвычайно важно поспешить откликнуться на его призыв. Телеграфируй число приезжающих и время приезда по адресу: Ставка, князю Голицыну. В. Львов. Могилев, 25 августа 1917 г.»1. Я получил эту записку 27 августа около 5 часов вечера. Для меня не было ни малейшего сомнения, что мой брат, вызывая меня в Ставку, действует в полном согласии с министром-председателем, и, конечно, получи я записку несколькими часами раньше, то я того же 27-го числа выехал бы с шестичасовым поездом в Ставку. Какое именно поручение давал Керенский моему брату Владимиру, я не знаю, но ни одной минуты не сомневаюсь, что брат мой Владимир был убежден, что он выполняет поручение Керенского. С Добрынским11 я лично не знаком и узнал об его участии в этом деле из его собственного признания, напечатанного в газетах. Только благодаря случаю, позднему получению записки от брата, я не выехал того же 27 августа в Моги-
I Записку В.Н. Львова Н.Н. Львову от 25 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 176.
II В тексте фамилия указана ошибочно: «Добринжинским».
224
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
лев и, таким образом, не был вовлечен в разыгравшиеся впоследствии события. Я тем менее имел основание сомневаться, что приглашение прибыть в Ставку делается с ведома и согласия министра-председателя, что в тот же день 27 августа мне стало известно, что полковник Верховский, ныне военный министр, по возвращении из Ставки в Москву, призвал к себе офицеров, в том числе председателя Союза Георгиевских кавалеров, и заявил им, что у правительства с генералом Корниловым состоялось соглашение о диктатуре на приемлемых условиях. <От кого я слышал, не помню.>1
Распутать узел невероятных недоразумений, интриг, сознательной или бессознательной провокации в деле генерала Корнилова не представляется никакой возможности, но почва, на которой возникло выступление Корнилова, совершенно ясна. Это общественное движение возникло из тех невероятных мучений, которым подвергалось офицерство и командный состав Русской армии, из того национального позора, который пережила Россия при постыдном отступлении от Тарнополя и бесславной сдачи Рига. Те, в душе которых не заглушено чувство национальной чести, не могут не признать себя моральными соучастниками в деле генерала Корнилова, и я лично счел бы для себя за высокую честь сесть на скамью подсудимых рядом с генералом Деникиным и Корниловым. Выставление генерала Корнилова как честолюбца, стремившегося к захвату власти, ложно, как равно ложно определение того общественного движения, которое группировалось вокруг генерала Корнилова, как контрреволюционной попытки реставрации монархии. Вся популярность генерала Корнилова вытекала из того, что с ним была связана надежда на избавление нашей армии от того растления, к которому привела ее революция". Означенная записка моего брата была доставлена на квартиру моей сестры в мое отсутствие. Кем была доставлена эта записка, мне не известно. Говоря о моральном соучастии в деле генерала Корнилова, как я его понимаю, я, тем не менее, безусловно отрицаю возможность возникновения заговора о насильственном свержении Временного правительства на Московском совещании 8-9 августа. Совещание собиралось впервые из самых разнообразных групп и партий, центральным вопросом был вопрос о положении нашей армии по докладу генерала Алексеева. Не генерал Корнилов, а Алексеев был душою совещания 8-9 августа.
Считаю нужным прибавить, что брат мой Владимир, благодаря глубоко пережитым душевным потрясениям, связанным с революцией марта 1917 г., отличался крайнею неуравновешенностью характера и порывистостью принимаемых решений.
Член Государственной Думы Н. ЛЬВОВ Члены Комиссии В. КРОХМАЛЬ
н. колоколов
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 173-175. Автограф.
Текст, заключенный в угловые скобки, вписан другими чернилами. Далее текст вписан другими чернилами.
РАЗДЕЛ I
225
№40
Показание начальника Штаба главковерха А. С. Лукомского1
2—4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 2—4 дня член Чрезвычайной комиссии, учрежденной для расследования дела о генерале Корнилове и других, полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Генерал-лейтенант Александр Сергеевич Лукомский, православный, 49 лет, не судился, показал:
Показания записываю собственноручно.
Примерно 6 или 7 августа генерал-квартирмейстер, генерал-майор Романовский доложил мне, что генерал Корнилов приказал передать мне о необходимости перевезти сначала Туземную дивизию, а затем две дивизии 3-го конного корпуса в район Великие Луки — Невель. Ставя эти перевозки в связь с событиями на Северном фронте, при первом же докладе я спросил генерала Корнилова, почему им выбран указанный им район и не лучше ли подать ближе к фронту, сосредоточив так, чтобы конницу, в случае необходимости, можно было бы подать возможно скорей в район XII или V армии в зависимости от направления наступления немцев. К этому времени агентурные связи и разведка давали основание считать, что германцы поведут наступление против Северного фронта и, наиболее вероятно, в Рижском районе.
Генерал Корнилов мне ответил, что он считает указанный им район наиболее подходящим, ибо отсюда можно одинаково удобно подать конницу как на Северный фронт, так, в случае надобности, на Западный. Затем генерал Корнилов мне сказал, что у него есть еще особые сообщения, о которых он со мной переговорит в ближайшие дни. Как Туземная дивизия, так и 3-ий конный корпус находились в резерве Юго-Западного фронта в районе Проскурова. К этому времени вполне определенно выяснилось, что дальнейшего нажима на Юго-Западном фронте со стороны противника в ближайшем времени не будет, и, таким образом, Юго-Западный фронт является районом, в коем можно наши силы ослабить — для перевозки на угрожаемые фронты. Для переброски на Северный фронт, где казалась наиболее вероятной ближайшая операция германцев, намечалось еще две пехотных дивизии с артиллерией и на Румынском фронте (были данные ожидать и там нажим противника) — одной пехотной дивизии с артиллерией.
При одном из следующих докладов я опять спросил по вопросу о сосредоточении конницы в районе Великие Луки —Невель, и, между прочим, спросил генерала Корнилова, не имеет ли он чего-либо против меня в связи с тем, что, насколько мне известно, комиссар Филоненко явно восстановлен против меня, а также для меня не совсем ясна его мысль сосредоточить конницу в указанном им районе.
Генерал Корнилов ответил, что г. Филоненко действительно почему-то восстановлен против меня и что, кроме того, какой-то общественный деятель ему говорил, что Лукомский вряд ли подойдет к нему, генералу Корнилову. «Но это не важно, — добавил генерал Корнилов, — а вот нам необходимо переговорить с Вами по другому, более серьезному вопросу». Затем генерал Кор-
1 Воспоминания генерала А.С. Лукомского см.: Архив русской революции. М.: Терра, 1991. Т. 5. С. 101-189, 102-104.
226
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
нилов1 указал на необходимость в ближайшем будущем в случае, если начнутся серьезные операции на Северном фронте, образовать Особую армию для обороны подступов к Петрограду по обоим берегам Финского залива, указал на грандиозное значение, которое приобретает Петроград, ибо он станет штаб-квартирой штаба фронта или будет находиться непосредственно рядом с этой штаб-квартирой. При этих условиях необходимо очистить Петроград от всяких тыловых учреждений, а также от запасных войск. Вообще придется принять ряд мер, дабы оздоровить Петроград, а проведение этих мер в жизнь может вызвать ряд серьезных недоразумений. Далее генерал Корнилов указал, что по вполне достоверным данным в конце августа надо ожидать выступление в Петрограде большевиков, с которыми Bp. правительство или может не справиться, или же пойдет опять на полумеры, следствием которых опять получится затяжка и никакого оздоровления не последует. Учитывая все эти обстоятельства, ген. Корнилов и решил сосредоточить конницу в указанном районе, причем полагает возможным одну из дивизий расположить в районе Пскова. При таком сосредоточении можно будет конницу двинуть и на фронт, и к Петрограду, если это потребуется11 вследствие выступления большевиков или осложнении по проведению в жизнь мер по эвакуации из Петрограда всего лишнего и вредного.
При этом генерал Корнилов считал, что при образовании Отдельной армии для обороны подступов к Петрограду последний будет ему подчинен. Затем генерал Корнилов заговорил о необходимости скорей провести в жизнь все им намеченные мероприятия, а также добиться того, чтобы страна получила, наконец, твердую власть, которая могла бы спасти армию, спасти Россию. «Я не контрреволюционер, — прибавил генерал Корнилов, — я ненавидел старый режим, который тяжко отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть. Но нам нужна власть, которая действительно спасла бы Россию, которая дала бы возможность с честью закончить войну и довела бы Россию до Учредительного собрания, которое бы и занялось строительством свободной России. Среди нашего теперешнего правительства есть твердые люди, но есть и такие, которые губят дело, губят Россию. Главное же, у нас теперь нет власти, и надо эту власть создать. Возможно, что мне придется оказать некоторое давление на правительство. Возможно, что если в Петрограде будут беспорядки, то после их подавления мне придется войти в состав правительства и принять участие в создании новой сильной власти».
Затем генерал Корнилов спросил, могу ли я после того, что он мне сказал, оставаться начальником Штаба. Я ответил, что хотя вполне верю, что он лично для себя ничего не ищет, но хочу определенно от него услышать, что здесь нет никаких авантюристических стремлений, нет желания добиться диктаторской власти и что это не вызовет ни гражданской войны, ни отразится на фронте. Получив заверение, что, конечно, ничего этого не будет, я спросил, есть ли у него уверенность, что его план вызовет поддержку широких кругов населения и поддержку главарей главнейших политических партий. Генерал Корнилов ответил, что ему приходилось говорить со многими политическими деятелями и представителями крупных общественных кругов, и он убежден, что поддержка будет полная. В частности, он указал, что в состав будущей власти должны будут, конечно, войти такие люди, как Керенский и Савинков. Затем со слов генерала Корнилова я понял, что г. Филоненко в курсе дела.
I Показания А.С. Лукомского от 2—4 сентября опубликованы в книге «Революционное движение в России...» (С. 428), начиная со слов: «Затем генерал Корнилов...».
II Далее зачеркнуто: «(необходимым)».
РАЗДЕЛ I
227
Не видя во всем сказанном ген. Корниловым чего-либо бесчестного, а, наоборот, всецело разделяя взгляд, что надо же наконец создать такую власть, которая действительно управляла бы страной, я ответил, что остаюсь начальником Штаба. В частности, относительно А.Ф. Керенского я нисколько не сомневался, что с ним генерал Корнилов договорится. Я сам слышал, как на заседании в Ставке, в присутствии ген. Брусилова, Рузского, Алексеева, Деникина и Клембовского, на нападки на общую политику Bp. правительства по отношению [к] армии А.Ф. Керенский сказал: «Я делаю и постараюсь сделать, что могу. Но если вы хотите, то я могу хоть сейчас совсем уйти из состава правительства».
Со слов М.И. Терещенко, пол[ковника] Барановского и контр-адмирала Бубнова я неоднократно слышал, что А.Ф. Керенский неоднократно возвращался к вопросу о необходимости создать наконец сильную власть. Неоднократно обсуждался вопрос о создании директории. Таким образом, насколько я мог судить по тому, что неоднократно приходилось слышать, я был уверен, что в А.Ф. Керенском ген. Корнилов не встретит противодействия.
В дальнейшем, приходя иногда не в мои часы доклада к ген. Корнилову, я, случалось, заставал у него его ординарца Завойко или чл[ена] 1-ой Государственной] Думы Аладьина, или обоих вместе. Случалось, что ген. Корнилов спрашивал меня, не знаю ли я того или иного общественного деятеля. Слышал от генерала Корнилова, что если события развернутся так, как он предполагает, то вопрос о составе правительства будет предварительно обсуждаться с Керенским, Савинковым, председателем Государственной] Думы и другими видными общественными деятелями, дабы состав будущего кабинета удовлетворил все главные политические партии.
До 24 августа могу отметить, что ген. Корнилов остался совершенно не удовлетворенным ни своей поездкой в Петроград, ни Московским совещанием. Хотя после последнего мне сказал, что он все же надеется, что ему не придется оказывать сильное давление на правительство, ибо последнее, по-видимому, сознает, что надо принять меры для создания сильной власти. В частности, после поездки в Петроград генерал Корнилов с возмущением рассказывал мне, что на заседании министров А.Ф. Керенский и упр[авляющий] В[оенным] министерством] Савинков (один запиской, а другой на словах) его предупредили, чтобы он в своем докладе был осторожен, всего не говорил, так как в составе кабинета есть такие министры, при которых надо быть осторожным. Что касается передвижения войск в район, не соприкасающийся непосредственно с фронтом, то для сформирования 4-ой бригады Туземной дивизии из 3-ей Кавказской дивизии, бывшей в резерве на юге, было приказано направить в район Великие Луки Дагестанский и Осетинский полки и Осетинскую пешую бригаду. Формирование этой бригады находилось в непосредственной связи с развертыванием Туземной дивизии в корпус. После прорыва германцами XII армии и полученного донесения, что части 45-ой пех[отной] дивизии, бывшие в Финляндии, отказываются от посадки для отправления в район XII армии, был вызван с Юго-Западного фронта Корниловский полк, который предполагалось сначала перевезти в район Нарвы. Впоследствии этот полк для поддержания порядка был задержан в Могилеве. Наконец, уже значительно позже в Могилев был вызван Польский уланский полк и Польский стрелковый. Направляя эти части в Могилев, имелось в виду лишь поддержание порядка, а не для каких-либо действий. Польский уланский, Осетинский и Дагестанский полки были в пути задержаны и не пропущены по назначению. Что касается того, был ли какой-либо разговор против Временного правительства, какие-либо организации для оказания активной поддержки генералу Корнилову, то я глу-
228
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
боко убежден, что этого не было. Допускаю лишь возможность, что в ближайших центрах были организации для локализации выступления большевиков. Но повторяю, что это лишь допускаю, безусловно, ничего не знал про какой-либо предварительный заговор или про активные организации.
Предполагаю, что генерал Корнилов, будучи уверен в выступлении большевиков в Петрограде и в необходимости подавить это выступление самым беспощадным образом, считал, что это естественно повлечет за собой правительственный кризис и создание нового правительства, новой власти, причем в образовании этой власти он решил принять участие совместно с некоторыми из членов нынешнего Bp. правительства и с крупными общественными и политическими деятелями, на полное сочувствие которых он, по-видимому, имел полное основание рассчитывать. Со слов же ген. Корнилова знаю, что об образовании правительства, в состав которого входил бы и Верховный главнокомандующий, он говорил с А.Ф. Керенским, Савинковым и Филоненко.
Затем, до 24 августа, я ни в чем никакого участия не принимал, да и лишен был бы это и делать, так как своими прямыми обязанностями был занят с утра до глубокой ночи.
24 августа приехал упр[авляюший] В[оенным] министерством] Савинков и при-вез проекты выработанных законов по требованиям ген. Корнилова и проекты положений о комитетах и комиссарах. До обеда ген. Корнилов разговаривал с г. Савинковым без свидетелей. Со слов ген. Корнилова знаю, что разговор шел о взаимоотношениях между ген. Корниловым и А.Ф. Керенским и о том, чтобы в дальнейшей работе им не расходиться. После обеда (около 9 ч. вечера) в разговорах между ген. Корниловым и г. Савинковым принял участие и г. Филоненко. Сначала обсуждался вопрос о комитетах и комиссарах, а затем г. Савинков сказал, что Bp. правительство рассмотрит новые законы в ближайшие дни, и они будут распубликованы. При этом г. Савинков сказал, что опубликование этих законов может встретить серьезные выступления со стороны как большевиков, так и со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов. Что, как, конечно, известно ген. Корнилову, большевики в конце августа или первых числах сентября намерены сделать серьезное выступление,.что это выступление беспокоит правительство, что если это выступление не произойдет до объявления новых законов с различными организациями и введением смертной казни в тылу, то распубликование этих законов вызовет немедленное выступление большевиков, а возможно, что и Совета рабочих и солдатских депутатов. Учитывая все это, управляющий] Воен[ным] министерством от имени министра-председателя просил предоставить в распоряжение Bp. правительства 3-ий конный корпус, но, прибавил Савинков, нельзя ли вместо генерала Крымова прислать во главе корпуса другого генерала. Упр[авляющий] Воен[ным] министерством указал, что немедленно после подвода корпуса к Петрограду столица с окрестностями будут объявлены на военном положении, новые законы будут опубликованы, и если большевики и Совет раб[очих] и солд[атских] депутатов выступят, то движение будет подавлено силою. Затем в кабинет ген. Корнилова были приглашены г[енерал]-м[айор] Романовский и полковник Барановский. Последний сделал доклад о необходимости при образовании отдельной армии для обороны подступов к Петрограду выделить Петроград с окрестностями в особое военное губернаторство, подчиненное непосредственно Bp. правительству. Когда вопрос о границах Петроградского военного губернаторства был решен, то управляющий] Воен[ным] министерством вновь вернулся к вопросу об ожидаемом выступлении большевиков и возможном выступлении Сов[ета] раб[очих] и солдатских] депутатов. Г[осподин] Савинков просил дня за два до сосредоточения
РАЗДЕЛ I
229
частей корпуса у Петрограда прислать об этом телеграмму, тогда Петроград будет объявлен на военном положении, будут опубликованы новые ограничительные законы, и всякое выступление будет подавлено вооруженной силой. При этом, добавил Савинков, надо действовать действительно решительно и беспощадно. Присутствовавший при этом полк. Барановский (начальник кабинета военного министра) сказал, что надо ударить так, чтобы это отозвалось во всей России. Ген. Корнилов сказал, что инструкции будут даны соответственные, что вообще он не считает допустимым шутить с применением вооруженной силы и что им уже был отдан приказ о предании суду тех начальников, кои при подавлении беспорядков допускают стрельбу в воздух. Затем г. Савинков и полк. Барановский ушли. После их ухода я обратился к ген. Корнилову и сказал, что у меня теперь не остается никаких сомнений, что его действия вполне согласуются со взглядами министра-председателя и упр[авляющего] Военным министерством, и я не опасаюсь никаких недоразумений. В этот же вечер ген. Корнилов дал инструкции ген. Крымову, и 25-го ген. Крымов поехал к своему корпусу. Доказательством того, что корпус был двинут к Петрограду по соглашению с упр[авляющим] Воен[ным] министерством, служит телеграмма ген. Корнилова на имя военного министра о времени окончательного сосредоточения корпуса к Петрограду с просьбой объявить Петроград на военном положении 29 августа (телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера)1.
25 августа в Могилев приехал член Государственной Думы Владимир Львов (бывший обер-прокурор Св. Синода). Я при разговоре его с ген. Корниловым не присутствовал. Со слов же ген. Корнилова знаю, что В. Львов приезжал по поручению А.Ф. Керенского переговорить о том, как лучше образовать сильную власть. В. Львов сказал, что А.Ф.11 спрашивает, что именно предпочитает ген. Корнилов: 1) полный уход из состава кабинета А.Ф. Керенского; 2) оставление А.Ф. Керенского министром-председателем, но с обязательным включением в состав кабинета ген. Корнилова как Верховного главнокомандующего, или 3) диктатуру. Ген. Корнилов ответил, что он не допускает и мысли об уходе из состава кабинета А.Ф. Керенского и г. Савинкова, ибо их имена слишком популярны. Что оставление А.Ф. Керенского министром-председателем вряд ли желательно, ибо он вряд ли может дать больше того, что уже дал (кроме того, ген. Корнилов считал, что А.Ф. Керенский слишком связан своей партией), что он, генерал Корнилов, предпочел бы диктатуру, что если обстоятельства потребуют, он готов был бы принять на себя всю ответственность и тяжесть власти. Затем ген. Корнилов просил передать А.Ф. Керенскому и Савинкову, что он считает безусловно необходимым приезд в Ставку к 28 августа их обоих, ибо при назревающих в Петрограде событиях он не может отвечать за их безопасность.
Я полагаю, что первое крупное недоразумение произошло из-за выражения «диктатура». В Петрограде, по-видимому, поняли, что ген. Корнилов хочет объявить себя диктатором, но я глубоко убежден, что под словом «диктатура» ген. Корнилов подразумевал диктатуру коллегиальную, а не единоличную. Я не помню только 25 или 26 ав [густа] вечером, когда я зашел к ген. Корнилову с каким-то срочным докладом, я застал у него в кабинете г. Завойко и чл[ена] 1-й Государственной] Думы Аладьина. Ген. Корнилов предложил мне присесть и выслушать схему намечаемой власти, которую, если события в Петрограде
I Показание А.С. Лукомского от 2—4 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 432) дог слов: «(телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера). ..».
II Здесь и далее в документе под «А. Ф.» имеется в виду А.Ф. Керенский.
230
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
развернутся, он хочет предложить на обсуждение А.Ф. Керенскому, Савинкову и представителям крупнейших политических партий, которых он вызывает в Ставку. По этой схеме должен был бы быть образован Совет народной обороны с диктаторской властью. Председателем этого Совета генерал Корнилов считал наиболее правильным быть ему как Верховному главнокомандующему. Но при этом генерал Корнилов добавил, что если он будет признан для этого не подходящим, то могут назначить другого, что он лично никакой власти не ищет. Затем, он считал, что заместителем председателя Совета и фактическим министром-председателем (так как Верх[овный] главнокомандующий] будет отвлечен работою Ставки и не всегда может присутствовать на заседаниях Совета обороны) должен быть А.Ф. Керенский. Затем, в состав Совета должны входить министры — военный и морской (намечался Савинков), иностранных дел, финансов и внутренних дел, а также путей сообщения. При этом кто-то из присутствовавших прочитал проектируемый список кандидатов на министерские посты. Услышав, что на пост министра иностранных дел называют Филоненко, я горячо запротестовал, указав, что никто на это не даст согласия. Тогда ген. Корнилов заметил, что Филоненко, в крайнем случае, согласен принять портфель министра внутренних дел. Из этого я заключаю, что г. Филоненко был в курсе всего дела. Дальше я не оставался, а ушел заниматься своими штабными делами.
26 августа произошел разговор по прямому проводу (лента в делах 1-го генерал-квартирмейстера) между мин[истром]-предс[едателем] Керенским и ген. Корниловым. А.Ф. Керенский просил подтвердить правильность того, что передано ему Владимиром Львовым, и сказать, настаивает ли ген. Корнилов на приезде его, А.Ф. Керенского, в Ставку. Генерал Корнилов ответил, что он подтверждает вновь то, что он сказал В. Львову, и настаивает на приезде в Ставку А.Ф. Керенского и Савинкова, указывая, что если они останутся в Петрограде, то он не может ручаться за их безопасность. А.Ф. Керенский ответил, что сегодня (26 ав[густа]) он выехать не может, а выедет с Савинковым 27 августа.
При этом разговоре ген. Корнилов допустил очень серьезную ошибку, не попросив А.Ф. Керенского повторить то, что передано было ему Владимиром Львовым. Судя по газетам, здесь произошло второе серьезное недоразумение, ибо ответ ген. Корнилова трактуется как ультиматум ко Bp. правительству, а не как мнение ген. Корнилова на вопросы, переданные от имени А.Ф. Керенского через посланного им в Ставку В. Львова.
27-го рано утром от А.Ф. Керенского на имя ген. Корнилова была получена телеграмма, в которой сказано, что ген. Корнилов отчисляется от должности Верховного] главнокомандующего, должен сдать должность мне и немедленно ехать в Петроград. Я пошел к ген. Корнилову, который заявил, что он стал жертвой недостойной провокации, что это может вызвать серьезные волнения в армии и что он не находит возможным при таких условиях силою покоряться решению членов Bp. правительства. Я сказал, что со своей стороны затрудняюсь принять при создавшейся обстановке командование армиями и сейчас пошлю телеграмму министру-председателю. Телеграмму эту с изложением создавшейся обстановки и затруднительности для меня принять командование я послал министру-председателю85. Телеграмму я закончил фразою: «О последующем решении испрашиваю указаний» (возможно, что редакция несколько иная, но смысл этот; телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера). В ответ на эту телеграмму я был объявлен предателем и изменником, а во временное командование было указано вступить главнокомандующему Северным фронтом, оставаясь во Пскове. Генерал Клембовский указал на невыполнимость этого с технической стороны, ибо управлять армией можно только из Ставки —
РАЗДЕЛ I
231
из Могилева. Дабы не прерывалось управление армиями хотя бы на один день, я телеграфировал (телеграмма в делах 1-го генерал-квартирмейстера) военному министру с просьбой отдать распоряжение, чтобы все оперативные и боевые приказания, идущие от имени ген. Корнилова или моего, исполнялись бы фронтом беспрекословно, или указать лицо в Ставке, распоряжение которого было бы для фронтов обязательным. Из Петрограда было указано, что боевые и оперативные распоряжения генерала Корнилова и его Штаба должны всеми исполняться. С Северным, Западным, Юго-Западным и Кавказским фронтами связь не прерывалась ни на один час, и всеми оперативными вопросами руководила Ставка. С Румынским фронтом не было связи почти двое суток, ибо образовавшийся там революционный комитет запретил исполнять какие-либо указания Ставки, даже оперативного характера (была даже прекращена отправка в Ставку ежедневных оперативных сводок и разведывательные).
Я послал об этом телеграмму военному министру, и вследствие, вероятно, последовавшего указания из Петрограда, связь с Румынским фронтом была восстановлена.
Вслед за создавшимся конфликтом были получены телеграммы от главнокомандующих фронтами и некоторых командующих армиями (все телеграммы в делах 1-го генерал-квартирмейстера) с протестом против увольнения генерала Корнилова.
Выступление большевиков в Петрограде не состоялось, и фактически все закончилось. Создалось действительно для широкой публики впечатление, что генерал Корнилов поднял мятеж и отправил корпус громить Петроград.
В дальнейшем я никакого активного участия ни в составлении воззваний, ни объявлений не принимал. Я определенно стоял на том, что гражданская война недопустима, что возникшие события не должны отразиться на оперативной работе фронтов, и какое-либо сопротивление в Могилеве не может иметь места (как я выразился: «Недопустимо создавать из Могилева форт Шаброль»86), указывая, что всякое сопротивление в Могилеве вызовет резню офицеров на фронте.
Подводя итог тому, что произошло, считаю, что ген. Корнилов совершенно искренно, не стремясь захватить власть в свои руки, имел в виду лишь пользу Родины. О каких-либо контрреволюционных действиях не может быть и речи. Генерал Корнилов переоценил свою популярность, переоценил заверения различных общественных кругов, что они его всецело будут поддерживать. Генерал Корнилов слишком наивно и доверчиво относился к людям, которые лишь делали вид, что идут с ним рука об руку, а в действительности, толкая его на различные решения, занимались провокацией. Особенно ошибся ген. Корнилов в А.Ф. Керенском, Савинкове и Филоненко. Я думаю, что А.Ф. Керенский сам был введен в заблуждение, а роль Савинкова и Филоненко представляется в очень некрасивом свете.
Не думая ни одной минуты быть мятежником, ген. Корнилов, вследствие крайне ловко подстроенной интриги, оказался таковым в глазах очень многих.
Страшно то, что теперь усилится влияние большевиков, России не добиться скоро достойной и сильной власти, и вряд ли будут проведены в жизнь меры, намечавшиеся ген. Корниловым для поднятия боевой мощи армии. А если это не будет сделано, то скоро армия как таковая перестанет существовать, и тогда погибнет Россия, погибнут все свободы.
Что касается арестованных генерал-квартирмейстеров, то я считаю долгом заявить, что ген.-майор Романовский вряд ли знает больше моего, а полковник Плющевский-Плющик, как ведавший личным составом Генерального штаба и
232
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
политической жизнью армии, был совершенно в стороне от всего происходившего и, безусловно, ничего не знал.
Применительно к ст. 20 «Положения о полевом управлении войск в военное время» Верховный главнокомандующий исключительно и непосредственно подчинен Bp. правительству как верховной власти в России. Никакое правительственное место, учреждение и лицо в России не дает Верховному главнокомандующему предписаний и не может требовать от него отчетов. Таким образом, Верх[овный] главнокомандующий должен подчиняться лишь постановлениям Bp. правительства, а не приказам и приказаниям, исходящим непосредственно от министра-председателя или от других отдельных членов Bp. правительства.
27 августа, примерно около 12 часов, я зашел в кабинет ген. Корнилова и застал там, кроме генерала Корнилова, еще члена 1-ой Государственной Думы Аладьина и комиссара при Верховном главнокомандующем штабс-капитана Филоненко. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко, продолжая разговор, обратился к генералу Корнилову с заявлением, что вследствие создавшегося положения он, как комиссар Bp. правительства, получивший телеграмму прибыть в Петроград, должен немедленно отправиться по вызову. Г[осподин] Аладьин на это ему ответил: «Если Вы понимаете то, что произошло, Вы, как честный человек, должны обо всем телеграфировать Bp. правительству и остаться при ген. Корнилове». Филоненко возразил, что он останется в Могилеве, только если его арестуют или будет определенно сказано, что ему выезд из Могилева воспрещается. Генерал Корнилов ему ответил, что выезд ш[табс]-к[апитана] Филоненко воспрещается до 28 августа, а если он все же попытается выехать, то его задержат. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко остался и вечером 27-го получил разрешение уехать; в 4 ч. утра 28-го ему и его помощнику был дан паровоз и вагон, и он отправился в Петроград. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко арестован не был. Что касается до его помощника Тизенгаузена, то он пытался уехать 27-го с поездом, но был задержан и доставлен в дом, где жил ген. Корнилов. Через несколько времени он был приглашен к генералу Корнилову, а затем был отпущен. Зайдя к генералу Корнилову 27 августа около трех часов дня, я опять застал у него шт[абс]-кап[итана] Филоненко, горячо о чем-то разговаривавших. При мне ш[табс]-к[апитан] Филоненко говорил о том, что, по-видимому, произошло какое-то невероятное недоразумение, и предложил тут же составить телеграмму на имя военного министра. Телеграмма, в которой ш[табс]-к[апи-тан] Филоненко указывал на недопустимость смещения ген. Корнилова, была тут же им составлена. Я не знаю, послана ли она им в Петроград или нет, но, написанная им собственноручно и подписанная, хранится при делах 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем.
26 августа у меня был командующий войсками Московского в[оенного] округа], которого я предупредил о вероятном выступлении большевиков в Петрограде, о принятых мерах и решениях и о том, что события могут отразиться на Москву. Полк. Верховский сказал, что большевизм в Москве очень разросся и что нелегко будет подавить возмущение, если оно начнется. Я на это ответил, что ему надо принять необходимые меры, и если понадобится, то надо будет усилить его казачьими войсками. Полковник Верховский спросил меня, действует ли ген. Корнилов в согласии с министром-председателем, так как в противном случае он будет поставлен перед дилеммой, действовать ли во главе Московских войск против присылаемых войск или же принять начальство над присылаемыми войсками, действовать против войск Московского гарнизона, если последние присоединятся к большевикам. Я ответил, что, прежде всего, в Москву пока ничего не посылается, а, во-вторых, если бы ген. Корнилов шел
РАЗДЕЛ I
233
против министра-председателя и если б этому я даже сочувствовал, то тогда вряд ли его об этом предупреждал. Затем, полк. Верховский был у ген. Корнилова. О чем они говорили, я не знаю. За обедом (в 7? ч. веч[ера] 27 авг[уста]) полковник Верховский ко мне подошел, сказал, что он говорил с ген. Корниловым, убедился, что ему необходимо срочно ехать в Москву, и просил устроить ему экстренный поезд. Просьба его была удовлетворена. Если б у меня было хоть малейшее сомнение в том, что ген. Корнилов задумывает предприятие против Временного правительства и если б я ему в этом сочувствовал, то вряд ли говорил бы об этом полковнику Верховскому. В дополнение к изложенному отвечаю на вопросы, поставленные мне военным следователем:
1) Указать более точно мое отношение к событиям после 27 августа, т.е. после того момента, когда генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства.
Как я уже сказал, до 27 августа я считал, что генерал Корнилов действует вполне солидарно с представителями Bp. правительства. 27 августа, после разговора по прямому проводу ген. Корнилова с упр[авляющим] Военным министерством Савинковым, генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства. Если б не было предварительного уговора ген. Корнилова с управляющим] В[оенным] министерством] Савинковым и мин[истром]-предс[едателем] Керенским (через В. Львова и затем 26 ав[густа] по прямому проводу с мин[истром]-председателем Керенским), то, конечно, дальнейшие действия ген. Корнилова не могли бы быть ничем оправданы и я, как нач[альни]к Штаба и ближайший его помощник, должен был бы немедленно совершенно отстраниться от дальнейших его действий. Но положение создалось крайне сложное: А) Действия представителей правительства были столь неприглядны, носили столь провокационный характер, что невольно все симпатии были на стороне ген. Корнилова, который ничего, кроме блага Родины, не желал.
Б) Теплилась еще надежда, что Bp. правительство пойдет на компромисс ради избежания колоссального скандала и дабы не вносить дальнейшей разрухи в армию.
В) Было понятно, что если бы даже ген. Корнилов сразу уступил требованию Bp. правительства, то следствия и огласки не избежать, и в результате пострадал бы корпус офицеров, так как начались бы на местах всякие недоразумения между солдатами и офицерами. Избежать этого можно было бы лишь при уступке со стороны Bp. правительства.
Г) Чисто товарищеское чувство и чувство чести не позволяло оставить ген. Корнилова, которого так жестоко подвели те, кои теперь решили его карать.
Вот все эти соображения, вопреки сознанию, что дальнейшие действия явно незакономерны и что дальше ничего путного не будет, заставили меня остаться на своем посту. Наконец, мой отказ принять должность главковерха87 уже трактовался преступным и, следовательно, подлежащим суду. При этих условиях и при единодушном сочувствии всех офицеров Ставки Корнилову мой уход со своего поста носил бы характер трусости и бегства. Кроме того, я считал, что чл[ен] 1-ой Государственной] Д[умы] Аладьин, Завойко, а также те молодые офицеры, к которым обращался ген. Корнилов, могут толкнуть ген. Корнилова на еще более крайние решения. Устранившись от каких-либо текущих решений, связанных с политической стороной, и отдельных распоряжений, ибо я отлично понимаю, что в этой области я ничего изменить не могу, я задался лишь целью приложить все усилия, дабы не возгорелась гражданская война и внутренние события возможно менее отразились бы на фронте, а также не допустить Столкновений у Могилева, если б к нему были двинуты
234
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
войска. >' Насколько знаю, всякими воззваниями и обращениями заведовал Завойко, получая указания от ген. Корнилова, а по подтверждению связи с г. Крымовым и по вопросам, связанным с создавшимся положением, ген. Корнилов отдавал распоряжения через полк. Пронина (см. п. 11)".
2) Как генерал Корнилов отказался сдать должность?
Это решение было принято ген. Корниловым, насколько я помню, 27-го после разговора с упр[авляющим] В[оенным] министерством] Савинковым. Подробностей решительно не помню.
3) Какие отдавались распоряжения после отказа ген. Корнилова сдать должность?
Главнейшим распоряжением было указание генералу Крымову и кн. Багратиону (нач[альни]ку Туземной дивизии) продолжать движение к Петрограду по железной дороге, а если это встретит затруднение, то походным порядком.
Товарищу министра путей сообщения г[енерал]-м[айору] Кислякову было дано указание продолжать перевозку войск по железной дороге.
4) Как поддерживалась связь с Крымовым и кн. Багратионом? Распоряжения отдавались ген. Корниловым через полк. Пронина. Знаю, что
на автомобиле поехал полковник Лебедев и еще кто-то, кто — не знаю. Знаю, что ген. Корнилов приказал, кажется, через полк. Пронина потребовать в Ставку 4 аэроплана. Но из них вылетел, насколько знаю, только один. Мне говорили, что не было бензина.
5) Зачем приезжал в Ставку кн. Долгоруков?
Был вызван ген. Корниловым, о чем они говорили, не знаю. Предполагаю, что кн. Долгорукову было дано указание, в случае надобности, продвинуть к Петрограду Кавказскую кав[алерийскую] дивизию из Выборгского района. Говорю — предполагаю, ибо это намечалось в случае выступления в Петрограде большевиков.
6) Какие записки и через кого посылались к ген. Крымову? Я этого не знаю.
7) Известно ли мне, какие меры были приняты для установления связи с генералом Калединым, и не посылались ли ему какие-либо записки?
Я об этом ничего не знаю.
8) Какие это предполагались в Ставке бомбометные курсы, и куда в действительности направлялись офицеры?
Англичане действительно предполагали доставить в Ставку свой бомбометы, и я об этом слышал от ген. Бартера (английский представитель). При этом англичане хотели, чтобы с этими бомбометами познакомились наши офицеры. Но затем, если не ошибаюсь, 26 августа выяснилось, что бомбометы задержались в пути, и англичане считали желательным их доставить в Лугу.
Вызов офицеров делался по приказанию ген. Корнилова, насколько знаю, через полк. Пронина. Сколько вызывалось офицеров, откуда и куда они направлялись из Могилева и с какими инструкциями, я не знаю.
9) Какие шаги и меры предпринимались генералом Корниловым, чтобы склонить на свою сторону главнокомандующих?
Я по приказанию ген. Корнилова лишь спросил по телеграфу ген. Клембовского, какое его решение на приказание правительства принять должность Верховного главнокомандующего (моя телеграмма и ответ ген. Клембовского — в делах 1-го генерал-квартирмейстера).
Текст, заключенный в угловые скобки, вписан между строк. Отсылка дана Лукомским. См. 11-й Пункт настоящего показания.
РАЗДЕЛ I
235
Приехал я в Ставку 24 августа; никакие автомобили нас не встречали, и я с Добрынским на извозчике отправились сперва к Штабу, где Добрынский взял мне пропускной билет, а затем оттуда в гостиницу, где мне пришлось за неимением места остановиться в одном номере с есаулом Родионовым. С ним познакомил меня Добрынский. С первых же слов своих Родионов меня сразил, говоря, что Верховный главнокомандующий подписал Керенскому смертный приговор. Я в ужасе оцепенел и, желая узнать, отчего такое отношение к Керенскому, спросил Добрынского, могу ли я быть откровенным с Родионовым. На что, получивши утвердительный ответ, стал защищать Керенского и сказал при этом, что с согласия Керенского я хочу вступить в переговоры с Корниловым, для чего я в Ставку и приехал. Хотя Керенский и не уполномочивал меня специально с Корниловым вести переговоры, но я считал, что могу говорить от имени Керенского, так как, в общем, он согласен на реорганизацию власти. Родионов, узнав о моих дружеских чувствах по отношению к Керенскому, увидел, что попал впросак, и после, как мне уж Добрынский говорил, спрашивал его, не расскажу ли я все это Керенскому. Затем я от Родионова узнал, что Корнилов готовится провозгласить себя военным диктатором и что уже готов какой-то манифест, но что об этом никто даже из офицеров не знает, так как держат все в строжайшей тайне. Я пришел в остолбенение и возразил ему, что если Корнилов провозгласит себя диктатором в Могилеве, то, быть может, на Кавказе еще кто-либо провозгласит себя диктатором, в Петрограде тоже объявится диктатор, еще где-нибудь еще другой, и что из этого получится хаос. Я говорил, что Временное правительство есть единственное законное правительство, а все, о чем говорит Родионов, есть узурпация власти, весьма опасная всегда, а в военное время преступная. Родионов, кажется, со всем этим согласился. Но все же на мою просьбу достать мне на завтра билет, чтобы ехать в Петроград, я получил почему-то отовсюду уклончивые ответы, из чего понял, что меня хотят задержать. Такие же уклончивые ответы я получил и на мою просьбу, чтобы обо мне доложили Корнилову, так как я приехал специально, чтобы его видеть. Тут же Добрынский мне сказал, что со времени его последней поездки в Ставку настроение в Ставке внезапно изменилось и стало весьма бурным. От всего этого я пришел в уныние, думая, что и Корнилова я не увижу, да и в Петроград не попаду. Но внезапно, не знаю уже почему, Родионов говорит мне, что Корнилов меня примет сегодня же вечером, и я пошел к Корнилову. Это было 24 августа вечером.
Корнилову я сказал, что имею согласие Керенского узнать его требования, определенно и ясно изложенные. Я коснулся также вопроса о реорганизации власти на началах широкого народного кабинета. Зная от Добрынского, что Корнилов вполне в курсе всего, что происходит вокруг него в Ставке, я желал предотвратить возможность крупного вооруженного столкновения и найти пути примирения и выход из тупика: более всего я старался уладить, умиротворить. В ответ на все это Корнилов просил меня зайти к нему завтра в 10 утра. На мой вопрос, правда ли, что при восстании большевиков войска не поддержат правительство, Корнилов меня успокоил словами, что положение очень тяжелое, но до этого не дойдет; войска исполнят свой долг и поддержат правительство. Я вернулся домой и с иронией отметил Родионову, что тон Корнилова совсем не соответствует его тону, что Корнилов меня успокоил.
Второе свидание мое с Корниловым произошло утром 25 августа. Меня встретил в приемной Завойко в солдатской рубахе и познакомился со мной. Я
218
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г, КОРНИЛОВА. ТОМ II
изумленно на него взглянул, потому что не знал, кто он и что он. Из кабинета Корнилова вышло несколько офицеров, и после того я был принят Корниловым.
Начав разговор, Корнилов обрисовал сперва передо мною положение вещей: Рига взята, Румыния может быть всякую минуту отрезана, настроение в войсках мрачное, армия всюду ищет виновников своего позора, на фронте и в тылу нестроения, взятие Риги сильно подействовало на мрачное состояние армии. Ко всему этому Корнилов добавил: «От 27 августа до 1 сентября ожидается выступление большевиков. План их заключается в свержении правительства, водворении себя на их место, заключении немедленно сепаратного мира, после заключения мира объявление его по фронту для деморализации армии и в выдаче Балтийского флота Германии. Для предотвращения таковой опасности у правительства решительно нет никаких сил. В Петрограде в войсках полная неразбериха: одни войска стоят за большевиков, другие — за Совет, третьи — за правительство, четвертые — неизвестно за кого. При восстании большевиков произойдет бурное столкновение всех этих сил, невероятная получится каша, в которой Временное правительство, без сомнения, провалится. Не подумайте, что я говорю для себя, — продолжал Корнилов, — но для спасения Родины. Я не вижу другого выхода, как передача в руки Верховного главнокомандующего всей военной и гражданской власти». Тут я заметил: «И гражданской?» На что Корнилов мне ответил: «Да, и гражданской власти. Впрочем, можно удовлетвориться совместительством власти Верховного главнокомандующего и председателя Временного правительства. Комитеты должны существовать, но с хозяйственными функциями; тыл и фронт должны быть соединены. Кто будет назначен председателем Временного правительства — безразлично». Затем Корнилов добавил, что Керенскому он предлагает пост министра юстиции, а Савинкову — министра военного. Не ручаясь за их жизнь в других местах, он предлагает Керенскому и Савинкову под личной своей ответственностью за их безопасность приехать в Ставку. В это время Завойко вмешался в разговор и сказал, что Керенскому портфель не министра юстиции, а заместителя министра-председателя. Тон Завойко при этом, не допуская возражений, импонировал Корнилову. Мне сделалось одновременно и жалко за Корнилова, и убедительно ясно, что секретарь держит Верховного главнокомандующего в своих руках. Затем я с Корниловым расстался1, а Завойко пригласил меня к себе завтракать.
Во время завтрака Завойко взял лист бумаги и, сказавши, что хочет намечать кабинет, стал набрасывать ряд имен, причем подчеркивал то имя, которое ему нравилось. Таким образом был составлен собственноручно рукою Завойко тот список министров, который я передал судебному следователю. Окончив список, Завойко протянул его мне, и я машинально его взял. Для чего он мне его дал, я не знаю. Когда речь зашла об отношении Корнилова к Милюкову, то Завойко заметил, что у них отношения самые натянутые, ибо в Москве когда Милюков увидел Корнилова с Аладьиным, то спросил Корнилова: «Зачем тут Аладьин?» На что Корнилов отвечал: «А зачем тут Милюков?» О Гучкове и Терещенко Завойко не сказал ни слова. Затем разговор наш зашел об аграрной реформе. Тут же сидевший какой-то господин приводил какие-то цифры в доказательство осуществимости своего плана; я видел, что все эти проекты сочинялись для задабривания масс и привлечения их на свою сторону. Затем я уехал
1 Показание В.Н. Львова от 14 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 428) до слов: «Затем я с Корниловым расстался...».
РАЗДЕЛ I
219
на вокзал, причем Завойко меня провожал. Когда я на станции спросил Завойко, для чего, в сущности, они в свой кабинет включают Керенского, когда в душе они против него, то Завойко мне объяснил, что это надо как имя для солдат, но что это только на 10 дней, а потом его уберут. Тогда я, ошеломленный, возразил: «А как же Корнилов поручился за его безопасность?», — то Завойко мне ответил: «Разве может Корнилов ручаться за жизнь Керенского, когда Керенский выйдет из дому?» Немного погодя подходит ко мне взволнованный Добрынский и говорит мне, что Завойко сказал, что приезжающий с поездом М.И. Терещенко живой в Петроград не вернется. Добрынскому и мне стало страшно за все происходящее в Ставке, и мы решили: мне немедленно ехать в Петроград спасать Керенского, а Добрынскому ехать в Москву и предупредить общественные круги обо всем, происходящем в Ставке.
Приехавши в Петроград, я приехал к себе на квартиру и тотчас же через адъютанта Керенского по телефону просил Керенского меня принять. Но так как Керенский назначил мне быть у него только в семь часов вечера, то я заехал к П.Н. Милюкову, с которым я никакими политическими отношениями не связан, чтобы предупредить его по собственному своему желанию об ожидающемся на 27 августа восстании большевиков и о грозной от того опасности для Петрограда и, в частности, для самого Милюкова. Затем я поехал к Керенскому и у Салтыковского подъезда, встретившись с Вырубовым, смеясь, говорю ему: «Вот Керенский не захотел быть диктатором, так теперь сядет к нам другой диктатор». На эту мою шутку Вырубов рассмеялся.
Взойдя к Керенскому, я сильно волновался, и когда передавал ему дословно все слова Корнилова, то был смущен, ибо я понимал всю важность и все последствия моего сообщения, но, раз это были слова Верховного главнокомандующего, я считал себя обязанным их передать. Относительно восстания большевиков Керенский сказал мне, что восстания не будет, но я настаивал на том, чтобы то, что было сказано мне Корниловым, было доведено до Временного правительства, потому что слова и предложения Верховного главнокомандующего не могут оставаться пустым звуком, а что по ним надо иметь суждение и вынести решение: или принять, или отвергнуть, или уволить Корнилова. Когда же Керенский сказал, что он затрудняется слова передавать Временному правительству, то я, подошедши к письменному столу, записал на бумаге три конкретных предложения Корнилова, скрепив их моею подписью, и передал Керенскому. Это не были требования, не было ультиматумом. Я ведь к Керенскому пришел не по поручению Корнилова. К Корнилову я явился с согласия Керенского и потому передавал ему то, что мне сказал Корнилов. Но я не говорил Керенскому, что это предложение Корнилов посылает в ответ на запрос самого Керенского; Керенский мог и забыть наш предьщущий разговор. Предложение Корнилова я передавал в ясной формулировке, сделанной мне на станции Завойко, когда, прощаясь со мною, Завойко мне сказал: «Итак, не забудьте, что от Временного правительства требуется три акта: 1) объявление Петрограда на военном положении, 2) передача всей военной и гражданской власти в руки Верховного главнокомандующего и 3) отставка всех министров с временным замещением их товарищами. Тут же Завойко прибавил, чтобы Керенский и Савинков непременно приехали в Ставку 27 августа.
Керенский сказал мне, что в никакие министры юстиции он не пойдет, а лучше подаст в отставку. Опасаясь за жизнь Керенского, я был удовлетворен этими его словами. Затем Керенский пригласил меня заехать с ним на прямой провод, чтобы проверить мои слова непосредственно через Корнилова. Я приехал на аппарат, уже когда разговор кончался, в нем участия я не принимал.
220
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА, ТОМ II
Потом, уже во дворце, Керенский мне показал ленту, а у аппарата он только сказал, что Корнилов подтвердил.
Когда мы ехали обратно во дворец, то в автомобиле Керенский, обратись ко мне, сказал: «Мы поедем с вами вместе туда, откуда Вы приехали, т.е. в Ставку». На что я живо возразил против такого решения и убеждал его этого не делать, так как в Ставке я боялся за его жизнь.
Приехав во дворец, у себя в кабинете мне Керенский снова задал вопрос, думаю ли я, что ему надо подать в отставку и уехать туда, куда и я не буду знать. На что, все время опасаясь за его жизнь, я и ответил: «Да, уезжайте». При этих словах мы оба встали, но когда я хотел уходить из кабинета, Керенский велел меня арестовать.
Мне могут напомнить, что порой я говорил о диктатуре. Но я никогда определенную и категоричную политическую форму в это слово не вкладывал. Когда я говорил о диктатуре, я просто разумел сильную власть и в этом смысле при восстании большевиков от 3 июля я говорил в критическую минуту о диктатуре Керенского. Избрание Керенского в председатели Временного правительства и затем дача ему полномочий по составлению кабинета и есть то усиление власти, в котором я деятельное принимал участие. Я бы очень желал, чтобы тогда, когда произошло первое столкновение Корнилова с Временным правительством, а именно в конце июля месяца, чтобы Керенский совместил должности председателя Временного правительства с Верховным главнокомандованием. Если бы это было сделано в июле, то печальный Корниловский заговор не имел бы места. Вот в каком смысле говорил я о диктатуре Керенского. Что касается до моих отношений к Временному комитету Государственно* Думы, то я давно уже с Комитетом порвал, разойдясь на почве моей церковной политики, которую Комитет резко осуждал. Да и на Государственном совещании в Москве я отказался подписать резолюцию IV Государственной Думы. Таким образом, во всех переговорах я действовал вовсе не от каких-либо общественных групп, а лично от себя и за себя. Но думаю, что мое вмешательство в область того, что происходило в Ставке, дало возможность Временному правительству парализовать тот удар Корнилова, который он втайне готовил и который, разразившись неожиданно, был бы гораздо сильнее, опаснее и губительнее для России и дела свободы.
В Ставке до 24 августа я не был ни разу, а с Корниловым я встречался только один раз во Временном правительстве в апреле месяце сего года. 17 августа Добрынский, сообщая мне о вызове его в Ставку, не говорил мне, кто его вызывал.
25 августа я знал, что Савинков находится в Ставке, но не считал возможным сказать ему то, что мне сказал Корнилов, потому что, во-первых1, я с ним почти не был знаком, видя его всего лишь раз в жизни, а во-вторых, не считал себя вправе передавать кому бы то ни было слова Верховного главнокомандующего, предназначавшиеся только для А.Ф. Керенского.
Когда Завойко на листе бумаги при мне составлял список министров, то я затрудняюсь сказать, не зная, был ли этот список импровизацией его в этот момент или результатом предшествующего обсуждения с кем-либо.
21 августа, когда Добрынский вернулся из Ставки, то он мне сказал", что наедине с ним Корнилов выразил ему свое решение объявить себя диктатором, но просил его об этом никому не передавать, о чем я впервые упоминаю
В тексте слова «во-первых» и «во-вторых» обозначены: «во 1)», «во 2)». Слово «сказал» вписано над строкой.
РАЗДЕЛ I
221
здесь на Ваш вопрос. Настаивая перед Керенским о необходимости довести до сведения правительства предложения Корнилова, я действовал по собственной инициативе и пониманию создавшегося положения, а не по поручению Корнилова.
Излагая Керенскому на листе бумаги предложения Корнилова, я упомянул в соответствии с формулировкой Завойко третий пункт об отставке министров и вступлении в должность их товарищей, о коем Корнилов в разговоре со мной не упоминал.
На 24 стр. надписано «сказал».
Владимир ЛЬВОВ
Полковник УКРАИНЦЕВ Н. КОЛОКОЛОВ Михаил ГОЛЬДМАН-ЛИБЕР В. КРОХМАЛЬ
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 156-168. Автограф; Д. 16. Л. 9-12 об. Копия1. Машинопись.
Частично опубл.: Революционное движение в России... С. 425—428.
№38
Протокол допроса члена Государственной Думы В.Н. Львова
5 октября** 1917 г.
Протокол
Чрезвычайная комиссия по расследованию дела ген. Корнилова и его соучастников 5 октября 1917 г. допрашивала Владимира Николаевича Львова, который показал:
Я, Владимир Николаевич Львов, содержусь под стражей в Петроградском комендантском управлении.
Дополнительно показываю. Из деликатности до сих пор в своих показаниях в отношении А.Ф. Керенского я в некоторых местах не поставил точки над «i», полагая, что он сам сделает это. Не дождавшись, в интересах Родины и правосудия я считаю себя обязанным совершенно ясно и категорично изложить все обстоятельства так, как они были. Я ездил в Ставку по поручению А.Ф. Керенского. Никакого ультиматума я ни от кого не привозил и не мог привезти, потому что ни от кого таких полномочий не получал, тем более, что то, что мною написано, написано по требованию Александра] Федоровича] Керенского. Александр Федорович поставил меня в Зимнем дворце в такое положение, о каком многим и не снилось: он в Зимнем дворце устроил одиночные камеры с часовыми, а когда я от тоски и одиночества пытался заговорить с <лакеями, приносившими пищу>п, то и это мне было запрещено. Первую ночь я провел в постели с двумя часовыми в головах. Меня допросили, но когда я написал свое показание, Александр] Федорович Керенский остался им недоволен и послал ко мне следователя и прокурора, и допрашивали вновь. Я вовсе не давал поручения Керенскому говорить от моего имени с Корниловым по проводу, но от меня требовали такого показания, и из деликатности я это показал.
I Машинописная копия показания В.Н. Львова не завершена.
II Текст, заключенный в угловые скобки, вписан над зачеркнутым: «часовыми».
222
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
Керенский дал мне категорическое поручение представить ему от Ставки и от общественных организаций их требования о реконструкции власти в смысле ее усиления. Во исполнение этого поручения я и поехал в Москву и в Ставку. В Москве я пробыл недолго и, кажется, в тот же день поехал в Ставку. В Ставке я говорил с Корниловым, указал ему на данное мне поручение. Мы беседовали с ним о реконструкции власти, и деталей я уже не помню, потому что измучен пережитыми волнениями. Никакого ультимативного требования Корнилов мне не предъявлял; у нас была простая беседа, во время которой обсуждались различные пожелания в смысле1 усиления власти. Эти пожелания я и высказал Керенскому. Никакого ультимативного требования я не предъявлял и не мог предъявлять, а он потребовал, чтобы я изложил мои мысли на бумаге. Я это сделал, а он меня арестовал. Я не успел даже прочесть написанной мной бумаги, как он, Керенский, вырвал ее у меня и положил в карман. При расставании с Корниловым он просил меня передать Керенскому его мнение, что при создавшемся положении он считал бы наиболее целесообразной единоличную власть с широкими полномочиями, однако не предрешая, кому она должна принадлежать, и относясь к этому безразлично, но никакого, повторяю, ультимативного требования Корнилов не предъявлял, и я этого от его имени не высказывал, и я не понимаю, кому такое толкование моих слов и для чего понадобилось. Никакого списка министров будущих я тоже никому не предъявлял. Вы предъявляете написанную мною в кабинете Керенского бумажку. По поводу ее я могу сказать следующее. Говорил я с Керенским в течение часа, и вдруг мне было предложено набросать мои слова на бумаге. Выхватывая отдельные мысли, я набросал их, и, повторяю, мне Керенский не дал их даже прочесть. Толкование записанных мною слов «Корнилов предлагает» как требование отнюдь не вытекает из написанного, не имеет этого значения, как я уже говорил выше, и такое толкование я называю подвохом. К проводу для разговора с Корниловым меня пригласили. Я опоздал. Когда я приехал, то мне сказали, что уже переговорили. Ленту мне Александр] Федорович] Керенский прочел в своем кабинете. Там было видно, что говорилось от моего имени, на что я вовсе не уполномочил". Высказаться по поводу такой неделикатности мне не пришлось, так как Керенский тут же арестовал меня. По поводу предъявляемой мне записки из Могилева от 25 августа 1917 года я должен заявить, что послал ее моему брату Николаю Николаевичу Львову в Москву с Иваном Александровичем Добрынским. В этой записке я упоминал о необходимости пригласить в Ставку общественных деятелей, так как знал, что туда должен приехать Керенский, давший мне уполномочия на переговоры с общественными деятелями, и так как, с другой стороны, и Корнилов был на такие переговоры согласен.
На третьей странице зачеркнуто: «обсуж». На второй стр. зачеркнуто: «часовыми» и надписано там же: «лакеями, приносившими пищу».
Показание мне прочитано.
В. ЛЬВОВ
ГА РФ.Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 249-251. Подлинник. Рукопись.
Далее зачеркнуто: «обсуж». Так в тексте.
РАЗДЕЛ I
223
№39
Показание члена Государственной Думы Н.Н. Львова
24 сентября 1917 г.
Протокол
24 сентября 1917г. в Москве, в штабе Московского военного округа, члены Чрезвычайной комиссии В.Н. Крохмаль и НА. Колоколов производили допрос нижепоименованного, и он показал:
Николай Николаевич Львов, 50 лет, православный, под судом не был, член Государственной Думы 1, 3 и 4 созыва.
В двадцатых числах августа мой брат Владимир вызвал меня в «Национальную» гостиницу и передал мне, что он имеет поручение от министра-председателя Керенского войти в переговоры с видными общественными деятелями о сформировании нового состава правительства. По словам брата, Керенский пришел к убеждению, что для борьбы с растущим влиянием большевиков правительству необходимо привлечь в свой состав представителей более правых общественных групп. Возможное вооруженное восстание необходимо подавить военной силой и создать сильную правительственную власть, свободную в преследовании своих целей от давления Советов солдатских и рабочих депутатов, подпавших под большевистское влияние. Конечно, это не точные выражения моего брата, которых я не могу запомнить, но смысл сводился, несомненно, к тому, что необходимо сформирование сильной правительственной власти для решительной борьбы с большевизмом и Советами. Тогда же мне показалось очень странным такое поручение министра-председателя, но, зная близкие и дружеские отношения моего брата к Керенскому, я мог допустить, что такое поручение могло быть дано моему брату. В тот же день, увидевшись с некоторыми московскими общественными деятелями, с С.Н. Третьяковым, П.П. Рябу-шинским и М.В. Родзянко, передал им, не называя моего брата, о намерениях министра-председателя сформировать новое правительство. Через несколько дней я получил записку, датированную от 25 августа, из Ставки от моего брата Владимира следующего содержания: «Генерал Корнилов просит приехать в Ставку выдающихся лидеров партий и общественных деятелей, в особенности Родзянко, немедленно. Предмет обсуждения: составление кабинета. Чрезвычайно важно поспешить откликнуться на его призыв. Телеграфируй число приезжающих и время приезда по адресу: Ставка, князю Голицыну. В. Львов. Могилев, 25 августа 1917 г.»1. Я получил эту записку 27 августа около 5 часов вечера. Для меня не было ни малейшего сомнения, что мой брат, вызывая меня в Ставку, действует в полном согласии с министром-председателем, и, конечно, получи я записку несколькими часами раньше, то я того же 27-го числа выехал бы с шестичасовым поездом в Ставку. Какое именно поручение давал Керенский моему брату Владимиру, я не знаю, но ни одной минуты не сомневаюсь, что брат мой Владимир был убежден, что он выполняет поручение Керенского. С Добрынским11 я лично не знаком и узнал об его участии в этом деле из его собственного признания, напечатанного в газетах. Только благодаря случаю, позднему получению записки от брата, я не выехал того же 27 августа в Моги-
I Записку В.Н. Львова Н.Н. Львову от 25 августа 1917 г. см.: ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 176.
II В тексте фамилия указана ошибочно: «Добринжинским».
224
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
лев и, таким образом, не был вовлечен в разыгравшиеся впоследствии события. Я тем менее имел основание сомневаться, что приглашение прибыть в Ставку делается с ведома и согласия министра-председателя, что в тот же день 27 августа мне стало известно, что полковник Верховский, ныне военный министр, по возвращении из Ставки в Москву, призвал к себе офицеров, в том числе председателя Союза Георгиевских кавалеров, и заявил им, что у правительства с генералом Корниловым состоялось соглашение о диктатуре на приемлемых условиях. <От кого я слышал, не помню.>1
Распутать узел невероятных недоразумений, интриг, сознательной или бессознательной провокации в деле генерала Корнилова не представляется никакой возможности, но почва, на которой возникло выступление Корнилова, совершенно ясна. Это общественное движение возникло из тех невероятных мучений, которым подвергалось офицерство и командный состав Русской армии, из того национального позора, который пережила Россия при постыдном отступлении от Тарнополя и бесславной сдачи Рига. Те, в душе которых не заглушено чувство национальной чести, не могут не признать себя моральными соучастниками в деле генерала Корнилова, и я лично счел бы для себя за высокую честь сесть на скамью подсудимых рядом с генералом Деникиным и Корниловым. Выставление генерала Корнилова как честолюбца, стремившегося к захвату власти, ложно, как равно ложно определение того общественного движения, которое группировалось вокруг генерала Корнилова, как контрреволюционной попытки реставрации монархии. Вся популярность генерала Корнилова вытекала из того, что с ним была связана надежда на избавление нашей армии от того растления, к которому привела ее революция". Означенная записка моего брата была доставлена на квартиру моей сестры в мое отсутствие. Кем была доставлена эта записка, мне не известно. Говоря о моральном соучастии в деле генерала Корнилова, как я его понимаю, я, тем не менее, безусловно отрицаю возможность возникновения заговора о насильственном свержении Временного правительства на Московском совещании 8-9 августа. Совещание собиралось впервые из самых разнообразных групп и партий, центральным вопросом был вопрос о положении нашей армии по докладу генерала Алексеева. Не генерал Корнилов, а Алексеев был душою совещания 8-9 августа.
Считаю нужным прибавить, что брат мой Владимир, благодаря глубоко пережитым душевным потрясениям, связанным с революцией марта 1917 г., отличался крайнею неуравновешенностью характера и порывистостью принимаемых решений.
Член Государственной Думы Н. ЛЬВОВ Члены Комиссии В. КРОХМАЛЬ
н. колоколов
ГА РФ. Ф. 1780. On. 1. Д. 28. Л. 173-175. Автограф.
Текст, заключенный в угловые скобки, вписан другими чернилами. Далее текст вписан другими чернилами.
РАЗДЕЛ I
225
№40
Показание начальника Штаба главковерха А. С. Лукомского1
2—4 сентября 1917 г.
Протокол
1917 года сентября 2—4 дня член Чрезвычайной комиссии, учрежденной для расследования дела о генерале Корнилове и других, полковник Украинцев допрашивал нижепоименованного:
Генерал-лейтенант Александр Сергеевич Лукомский, православный, 49 лет, не судился, показал:
Показания записываю собственноручно.
Примерно 6 или 7 августа генерал-квартирмейстер, генерал-майор Романовский доложил мне, что генерал Корнилов приказал передать мне о необходимости перевезти сначала Туземную дивизию, а затем две дивизии 3-го конного корпуса в район Великие Луки — Невель. Ставя эти перевозки в связь с событиями на Северном фронте, при первом же докладе я спросил генерала Корнилова, почему им выбран указанный им район и не лучше ли подать ближе к фронту, сосредоточив так, чтобы конницу, в случае необходимости, можно было бы подать возможно скорей в район XII или V армии в зависимости от направления наступления немцев. К этому времени агентурные связи и разведка давали основание считать, что германцы поведут наступление против Северного фронта и, наиболее вероятно, в Рижском районе.
Генерал Корнилов мне ответил, что он считает указанный им район наиболее подходящим, ибо отсюда можно одинаково удобно подать конницу как на Северный фронт, так, в случае надобности, на Западный. Затем генерал Корнилов мне сказал, что у него есть еще особые сообщения, о которых он со мной переговорит в ближайшие дни. Как Туземная дивизия, так и 3-ий конный корпус находились в резерве Юго-Западного фронта в районе Проскурова. К этому времени вполне определенно выяснилось, что дальнейшего нажима на Юго-Западном фронте со стороны противника в ближайшем времени не будет, и, таким образом, Юго-Западный фронт является районом, в коем можно наши силы ослабить — для перевозки на угрожаемые фронты. Для переброски на Северный фронт, где казалась наиболее вероятной ближайшая операция германцев, намечалось еще две пехотных дивизии с артиллерией и на Румынском фронте (были данные ожидать и там нажим противника) — одной пехотной дивизии с артиллерией.
При одном из следующих докладов я опять спросил по вопросу о сосредоточении конницы в районе Великие Луки —Невель, и, между прочим, спросил генерала Корнилова, не имеет ли он чего-либо против меня в связи с тем, что, насколько мне известно, комиссар Филоненко явно восстановлен против меня, а также для меня не совсем ясна его мысль сосредоточить конницу в указанном им районе.
Генерал Корнилов ответил, что г. Филоненко действительно почему-то восстановлен против меня и что, кроме того, какой-то общественный деятель ему говорил, что Лукомский вряд ли подойдет к нему, генералу Корнилову. «Но это не важно, — добавил генерал Корнилов, — а вот нам необходимо переговорить с Вами по другому, более серьезному вопросу». Затем генерал Кор-
1 Воспоминания генерала А.С. Лукомского см.: Архив русской революции. М.: Терра, 1991. Т. 5. С. 101-189, 102-104.
226
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
нилов1 указал на необходимость в ближайшем будущем в случае, если начнутся серьезные операции на Северном фронте, образовать Особую армию для обороны подступов к Петрограду по обоим берегам Финского залива, указал на грандиозное значение, которое приобретает Петроград, ибо он станет штаб-квартирой штаба фронта или будет находиться непосредственно рядом с этой штаб-квартирой. При этих условиях необходимо очистить Петроград от всяких тыловых учреждений, а также от запасных войск. Вообще придется принять ряд мер, дабы оздоровить Петроград, а проведение этих мер в жизнь может вызвать ряд серьезных недоразумений. Далее генерал Корнилов указал, что по вполне достоверным данным в конце августа надо ожидать выступление в Петрограде большевиков, с которыми Bp. правительство или может не справиться, или же пойдет опять на полумеры, следствием которых опять получится затяжка и никакого оздоровления не последует. Учитывая все эти обстоятельства, ген. Корнилов и решил сосредоточить конницу в указанном районе, причем полагает возможным одну из дивизий расположить в районе Пскова. При таком сосредоточении можно будет конницу двинуть и на фронт, и к Петрограду, если это потребуется11 вследствие выступления большевиков или осложнении по проведению в жизнь мер по эвакуации из Петрограда всего лишнего и вредного.
При этом генерал Корнилов считал, что при образовании Отдельной армии для обороны подступов к Петрограду последний будет ему подчинен. Затем генерал Корнилов заговорил о необходимости скорей провести в жизнь все им намеченные мероприятия, а также добиться того, чтобы страна получила, наконец, твердую власть, которая могла бы спасти армию, спасти Россию. «Я не контрреволюционер, — прибавил генерал Корнилов, — я ненавидел старый режим, который тяжко отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть. Но нам нужна власть, которая действительно спасла бы Россию, которая дала бы возможность с честью закончить войну и довела бы Россию до Учредительного собрания, которое бы и занялось строительством свободной России. Среди нашего теперешнего правительства есть твердые люди, но есть и такие, которые губят дело, губят Россию. Главное же, у нас теперь нет власти, и надо эту власть создать. Возможно, что мне придется оказать некоторое давление на правительство. Возможно, что если в Петрограде будут беспорядки, то после их подавления мне придется войти в состав правительства и принять участие в создании новой сильной власти».
Затем генерал Корнилов спросил, могу ли я после того, что он мне сказал, оставаться начальником Штаба. Я ответил, что хотя вполне верю, что он лично для себя ничего не ищет, но хочу определенно от него услышать, что здесь нет никаких авантюристических стремлений, нет желания добиться диктаторской власти и что это не вызовет ни гражданской войны, ни отразится на фронте. Получив заверение, что, конечно, ничего этого не будет, я спросил, есть ли у него уверенность, что его план вызовет поддержку широких кругов населения и поддержку главарей главнейших политических партий. Генерал Корнилов ответил, что ему приходилось говорить со многими политическими деятелями и представителями крупных общественных кругов, и он убежден, что поддержка будет полная. В частности, он указал, что в состав будущей власти должны будут, конечно, войти такие люди, как Керенский и Савинков. Затем со слов генерала Корнилова я понял, что г. Филоненко в курсе дела.
I Показания А.С. Лукомского от 2—4 сентября опубликованы в книге «Революционное движение в России...» (С. 428), начиная со слов: «Затем генерал Корнилов...».
II Далее зачеркнуто: «(необходимым)».
РАЗДЕЛ I
227
Не видя во всем сказанном ген. Корниловым чего-либо бесчестного, а, наоборот, всецело разделяя взгляд, что надо же наконец создать такую власть, которая действительно управляла бы страной, я ответил, что остаюсь начальником Штаба. В частности, относительно А.Ф. Керенского я нисколько не сомневался, что с ним генерал Корнилов договорится. Я сам слышал, как на заседании в Ставке, в присутствии ген. Брусилова, Рузского, Алексеева, Деникина и Клембовского, на нападки на общую политику Bp. правительства по отношению [к] армии А.Ф. Керенский сказал: «Я делаю и постараюсь сделать, что могу. Но если вы хотите, то я могу хоть сейчас совсем уйти из состава правительства».
Со слов М.И. Терещенко, пол[ковника] Барановского и контр-адмирала Бубнова я неоднократно слышал, что А.Ф. Керенский неоднократно возвращался к вопросу о необходимости создать наконец сильную власть. Неоднократно обсуждался вопрос о создании директории. Таким образом, насколько я мог судить по тому, что неоднократно приходилось слышать, я был уверен, что в А.Ф. Керенском ген. Корнилов не встретит противодействия.
В дальнейшем, приходя иногда не в мои часы доклада к ген. Корнилову, я, случалось, заставал у него его ординарца Завойко или чл[ена] 1-ой Государственной] Думы Аладьина, или обоих вместе. Случалось, что ген. Корнилов спрашивал меня, не знаю ли я того или иного общественного деятеля. Слышал от генерала Корнилова, что если события развернутся так, как он предполагает, то вопрос о составе правительства будет предварительно обсуждаться с Керенским, Савинковым, председателем Государственной] Думы и другими видными общественными деятелями, дабы состав будущего кабинета удовлетворил все главные политические партии.
До 24 августа могу отметить, что ген. Корнилов остался совершенно не удовлетворенным ни своей поездкой в Петроград, ни Московским совещанием. Хотя после последнего мне сказал, что он все же надеется, что ему не придется оказывать сильное давление на правительство, ибо последнее, по-видимому, сознает, что надо принять меры для создания сильной власти. В частности, после поездки в Петроград генерал Корнилов с возмущением рассказывал мне, что на заседании министров А.Ф. Керенский и упр[авляющий] В[оенным] министерством] Савинков (один запиской, а другой на словах) его предупредили, чтобы он в своем докладе был осторожен, всего не говорил, так как в составе кабинета есть такие министры, при которых надо быть осторожным. Что касается передвижения войск в район, не соприкасающийся непосредственно с фронтом, то для сформирования 4-ой бригады Туземной дивизии из 3-ей Кавказской дивизии, бывшей в резерве на юге, было приказано направить в район Великие Луки Дагестанский и Осетинский полки и Осетинскую пешую бригаду. Формирование этой бригады находилось в непосредственной связи с развертыванием Туземной дивизии в корпус. После прорыва германцами XII армии и полученного донесения, что части 45-ой пех[отной] дивизии, бывшие в Финляндии, отказываются от посадки для отправления в район XII армии, был вызван с Юго-Западного фронта Корниловский полк, который предполагалось сначала перевезти в район Нарвы. Впоследствии этот полк для поддержания порядка был задержан в Могилеве. Наконец, уже значительно позже в Могилев был вызван Польский уланский полк и Польский стрелковый. Направляя эти части в Могилев, имелось в виду лишь поддержание порядка, а не для каких-либо действий. Польский уланский, Осетинский и Дагестанский полки были в пути задержаны и не пропущены по назначению. Что касается того, был ли какой-либо разговор против Временного правительства, какие-либо организации для оказания активной поддержки генералу Корнилову, то я глу-
228
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
боко убежден, что этого не было. Допускаю лишь возможность, что в ближайших центрах были организации для локализации выступления большевиков. Но повторяю, что это лишь допускаю, безусловно, ничего не знал про какой-либо предварительный заговор или про активные организации.
Предполагаю, что генерал Корнилов, будучи уверен в выступлении большевиков в Петрограде и в необходимости подавить это выступление самым беспощадным образом, считал, что это естественно повлечет за собой правительственный кризис и создание нового правительства, новой власти, причем в образовании этой власти он решил принять участие совместно с некоторыми из членов нынешнего Bp. правительства и с крупными общественными и политическими деятелями, на полное сочувствие которых он, по-видимому, имел полное основание рассчитывать. Со слов же ген. Корнилова знаю, что об образовании правительства, в состав которого входил бы и Верховный главнокомандующий, он говорил с А.Ф. Керенским, Савинковым и Филоненко.
Затем, до 24 августа, я ни в чем никакого участия не принимал, да и лишен был бы это и делать, так как своими прямыми обязанностями был занят с утра до глубокой ночи.
24 августа приехал упр[авляюший] В[оенным] министерством] Савинков и при-вез проекты выработанных законов по требованиям ген. Корнилова и проекты положений о комитетах и комиссарах. До обеда ген. Корнилов разговаривал с г. Савинковым без свидетелей. Со слов ген. Корнилова знаю, что разговор шел о взаимоотношениях между ген. Корниловым и А.Ф. Керенским и о том, чтобы в дальнейшей работе им не расходиться. После обеда (около 9 ч. вечера) в разговорах между ген. Корниловым и г. Савинковым принял участие и г. Филоненко. Сначала обсуждался вопрос о комитетах и комиссарах, а затем г. Савинков сказал, что Bp. правительство рассмотрит новые законы в ближайшие дни, и они будут распубликованы. При этом г. Савинков сказал, что опубликование этих законов может встретить серьезные выступления со стороны как большевиков, так и со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов. Что, как, конечно, известно ген. Корнилову, большевики в конце августа или первых числах сентября намерены сделать серьезное выступление,.что это выступление беспокоит правительство, что если это выступление не произойдет до объявления новых законов с различными организациями и введением смертной казни в тылу, то распубликование этих законов вызовет немедленное выступление большевиков, а возможно, что и Совета рабочих и солдатских депутатов. Учитывая все это, управляющий] Воен[ным] министерством от имени министра-председателя просил предоставить в распоряжение Bp. правительства 3-ий конный корпус, но, прибавил Савинков, нельзя ли вместо генерала Крымова прислать во главе корпуса другого генерала. Упр[авляющий] Воен[ным] министерством указал, что немедленно после подвода корпуса к Петрограду столица с окрестностями будут объявлены на военном положении, новые законы будут опубликованы, и если большевики и Совет раб[очих] и солд[атских] депутатов выступят, то движение будет подавлено силою. Затем в кабинет ген. Корнилова были приглашены г[енерал]-м[айор] Романовский и полковник Барановский. Последний сделал доклад о необходимости при образовании отдельной армии для обороны подступов к Петрограду выделить Петроград с окрестностями в особое военное губернаторство, подчиненное непосредственно Bp. правительству. Когда вопрос о границах Петроградского военного губернаторства был решен, то управляющий] Воен[ным] министерством вновь вернулся к вопросу об ожидаемом выступлении большевиков и возможном выступлении Сов[ета] раб[очих] и солдатских] депутатов. Г[осподин] Савинков просил дня за два до сосредоточения
РАЗДЕЛ I
229
частей корпуса у Петрограда прислать об этом телеграмму, тогда Петроград будет объявлен на военном положении, будут опубликованы новые ограничительные законы, и всякое выступление будет подавлено вооруженной силой. При этом, добавил Савинков, надо действовать действительно решительно и беспощадно. Присутствовавший при этом полк. Барановский (начальник кабинета военного министра) сказал, что надо ударить так, чтобы это отозвалось во всей России. Ген. Корнилов сказал, что инструкции будут даны соответственные, что вообще он не считает допустимым шутить с применением вооруженной силы и что им уже был отдан приказ о предании суду тех начальников, кои при подавлении беспорядков допускают стрельбу в воздух. Затем г. Савинков и полк. Барановский ушли. После их ухода я обратился к ген. Корнилову и сказал, что у меня теперь не остается никаких сомнений, что его действия вполне согласуются со взглядами министра-председателя и упр[авляющего] Военным министерством, и я не опасаюсь никаких недоразумений. В этот же вечер ген. Корнилов дал инструкции ген. Крымову, и 25-го ген. Крымов поехал к своему корпусу. Доказательством того, что корпус был двинут к Петрограду по соглашению с упр[авляющим] Воен[ным] министерством, служит телеграмма ген. Корнилова на имя военного министра о времени окончательного сосредоточения корпуса к Петрограду с просьбой объявить Петроград на военном положении 29 августа (телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера)1.
25 августа в Могилев приехал член Государственной Думы Владимир Львов (бывший обер-прокурор Св. Синода). Я при разговоре его с ген. Корниловым не присутствовал. Со слов же ген. Корнилова знаю, что В. Львов приезжал по поручению А.Ф. Керенского переговорить о том, как лучше образовать сильную власть. В. Львов сказал, что А.Ф.11 спрашивает, что именно предпочитает ген. Корнилов: 1) полный уход из состава кабинета А.Ф. Керенского; 2) оставление А.Ф. Керенского министром-председателем, но с обязательным включением в состав кабинета ген. Корнилова как Верховного главнокомандующего, или 3) диктатуру. Ген. Корнилов ответил, что он не допускает и мысли об уходе из состава кабинета А.Ф. Керенского и г. Савинкова, ибо их имена слишком популярны. Что оставление А.Ф. Керенского министром-председателем вряд ли желательно, ибо он вряд ли может дать больше того, что уже дал (кроме того, ген. Корнилов считал, что А.Ф. Керенский слишком связан своей партией), что он, генерал Корнилов, предпочел бы диктатуру, что если обстоятельства потребуют, он готов был бы принять на себя всю ответственность и тяжесть власти. Затем ген. Корнилов просил передать А.Ф. Керенскому и Савинкову, что он считает безусловно необходимым приезд в Ставку к 28 августа их обоих, ибо при назревающих в Петрограде событиях он не может отвечать за их безопасность.
Я полагаю, что первое крупное недоразумение произошло из-за выражения «диктатура». В Петрограде, по-видимому, поняли, что ген. Корнилов хочет объявить себя диктатором, но я глубоко убежден, что под словом «диктатура» ген. Корнилов подразумевал диктатуру коллегиальную, а не единоличную. Я не помню только 25 или 26 ав [густа] вечером, когда я зашел к ген. Корнилову с каким-то срочным докладом, я застал у него в кабинете г. Завойко и чл[ена] 1-й Государственной] Думы Аладьина. Ген. Корнилов предложил мне присесть и выслушать схему намечаемой власти, которую, если события в Петрограде
I Показание А.С. Лукомского от 2—4 сентября опубликовано в кн.: «Революционное движение в России...» (С. 432) дог слов: «(телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера). ..».
II Здесь и далее в документе под «А. Ф.» имеется в виду А.Ф. Керенский.
230
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
развернутся, он хочет предложить на обсуждение А.Ф. Керенскому, Савинкову и представителям крупнейших политических партий, которых он вызывает в Ставку. По этой схеме должен был бы быть образован Совет народной обороны с диктаторской властью. Председателем этого Совета генерал Корнилов считал наиболее правильным быть ему как Верховному главнокомандующему. Но при этом генерал Корнилов добавил, что если он будет признан для этого не подходящим, то могут назначить другого, что он лично никакой власти не ищет. Затем, он считал, что заместителем председателя Совета и фактическим министром-председателем (так как Верх[овный] главнокомандующий] будет отвлечен работою Ставки и не всегда может присутствовать на заседаниях Совета обороны) должен быть А.Ф. Керенский. Затем, в состав Совета должны входить министры — военный и морской (намечался Савинков), иностранных дел, финансов и внутренних дел, а также путей сообщения. При этом кто-то из присутствовавших прочитал проектируемый список кандидатов на министерские посты. Услышав, что на пост министра иностранных дел называют Филоненко, я горячо запротестовал, указав, что никто на это не даст согласия. Тогда ген. Корнилов заметил, что Филоненко, в крайнем случае, согласен принять портфель министра внутренних дел. Из этого я заключаю, что г. Филоненко был в курсе всего дела. Дальше я не оставался, а ушел заниматься своими штабными делами.
26 августа произошел разговор по прямому проводу (лента в делах 1-го генерал-квартирмейстера) между мин[истром]-предс[едателем] Керенским и ген. Корниловым. А.Ф. Керенский просил подтвердить правильность того, что передано ему Владимиром Львовым, и сказать, настаивает ли ген. Корнилов на приезде его, А.Ф. Керенского, в Ставку. Генерал Корнилов ответил, что он подтверждает вновь то, что он сказал В. Львову, и настаивает на приезде в Ставку А.Ф. Керенского и Савинкова, указывая, что если они останутся в Петрограде, то он не может ручаться за их безопасность. А.Ф. Керенский ответил, что сегодня (26 ав[густа]) он выехать не может, а выедет с Савинковым 27 августа.
При этом разговоре ген. Корнилов допустил очень серьезную ошибку, не попросив А.Ф. Керенского повторить то, что передано было ему Владимиром Львовым. Судя по газетам, здесь произошло второе серьезное недоразумение, ибо ответ ген. Корнилова трактуется как ультиматум ко Bp. правительству, а не как мнение ген. Корнилова на вопросы, переданные от имени А.Ф. Керенского через посланного им в Ставку В. Львова.
27-го рано утром от А.Ф. Керенского на имя ген. Корнилова была получена телеграмма, в которой сказано, что ген. Корнилов отчисляется от должности Верховного] главнокомандующего, должен сдать должность мне и немедленно ехать в Петроград. Я пошел к ген. Корнилову, который заявил, что он стал жертвой недостойной провокации, что это может вызвать серьезные волнения в армии и что он не находит возможным при таких условиях силою покоряться решению членов Bp. правительства. Я сказал, что со своей стороны затрудняюсь принять при создавшейся обстановке командование армиями и сейчас пошлю телеграмму министру-председателю. Телеграмму эту с изложением создавшейся обстановки и затруднительности для меня принять командование я послал министру-председателю85. Телеграмму я закончил фразою: «О последующем решении испрашиваю указаний» (возможно, что редакция несколько иная, но смысл этот; телеграмма находится в делах 1-го генерал-квартирмейстера). В ответ на эту телеграмму я был объявлен предателем и изменником, а во временное командование было указано вступить главнокомандующему Северным фронтом, оставаясь во Пскове. Генерал Клембовский указал на невыполнимость этого с технической стороны, ибо управлять армией можно только из Ставки —
РАЗДЕЛ I
231
из Могилева. Дабы не прерывалось управление армиями хотя бы на один день, я телеграфировал (телеграмма в делах 1-го генерал-квартирмейстера) военному министру с просьбой отдать распоряжение, чтобы все оперативные и боевые приказания, идущие от имени ген. Корнилова или моего, исполнялись бы фронтом беспрекословно, или указать лицо в Ставке, распоряжение которого было бы для фронтов обязательным. Из Петрограда было указано, что боевые и оперативные распоряжения генерала Корнилова и его Штаба должны всеми исполняться. С Северным, Западным, Юго-Западным и Кавказским фронтами связь не прерывалась ни на один час, и всеми оперативными вопросами руководила Ставка. С Румынским фронтом не было связи почти двое суток, ибо образовавшийся там революционный комитет запретил исполнять какие-либо указания Ставки, даже оперативного характера (была даже прекращена отправка в Ставку ежедневных оперативных сводок и разведывательные).
Я послал об этом телеграмму военному министру, и вследствие, вероятно, последовавшего указания из Петрограда, связь с Румынским фронтом была восстановлена.
Вслед за создавшимся конфликтом были получены телеграммы от главнокомандующих фронтами и некоторых командующих армиями (все телеграммы в делах 1-го генерал-квартирмейстера) с протестом против увольнения генерала Корнилова.
Выступление большевиков в Петрограде не состоялось, и фактически все закончилось. Создалось действительно для широкой публики впечатление, что генерал Корнилов поднял мятеж и отправил корпус громить Петроград.
В дальнейшем я никакого активного участия ни в составлении воззваний, ни объявлений не принимал. Я определенно стоял на том, что гражданская война недопустима, что возникшие события не должны отразиться на оперативной работе фронтов, и какое-либо сопротивление в Могилеве не может иметь места (как я выразился: «Недопустимо создавать из Могилева форт Шаброль»86), указывая, что всякое сопротивление в Могилеве вызовет резню офицеров на фронте.
Подводя итог тому, что произошло, считаю, что ген. Корнилов совершенно искренно, не стремясь захватить власть в свои руки, имел в виду лишь пользу Родины. О каких-либо контрреволюционных действиях не может быть и речи. Генерал Корнилов переоценил свою популярность, переоценил заверения различных общественных кругов, что они его всецело будут поддерживать. Генерал Корнилов слишком наивно и доверчиво относился к людям, которые лишь делали вид, что идут с ним рука об руку, а в действительности, толкая его на различные решения, занимались провокацией. Особенно ошибся ген. Корнилов в А.Ф. Керенском, Савинкове и Филоненко. Я думаю, что А.Ф. Керенский сам был введен в заблуждение, а роль Савинкова и Филоненко представляется в очень некрасивом свете.
Не думая ни одной минуты быть мятежником, ген. Корнилов, вследствие крайне ловко подстроенной интриги, оказался таковым в глазах очень многих.
Страшно то, что теперь усилится влияние большевиков, России не добиться скоро достойной и сильной власти, и вряд ли будут проведены в жизнь меры, намечавшиеся ген. Корниловым для поднятия боевой мощи армии. А если это не будет сделано, то скоро армия как таковая перестанет существовать, и тогда погибнет Россия, погибнут все свободы.
Что касается арестованных генерал-квартирмейстеров, то я считаю долгом заявить, что ген.-майор Романовский вряд ли знает больше моего, а полковник Плющевский-Плющик, как ведавший личным составом Генерального штаба и
232
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
политической жизнью армии, был совершенно в стороне от всего происходившего и, безусловно, ничего не знал.
Применительно к ст. 20 «Положения о полевом управлении войск в военное время» Верховный главнокомандующий исключительно и непосредственно подчинен Bp. правительству как верховной власти в России. Никакое правительственное место, учреждение и лицо в России не дает Верховному главнокомандующему предписаний и не может требовать от него отчетов. Таким образом, Верх[овный] главнокомандующий должен подчиняться лишь постановлениям Bp. правительства, а не приказам и приказаниям, исходящим непосредственно от министра-председателя или от других отдельных членов Bp. правительства.
27 августа, примерно около 12 часов, я зашел в кабинет ген. Корнилова и застал там, кроме генерала Корнилова, еще члена 1-ой Государственной Думы Аладьина и комиссара при Верховном главнокомандующем штабс-капитана Филоненко. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко, продолжая разговор, обратился к генералу Корнилову с заявлением, что вследствие создавшегося положения он, как комиссар Bp. правительства, получивший телеграмму прибыть в Петроград, должен немедленно отправиться по вызову. Г[осподин] Аладьин на это ему ответил: «Если Вы понимаете то, что произошло, Вы, как честный человек, должны обо всем телеграфировать Bp. правительству и остаться при ген. Корнилове». Филоненко возразил, что он останется в Могилеве, только если его арестуют или будет определенно сказано, что ему выезд из Могилева воспрещается. Генерал Корнилов ему ответил, что выезд ш[табс]-к[апитана] Филоненко воспрещается до 28 августа, а если он все же попытается выехать, то его задержат. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко остался и вечером 27-го получил разрешение уехать; в 4 ч. утра 28-го ему и его помощнику был дан паровоз и вагон, и он отправился в Петроград. Ш[табс]-к[апитан] Филоненко арестован не был. Что касается до его помощника Тизенгаузена, то он пытался уехать 27-го с поездом, но был задержан и доставлен в дом, где жил ген. Корнилов. Через несколько времени он был приглашен к генералу Корнилову, а затем был отпущен. Зайдя к генералу Корнилову 27 августа около трех часов дня, я опять застал у него шт[абс]-кап[итана] Филоненко, горячо о чем-то разговаривавших. При мне ш[табс]-к[апитан] Филоненко говорил о том, что, по-видимому, произошло какое-то невероятное недоразумение, и предложил тут же составить телеграмму на имя военного министра. Телеграмма, в которой ш[табс]-к[апи-тан] Филоненко указывал на недопустимость смещения ген. Корнилова, была тут же им составлена. Я не знаю, послана ли она им в Петроград или нет, но, написанная им собственноручно и подписанная, хранится при делах 1-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем.
26 августа у меня был командующий войсками Московского в[оенного] округа], которого я предупредил о вероятном выступлении большевиков в Петрограде, о принятых мерах и решениях и о том, что события могут отразиться на Москву. Полк. Верховский сказал, что большевизм в Москве очень разросся и что нелегко будет подавить возмущение, если оно начнется. Я на это ответил, что ему надо принять необходимые меры, и если понадобится, то надо будет усилить его казачьими войсками. Полковник Верховский спросил меня, действует ли ген. Корнилов в согласии с министром-председателем, так как в противном случае он будет поставлен перед дилеммой, действовать ли во главе Московских войск против присылаемых войск или же принять начальство над присылаемыми войсками, действовать против войск Московского гарнизона, если последние присоединятся к большевикам. Я ответил, что, прежде всего, в Москву пока ничего не посылается, а, во-вторых, если бы ген. Корнилов шел
РАЗДЕЛ I
233
против министра-председателя и если б этому я даже сочувствовал, то тогда вряд ли его об этом предупреждал. Затем, полк. Верховский был у ген. Корнилова. О чем они говорили, я не знаю. За обедом (в 7? ч. веч[ера] 27 авг[уста]) полковник Верховский ко мне подошел, сказал, что он говорил с ген. Корниловым, убедился, что ему необходимо срочно ехать в Москву, и просил устроить ему экстренный поезд. Просьба его была удовлетворена. Если б у меня было хоть малейшее сомнение в том, что ген. Корнилов задумывает предприятие против Временного правительства и если б я ему в этом сочувствовал, то вряд ли говорил бы об этом полковнику Верховскому. В дополнение к изложенному отвечаю на вопросы, поставленные мне военным следователем:
1) Указать более точно мое отношение к событиям после 27 августа, т.е. после того момента, когда генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства.
Как я уже сказал, до 27 августа я считал, что генерал Корнилов действует вполне солидарно с представителями Bp. правительства. 27 августа, после разговора по прямому проводу ген. Корнилова с упр[авляющим] Военным министерством Савинковым, генерал Корнилов открыто пошел против Bp. правительства. Если б не было предварительного уговора ген. Корнилова с управляющим] В[оенным] министерством] Савинковым и мин[истром]-предс[едателем] Керенским (через В. Львова и затем 26 ав[густа] по прямому проводу с мин[истром]-председателем Керенским), то, конечно, дальнейшие действия ген. Корнилова не могли бы быть ничем оправданы и я, как нач[альни]к Штаба и ближайший его помощник, должен был бы немедленно совершенно отстраниться от дальнейших его действий. Но положение создалось крайне сложное: А) Действия представителей правительства были столь неприглядны, носили столь провокационный характер, что невольно все симпатии были на стороне ген. Корнилова, который ничего, кроме блага Родины, не желал.
Б) Теплилась еще надежда, что Bp. правительство пойдет на компромисс ради избежания колоссального скандала и дабы не вносить дальнейшей разрухи в армию.
В) Было понятно, что если бы даже ген. Корнилов сразу уступил требованию Bp. правительства, то следствия и огласки не избежать, и в результате пострадал бы корпус офицеров, так как начались бы на местах всякие недоразумения между солдатами и офицерами. Избежать этого можно было бы лишь при уступке со стороны Bp. правительства.
Г) Чисто товарищеское чувство и чувство чести не позволяло оставить ген. Корнилова, которого так жестоко подвели те, кои теперь решили его карать.
Вот все эти соображения, вопреки сознанию, что дальнейшие действия явно незакономерны и что дальше ничего путного не будет, заставили меня остаться на своем посту. Наконец, мой отказ принять должность главковерха87 уже трактовался преступным и, следовательно, подлежащим суду. При этих условиях и при единодушном сочувствии всех офицеров Ставки Корнилову мой уход со своего поста носил бы характер трусости и бегства. Кроме того, я считал, что чл[ен] 1-ой Государственной] Д[умы] Аладьин, Завойко, а также те молодые офицеры, к которым обращался ген. Корнилов, могут толкнуть ген. Корнилова на еще более крайние решения. Устранившись от каких-либо текущих решений, связанных с политической стороной, и отдельных распоряжений, ибо я отлично понимаю, что в этой области я ничего изменить не могу, я задался лишь целью приложить все усилия, дабы не возгорелась гражданская война и внутренние события возможно менее отразились бы на фронте, а также не допустить Столкновений у Могилева, если б к нему были двинуты
234
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА Л.Г. КОРНИЛОВА. ТОМ II
войска. >' Насколько знаю, всякими воззваниями и обращениями заведовал Завойко, получая указания от ген. Корнилова, а по подтверждению связи с г. Крымовым и по вопросам, связанным с создавшимся положением, ген. Корнилов отдавал распоряжения через полк. Пронина (см. п. 11)".
2) Как генерал Корнилов отказался сдать должность?
Это решение было принято ген. Корниловым, насколько я помню, 27-го после разговора с упр[авляющим] В[оенным] министерством] Савинковым. Подробностей решительно не помню.
3) Какие отдавались распоряжения после отказа ген. Корнилова сдать должность?
Главнейшим распоряжением было указание генералу Крымову и кн. Багратиону (нач[альни]ку Туземной дивизии) продолжать движение к Петрограду по железной дороге, а если это встретит затруднение, то походным порядком.
Товарищу министра путей сообщения г[енерал]-м[айору] Кислякову было дано указание продолжать перевозку войск по железной дороге.
4) Как поддерживалась связь с Крымовым и кн. Багратионом? Распоряжения отдавались ген. Корниловым через полк. Пронина. Знаю, что
на автомобиле поехал полковник Лебедев и еще кто-то, кто — не знаю. Знаю, что ген. Корнилов приказал, кажется, через полк. Пронина потребовать в Ставку 4 аэроплана. Но из них вылетел, насколько знаю, только один. Мне говорили, что не было бензина.
5) Зачем приезжал в Ставку кн. Долгоруков?
Был вызван ген. Корниловым, о чем они говорили, не знаю. Предполагаю, что кн. Долгорукову было дано указание, в случае надобности, продвинуть к Петрограду Кавказскую кав[алерийскую] дивизию из Выборгского района. Говорю — предполагаю, ибо это намечалось в случае выступления в Петрограде большевиков.
6) Какие записки и через кого посылались к ген. Крымову? Я этого не знаю.
7) Известно ли мне, какие меры были приняты для установления связи с генералом Калединым, и не посылались ли ему какие-либо записки?
Я об этом ничего не знаю.
8) Какие это предполагались в Ставке бомбометные курсы, и куда в действительности направлялись офицеры?
Англичане действительно предполагали доставить в Ставку свой бомбометы, и я об этом слышал от ген. Бартера (английский представитель). При этом англичане хотели, чтобы с этими бомбометами познакомились наши офицеры. Но затем, если не ошибаюсь, 26 августа выяснилось, что бомбометы задержались в пути, и англичане считали желательным их доставить в Лугу.
Вызов офицеров делался по приказанию ген. Корнилова, насколько знаю, через полк. Пронина. Сколько вызывалось офицеров, откуда и куда они направлялись из Могилева и с какими инструкциями, я не знаю.
9) Какие шаги и меры предпринимались генералом Корниловым, чтобы склонить на свою сторону главнокомандующих?
Я по приказанию ген. Корнилова лишь спросил по телеграфу ген. Клембовского, какое его решение на приказание правительства принять должность Верховного главнокомандующего (моя телеграмма и ответ ген. Клембовского — в делах 1-го генерал-квартирмейстера).
Текст, заключенный в угловые скобки, вписан между строк. Отсылка дана Лукомским. См. 11-й Пункт настоящего показания.
РАЗДЕЛ I
235
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.